Страдания? Боязнь смерти?.. Нет, дело, вероятно, не в этом. «Ты был без памяти. (Так говорит жена.) Нанхе и Нитин снесли тебя вниз по лестнице на руках».
Люди любят рассуждать о болезнях. А о его болезни никто в тот вечер не заговаривал. Тогда, после трех суток беспамятства, он впервые увидел через окно больничной палаты железнодорожную насыпь, заросли кустарника. Было полное безветрие. В комнате только они втроем. И потом…
Что же было потом? Сколько раз он собирался заполнить в своем дневнике пустое место, нарочно оставленное для записи событий, которые были потом. Это представлялось ему очень важным. Казалось, начни только писать, как сразу станет ясной причина, почему вся жизнь у него шла так, а не иначе и довела до больничной палаты… Однако всякий раз попытки были неудачными, потому что мысли упорно возвращались к одному: «Нанхе и Нитин снесли меня вниз по лестнице на руках, а я ничего не чувствовал».
«В таких случаях выживают не многие… Ваш отец оказался счастливчиком, поскольку… (доктор явно не находил нужных слов)… поскольку вернулся обратно к живым!» — смущенно закончил он.
Отец открывает глаза. Через окно струится неясный лунный свет. На узком горлышке кувшина поблескивает опрокинутый стакан, видны склянки с лекарствами, золотистая рама приветственного адреса, который преподнесли ему сослуживцы при уходе в отставку… Лунный свет покрывает все одинаково серой пыльной пеленой…
…Он вернулся. Откуда же? Из каких далей?.. Он прикоснулся к тому влекущему и таинственному, что зовется избавлением от всех уз…
«Я вернулся. Покидая дом, в котором прожил многие годы, я не чувствовал ни малейшего сожаления, никакой боли. И это показалось самым страшным в ту ночь. Ни облегчения, ни освобождения! Ничего!» И тогда узелок в руке потерял для Нанхе весь свой смысл. Он даже подумал о том, как смешно выглядит в таком виде на темной улице. (Это было точно так же, как если бы покушающийся на самоубийство в последнюю минуту увидел в зеркале свое отражение — и рассмеялся.)
На обратном пути ему в голову пришла совсем уж нелепая мысль. Вспомнилось, как давно, еще в детстве, ему очень хотелось поехать в Рим. Видимо, потому, что в каком-то атласе он видел картинку с изображением развалин Колизея…
Угол навеса на крыше, освещенный луной… Весь дом погружен в тишину. По стене скользит тень Нитина, затем останавливается.
— Мунни! — шепчет Нитин. — Мунни, это я!
Ответа нет. Потом хриплое дыхание Люси резко обрывается… Куда же с последним вздохом уходит то, что люди называют страданием? То, что само по себе, когда не сопровождается стонами, представляет нечто неосязаемое и неуловимое?
Осталось ли оно здесь, в доме?.. Нитин старается отогнать от себя эту мысль… Все в доме спят тяжелым сном… А я?.. Я был первым ребенком в этой семье. И обречен жить здесь до конца…
Нитин чувствует слабость в ногах, опускается на колени… Когда-нибудь Нанхе уйдет снова — и на этот раз не вернется… А Мунни?.. У Нитина возникает неодолимое желание схватить Мунни за руку, оторвать от трупа Люси, спасти сестренку от нудного, мучительного существования, на которое все они обречены, укрыть в каком-нибудь счастливом уголке… И Нитин судорожно перебирает в памяти… Ищет снова и снова… Осталось ли у них в жизни что-нибудь такое, что давало бы надежду найти успокоение в счастливом уголке?
Рука Мунни безвольно откинута. Полураскрытая потная ладонь еще словно чувствует горячечный жар тела Люси. Неподвижный взгляд Мунни по-прежнему устремлен на кружок света, который оторвался от фонаря и упал на крышу. Взгляд полон боли, тревоги и страха перед полураскрытой тайной.
Над крышей пролетает ветер. Треплет простыни. Возле навеса в лунном свете шевелится неясная тень…
— Мунни!.. Это я!..
Перевод В. Балина.
ШаниСВОИ ЛЮДИ
© Shani, 1977.
Едва подойдя к толпе, я сообразил, что поступил опрометчиво. Да, очень опрометчиво. Однако поворачивать назад было уже поздно. Не оставалось ничего другого, как самому стать зрителем. Так я и сделал:
— Что случилось? Что случилось?
Били мальчишку лет десяти — двенадцати. На него сыпались тумаки, пощечины и подзатыльники. Стоявшая вокруг небольшая толпа наблюдала за этим зрелищем. Точнее сказать — я это увидел, когда подошел ближе, — зрителями были люди на балконах и у дверей своих домов. А из тех, кто стоял вокруг, одни били мальчишку, а другие осыпали проклятиями.
— Послушай, Трипатхи, что случилось? — схватил я за руку своего приятеля, который готовился нанести новый удар.
Мое вмешательство насторожило толпу. Она сдвинулась плотнее.
— Воришку поймали! — сказал кто-то. — Надо проучить мерзавца!
Раньше я никогда не видел Трипатхи в такой ярости. Лицо у него налилось кровью, ноздри раздувались, растрепанные волосы свисали на лоб, и даже верхняя пуговица на рубашке отскочила.
— Этот негодяй весь дом обшарил! — прохрипел Трипатхи и еще раз ударил мальчишку кулаком. Удар был таким сильным, что мальчишка плашмя рухнул на землю и заверещал как поросенок.
Не поднимаясь, он жалобно взглянул на меня и закричал:
— Я ничего не крал, сахиб!
Его лицо было перепачкано пылью, из разбитой нижней губы сочилась кровь.
— Клянусь аллахом! — продолжал он, всхлипывая. — Я ни к чему не притронулся! Клянусь аллахом, я ничего не взял!
— Ах ты подонок! — закричал Трипатхи. Он схватил мальчишку за руку, рывком поднял его на ноги и размахнулся для нового удара. Я опять удержал его и попытался успокоить:
— Подожди! Не бей его! Расскажи-ка лучше, что случилось!
— Что случилось? — переспросил кто-то из толпы. — Сами видите: схватили вора с поличным! Хорошо еще, что так получилось, а то бы…
— Добавьте ему еще, господин Трипатхи! — крикнул другой. — Этот поганец уже всем здесь насолил! Каждый день то украдет что-нибудь, то нашкодит!..
Я счел за лучшее не обращать внимания на достойного джентльмена, давшего такой добрый совет. И грозно обратился к мальчишке:
— Эй ты, сознавайся! Украл что-нибудь?
Мальчишка заплакал еще громче, а потом принялся оправдываться. С той минуты, как я подошел, он стал обращаться только ко мне, полагая, видимо, что среди враждебной толпы можно рассчитывать лишь на мое сочувствие. В свое оправдание он твердил, что он не вор и ничего не крал.
— Пусть этот негодяй скажет, — обратился ко мне Трипатхи, — если он не вор, то зачем забрался в пустой дом и что делал там? Зачем ему понадобилось перелезать через заднюю стену?
— Я хотел помыться, — жалобно сказал мальчишка.
— Помыться? И для этого лез через стену в чужой дом?
В толпе засмеялись.
— Видели, какой ловкач? — сказал кто-то.
— Вот, взгляните! — Трипатхи вытянул вперед руку с кольцом на пальце. — Я едва не лишился этого кольца. Стоило мне задержаться на каких-нибудь пять минут, и этот негодяй удрал бы с моим кольцом!
Как выяснилось из рассказа Трипатхи, один из его друзей и сослуживцев, живший по соседству, перед отъездом со всей семьей в отпуск поручил ему присмотреть за домом, оставил ключи и даже попросил, если будет возможность, ночевать в пустом доме, поскольку в нашем районе было уже немало случаев ограблений. Трипатхи согласился и сегодня впервые ночевал там. Утром он вернулся домой, начал бриться и вдруг обнаружил, что оставил в доме у соседа свое золотое кольцо. Спал он по-летнему посреди двора и по всегдашней привычке, сняв перед сном кольцо, положил его на табурет возле кровати. Когда вернулся за кольцом, то в первый момент даже похолодел: кольца на табурете не было! Потом оказалось, что оно лежит на земле. И тут он заметил этого мальчишку, который притаился возле ванной комнаты.
Теперь и я, схватив мальчишку за руку, грозным голосом произнес:
— Ну что, в полицию тебя сдать? Или еще раз-другой по уху дать? Запомни: если опять на чем-нибудь попадешься, то пощады не жди! Переломаем тебе все кости… А ну катись отсюда, да побыстрее!
Мальчишка сразу же шмыгнул в толпу, а я вдруг почувствовал, как пылающие мстительным негодованием взоры переместились теперь на меня. Кто-то растопырил руки, стараясь задержать мальчишку, но тот ловко, как рыба, ускользнул и через минуту исчез.
— Ну, знаете, это уже чересчур! — раздался злой голос из толпы. — Кругом столько воров развелось, а мы их по головке гладим!
Я увидел, что говорит Барман, профсоюзный деятель Союза государственных служащих. Он был в майке и полосатых пижамных штанах. Барман возбужденно продолжал:
— Я этого парня хорошо знаю! Он у меня недавно доски с крыши утащил. Я не стал шума поднимать. Ладно, думаю… Ребенок еще. Из бедной семьи…
— Ребенок? Нет, это закоренелый преступник! — возразил господин Бхатт, служащий департамента рыбного хозяйства.
— Верно, мистер Бхатт! Какой же это ребенок, если он даже вас в дураках оставить сумел? — поддел кто-то.
В толпе послышались смешки.
— Смеяться тут нечего, — стараясь сохранить достоинство, ответил Бхатт. — Он еще молокосос, а посмотрите, что вытворяет. Я сам два раза видел, как он у меня в саду лампочки вывинчивал.
— А мы хотели вот что сказать, — на бенгальский манер коверкая хинди, заговорил выступивший вперед господин Чаудхри. — На прошлый воскресенье мы все, полный семья, ходил в кино, утром который сеанс был. Пришел домой, жена смотрел: сари нет. Сутра висел, а теперь нет. Кувшин еще железный был. Негодяй мальшик и тот кувшин уворовал…
Среди обитателей нашего квартала преобладают состоятельные чиновники, хотя и не очень высокого ранга. Это даже не квартал, а, скорее, небольшая улица, по обе стороны которой стоит десятка три жилых домов, на одну семью каждый. Было утро, около половины десятого. Покрытое облаками печальное небо низко нависло над землей. Высаженные вдоль улицы эвкалипты стояли недвижно, их узкие листочки, казалось, замерли. Так сумрачно и тихо обычно бывает ранним утром, но сейчас нашему брату чиновнику пора было отправляться на службу. Однако каждый из тех, кто в этот час стоял на улице, хотел во всеуслышание излить давно копившееся раздражение. Все были убеждены, что в участившихся за последнее время случаях воровства замешан не кто иной, как этот самый мальчишка.