Джумия обессиленно прислонилась к стене и продолжала всхлипывать. Тетка снова рассердилась:
— Что ты ревешь, будто отца хоронишь? Это мне, несчастной, плакать-то надо. За какие такие грехи я страдаю? И чего это мне вздумалось пожалеть да приютить такую паршивку?
Она наливает себе чаю в чашку с отбитой ручкой и начинает пить.
Не успела она допить чашку, как вдруг ее тело дернулось, перекосилось, будто сведенное судорогой. Она торопливо схватила кувшин с водой и скрылась за заплатанной занавеской, которая прикрывала дверь, ведущую на задворки. Бегать туда ей приходится каждый час. Дядюшка водил ее к лекарю. Тот начал ее лечить. Но лечение быстро надоедает тому, у кого много недугов. Так было и с теткой. Если бы она полечилась еще немного, то, возможно, она бы и не избавилась от болезни, но ей было бы легче. Однако тетка скоро махнула рукой на лечение. У нее не было желания слушать наставления лекарей.
Жить с теткой и ее дочерьми было для Джумии не легче, чем продираться сквозь колючий кустарник в дремучем лесу. К ней относились как к надоедливому сорняку, который всем мешает, и поэтому каждый считает себя вправе рвать, дергать и топтать его. А сейчас Джумию даже собираются продать, словно какую-то вещь.
Едва тетка вернулась с похорон своей сестры, как сразу же велела Джумии готовиться к отъезду. Из поезда на своей станции они вышли в четыре часа утра, как раз в день праздника ид[43]. Пока ехали в тонге до дому, тетка учила ее уму-разуму. Говорила, что Джумия погубит себя, если вздумает подражать ее дочерям. Они, проклятые, совсем от рук отбились. Никакой управы на них нет. Делать, лентяйки, ничего не хотят, только и знают, что где-то шатаются. Не для того она Джумию к себе в семью взяла, чтобы и она такой же мерзавкой стала. «Будешь со мной стряпать, посуду чистить. А кроме того, дядюшке станешь помогать. Он тебя своему делу научит». Джумия внимательно слушала и в знак согласия кивала головой. Откровенность тетки она истолковала как знак расположения к себе. Тогда в теткиных словах нельзя было заподозрить никакого корыстного умысла.
Заплатанная дерюжная занавеска на двери откинулась, и Джумия с узлом под мышкой и сундучком в руке вступила в крохотную каморку, заваленную обрезками стекла. Тетка быстро сняла верхнюю одежду и паранджу, бросила их на протянутую поперек комнаты веревку, служившую общей вешалкой, и нетерпеливо вырвала из рук Джумии сундучок. Открыв его, она вынула деньги и украшения и куда-то их припрятала. Растерянная Джумия не в силах была вымолвить ни слова. Тетка, нахмурившись, сердито сказала:
— Видишь, что осталось от твоего приданого! Совсем ничего. Проклятый зять все промотал, что сестрица к свадьбе тебе справила. А ведь теперь нам придется замуж тебя выдавать! Все расходы на нас падут!
Дядюшка только что принес с базара небогатое праздничное угощение. Он подошел к Джумии, погладил ее по голове. Затем обратился к тетке:
— Ты смотри у меня! Чтобы все было в сохранности, как есть! Упаси бог тронуть хоть грош из ее имущества!
— Ишь указчик какой нашелся! — рассердилась тетка. — Что я, не родная ей разве? Сама знаю, что для нее хорошо, что плохо! А ты не в свои дела не суйся!
Дядюшка не стал вступать в перебранку. Он молча взял ведро, кувшин и пошел к колодцу мыться. Двоюродные сестры Джумии сразу же принялись примерять ее украшения перед зеркалом. Она сидела на кровати и с удивлением смотрела на них. Вот какие, оказывается, у нее сестры! Мало того, что ни одной из них и в голову не пришло сказать ей хоть слово утешения. Они и не замечают ее вовсе, даже разговаривать не хотят. Тетка подозвала старшую дочь, Зубейду, и долго ей что-то нашептывала. Потом Джумия увидела, как ее сережки Зубейда завернула в тряпку, оделась и шмыгнула за дверь в переулок. Через несколько дней все выяснилось. Тетка объяснила ей, что велела продать сережки и вырученными деньгами уплатила проценты по какому-то долгу. Долг же так и остался.
Джумия ехала сюда с радостью и надеждой. Но очень скоро поняла, что ее ожидания не сбудутся. Она увидела, что безответный дядюшка, обремененный бесчисленными долгами, день-деньской трудится как вол. В доме верховодит злая, раздражительная тетка. Дочери — жадные и своевольные. Скоро она убедилась, что своеволие трех старших сестер давно переросло в легкомыслие. Рашидан, к примеру, могла по три дня не приходить домой, и никто не знал, где она пропадает. Из-за Салмы известный борец Шеру так отделал одного парня, живущего в их переулке, что тот начал кашлять кровью.
На Джумию сразу взвалили множество дел. У нее не оставалось ни минуты свободной. Она стряпала, мыла и чистила посуду, а еще училась у дядюшки делать лампы. Ей некогда было думать о своей жизни, о том, что про нее говорят. В бесконечных делах, в постоянном напряжении она уже успела забыть о неблаговидных поступках отца и о неожиданной смерти матери. И если бы Баббан Шейх вдруг не загляделся на нее, и если бы сама Джумия не почувствовала какое-то смутное влечение к нему, она давно бы уже сломалась душой.
Джумия сидела во дворе, прижавшись к стене, и всхлипывала. Потом встала и прошла в комнату. Там уже сгустились сумерки. Тетка помешивала фасоль, которая кипела в горшке, затем сняла пену и яростно сбросила ее на пол. Схватив кочергу, она разгребла пылающие угли в печке и стала ловко пришлепывать плоские куски теста к раскаленному своду. На мгновение она распрямилась, сорвала с себя накидку, подошла к двери и швырнула ее на веревку, натянутую во дворе. Потом отерла рукавом струившийся по лицу пот и снова принялась печь лепешки. Вдруг она схватилась за живот и опрометью выбежала во двор. Оттуда послышался ее голос:
— Эй, Джумия! Пригляди-ка там за стряпней! Ой, худо мне, худо! О аллах!
Джумия не слышала. Она лежала на кровати, пряча в подушку заплаканное лицо. Ее тело сотрясали рыдания. Ей снова вспомнилось то утро, когда к ним вломились полицейские и увели дядюшку. Как страшно было ей тогда! Долгов у дядюшки накопилось множество, и Чираг Бахш подал на него в суд. Их должны были выселить из этой каморки на улицу. Дядюшка совсем пал духом. Весь день он лежал на кровати и сокрушенно вздыхал. Тетка не переставая пилила его. Часов в восемь вечера он по ее настоянию позвал носильщика и, забрав сделанные за два последних дня лампы, отправился к сетху Хаджи. Он долго не возвращался, и все уже стали беспокоиться. Вернулся дядюшка около двенадцати часов ночи и наигранно веселым голосом сказал тетке:
— Теперь бояться нечего! Из дома нас не выгонят!
С этими словами он пошатнулся и как подкошенный свалился на кровать. Джумия успела заметить страх и растерянность в его бегающем взоре.
Рано утром нагрянула полиция — и все раскрылось. Вместо Чираг Бахша с полицейскими явился сетх Хаджи. Оказалось, что дядюшка стащил в его лавке пачку сотенных. Сетх Хаджи сказал тогда тетке:
— Видишь, Миро, как твой муж отплатил мне за мою доброту! Чего ж он раньше со мной не поговорил? Я постарался бы чем-нибудь помочь.
Тетка стояла, будто пораженная громом, и ничего не могла сообразить. Потом ее опять скрутило судорогой, но на этот раз она словно бы и не заметила этого. Дочери плакали, зажав рот концом покрывала. Тогда вперед выступила Джумия. Она умоляюще протянула руки:
— Не уводите дядюшку! Не губите нас, несчастных!
— Поздно! — сказал сетх Хаджи. — Теперь пусть суд решает, как с ним быть.
— Откуда нам денег взять, чтобы в суде с вами тягаться? — проговорила она.
Тем временем полицейские вывели дядюшку в переулок. Сетх Хаджи, поглаживая крашенную хной рыжую бороду, подошел к Джумии и прошептал ей в ухо:
— Если согласишься — все добром обойдется. Я ему зла не желаю. А ты не сомневайся — не просто так в доме жить будешь. Законной женой сделаю.
Джумия ответила резко, словно ударила молотком по стеклу:
— У вас и так три жены! Неужто мало?
Сетх Хаджи грубо рассмеялся:
— Может, и мало!.. Ну ладно, смотри сама! Одно твое слово — и Рамазани сразу вернется домой!
И он, постукивая тростью, вышел в переулок.
— Проклятущая девка! Ведьма подлая! Ты, видно, не успокоишься, пока нас совсем не погубишь! — кричала вернувшаяся со двора тетка. — Я тебе что велела? Присмотреть за стряпней! А ты что делала? Дружку своему, наверно, глазки строила!
Джумия быстро вскочила с кровати:
— Я не слышала, тетушка, что вы говорили!
— Если бы ты делала, что тебе говорят, то мой хозяин давно бы из тюрьмы вернулся! А ты, гордячка, только о себе думаешь, до других тебе дела нет. Ох, загубишь ты нас, совсем загубишь, неблагодарная тварь!
Тетка села на пол, подлила в подгоревшую фасоль воды и принялась размешивать.
Джумия робко взглянула на нее, затем перевела взгляд на небо. Сверху нависали тучи, и от этого вечер был еще мрачнее. Она сняла с гвоздя фонарь, зажгла его и опять повесила на место. В тусклом свете фонаря тетушка показалась ей вдруг слабой и беззащитной. Внезапное чувство жалости возникло в душе у Джумии. Что будет с тетушкой? На что будет жить вся семья? Однако уже в следующее мгновение жалость сменилась суровой неприязнью. До каких пор она будет терзать себя из-за них?.. Перед ней опять встало лицо Баббана Шейха. Его глаза, которые она видела совсем близко. Как много хотели они сказать ей!.. От тетки ничего не укрылось. Теперь она постоянно начеку. Видеться не позволяет. А сердце разве можно смирить? Оно рвется отсюда прочь. По ночам, когда все засыпали, она приставляла к стене лестницу и вылезала на крышу. По задворкам к задней стене дома пробирался Баббан Шейх. Но такие встречи были очень редки. Как-то ночью тетка увидела их. И с тех пор стала держать ее еще в большей строгости.
— Эй, мать Зубейды! — послышался голос из переулка. Джумия вздрогнула. Это был приказчик сетха Хаджи.
Тетка встала, накинула на голову шаль, приспустила ее на лицо. Затем вынесла во двор колченогий табурет и позвала: