Тетушка забыла о гробнице матери-заступницы и в сердцах заговорила:
— Детей растить? Дожидайся, когда у такой бессердечной твари дети вырастут! Ведь она как запрет их утром, так они и сидят до вечера, будто в душегубке, пока мать не вернется.
Рамми, которая жила по соседству с хижиной Гуляби, сказала:
— Знаешь, тетушка, нынче Дханни говорила с Гуляби и просила отдать ей мальчонку на воспитание.
— Да разве она отдаст? Скорее уморит их в своей дыре и…
Тетушка не успела закончить, потому что стоявшая поодаль неясная в темноте фигура вдруг выступила вперед.
— Уморю, говоришь?.. Ну и ладно! Своих детей уморю, а не твоих! С какой стати ты о моих детях тужишь? Не суйся в чужие дела! И про детей моих говорить не смей! Ишь, святая какая нашлась!
Громкий голос Гуляби привлек внимание и женщин, и мужчин. Дядюшка Динеш примирительно сказал:
— Полно сердиться, Гуляби! Мы же добра тебе хотим. Вот ты запираешь детишек на целый день. А вдруг, не ровен час, задохнутся они там в духоте да в жаре?
— Задохнутся? Тогда я бога благодарить буду, на все свои гроши даров для подношения накуплю. Да только ничто их не берет. Век мне с ними, негодниками, мучиться.
— А про наш город худая слава пойдет. Детей, дескать, здесь губят. Нас-то зачем в грех вводить?
— Вот оно что! Вы боитесь, что дурная слава на вас падет! До других вам и дела нет. Раньше я уходила, детей не запирала. Так мальчишка мой как-то раз выполз за дверь и угодил в сточную канаву. Где вы тогда были, благодетели? Никто и не подумал из канавы его вытащить. Так весь день в вонючей грязи и просидел. Из какой такой глины сотворил его всевышний, никому не ведомо, да только постреленок даже не чихнул, не то чтобы простудиться. А по мне — уж лучше бы умер. На мне грехов было бы меньше!
Закончив свою гневную речь, Гуляби направилась к колонке.
— Ну, тетушка, что скажешь? — поддразнил Гопал.
— Кому охота с ведьмой связываться? — недовольно отозвалась тетушка. С плохо скрываемой досадой она завязала в узелок свои семечки и пошла домой. Начали подниматься с места и другие. Скоро все разошлись.
Когда утром, в семь часов, послышался гудок, Гуляби захлопнула дверь своей хижины и навесила замок. Из соседней хижины доносились приглушенные голоса Рамми и Дханни. Решив, что разговор идет о ней, Гуляби закричала:
— Болтайте, ведьмы! Чешите языками сколько влезет! Мне наплевать на ваши сплетни!
Рамми, не вставая с места, отозвалась:
— Опомнись, Гуляби! Зачем нам тебя, горемыку, с утра поминать, грех на душу брать?
Прежде чем Гуляби успела ответить, раздался пронзительный плач: в запертой хижине проснулся ее двухлетний сынишка. Гуляби в ярости распахнула дверь и отвесила крепкий подзатыльник дочери:
— Ах ты негодница! В девять лет младенца не можешь унять? Ну-ка, живо! Возьми его на руки!
Она хлопнула дверью, заперла ее и торопливо побежала. Ведь гудок уже прогудел. Она знала, что бегом еще можно успеть. А если опоздаешь, подрядчик возьмет вместо нее другую работницу. Их там много. Сидят около стройки и ждут — может, сегодня повезет. Тогда нынче заработка у нее не будет. Не будет ни муки, ни чечевицы в доме. Гуляби побежала еще быстрее. Только бы не опоздать!.. Сейчас она забыла обо всем на свете: и то, что Рамми назвала ее горемыкой, и то, что оставила детей в запертой хижине.
Она вернулась вечером. Отперла дверь. Мева спала, растянувшись на голом полу, а двухгодовалый заморыш, перепачканный с головы до ног, ползал и тихонько хныкал. Плакать у него уже, видимо, не было сил. Гуляби со всего размаху шлепнула спящую дочь.
— Спишь, негодница? Вставай, разожги печку!
Затем она взяла сына на руки и направилась к водопроводной колонке, не переставая сыпать ругательствами. Под деревом в одиночестве сидел дядюшка Динеш. Увидев Гуляби, он окликнул ее:
— Кого это ты так клянешь, Гуляби? Хоть бы поговорила когда-нибудь по-хорошему, улыбнулась бы!
— Мне некого завлекать разговорами да улыбками. А у вас у всех другого дела нет, только и знаете людей уму-разуму учить. Ишь, святые какие нашлись! Я-то проклинаю того пьяницу, что навязал мне на шею свое отродье!
— Так ведь я добра тебе желаю, Гуляби! Посидела бы с людьми, потолковала. У самой на душе стало бы легче. А то ведь ты перекусать всех готова.
— Вот-вот, конечно! Я, значит, вроде бешеной собаки? Чего же ты ко мне лезешь? Будешь зря болтать, я и тебя как следует отбрею. Подумаешь, какой праведник! Других, видите ли, жалеет!
Раздраженно ворча, Гуляби двинулась дальше, к колонке. Она вымыла ребенка, выстирала белье и пошла обратно к хижине. На этот раз дядюшка Динеш не стал окликать ее.
Гуляби поставила на огонь миску с чечевицей, взяла сынишку на руки и присела отдохнуть. Мева уже куда-то улизнула, соскучившись сидеть целый день взаперти. Когда чечевица сварилась, Гуляби позвала дочь. Та быстро прибежала. На запястьях у нее мать вдруг увидела браслеты из зеленого стекла.
— Откуда это у тебя?
Мева потупилась.
— Я тебя спрашиваю, откуда эти браслеты?
Мева молчала.
— Ты что, не слышишь? Может, оглохла?
Мать влепила ей пощечину:
— Украла, наверно? Нынче ведь все ушли к гробнице молиться, в домах пусто. Говори, у кого стащила? Ах ты воровка!
Вместе с ругательствами на девочку опять посыпались затрещины.
Вопли Мевы слышны были во всем переулке. Первыми прибежали Рамми и Дханни, только что вернувшиеся от гробницы.
— Оставь! Оставь ее! — закричала Рамми, оттаскивая девочку от матери. — Ты что, убить ее хочешь?
— Шкуру спущу с мерзавки! — кричала Гуляби. — Не лезь не в свое дело, Рамми! Не то и тебе попадет! Я ей покажу, как воровать! Чтобы моя дочь воровкой… — Голос ее прервался.
Тем временем перед хижиной собралась толпа. Переведя дух, Гуляби снова рванулась к дочери. Дядюшка Динеш преградил ей путь. Гуляби завизжала:
— Отойди прочь, дядюшка! Не смей за нее заступаться! Я ей всыплю как следует, чтобы неповадно было чужое брать. Нынче вы ее защищаете, а завтра сами будете воровкой называть!
Кто-то из толпы сказал:
— Да она вовсе не украла, браслеты Рамесур ей дал. Напрасно девчонку бьешь!
— Рамесур дал? А зачем? Мы что, нищие, чтобы нам подачки давать? Если в доме хозяина нет, так, по-вашему, нам милостыней жить? Пропадите вы все пропадом, благодетели! Плюю я на вас!
Убедившись, что дядюшка больше не позволит бить Меву, толпа стала расходиться. Никому не было охоты препираться с Гуляби и выслушивать ее ругань.
Пошли к себе и Рамми с сестрой. Сегодня Дханни зажгла светильник у гробницы матери-заступницы, помолилась там, к теперь у нее снова появилась надежда.
— Сестрица! — обратилась она к Рамми. — Зачем вы связываетесь с этой грубиянкой? Ведь она и слушать ничего не хочет. Знай себе ругается!
— Ну и что из того? Разве мало люди ссорятся? Дело обычное. Утром у колонки чего только не наслушаешься! Честят друг друга почем зря, в волосы вцепиться готовы. А вечером, глядишь, рядом сидят, беседуют как ни в чем не бывало. Где люди — там и перебранки. Так-то, сестричка.
Гуляби подмела с земляного пола осколки браслетов, расстелила циновку, уложила мальчика и уснула рядом, забыв об ужине. Она проснулась, когда дядюшка привел Меву, но сделала вид, что спит. Одна мысль билась у нее в голове: «Моя дочь — воровка… Воровка!..»
Последние два вечера все разговоры на площади под деревом вертелись вокруг одной новости: в городке только что открылся государственный Центр охраны младенчества. Дядюшка говорил:
— Спасибо надо сказать нашему правительству. Школы открывают, чтобы детишек учить. А вот теперь этот самый Центр для младенцев. Великое облегчение матерям будет! Всего пять рупий в месяц. Да еще и лечение бесплатно!
— Верно, дядюшка! Я сама видела: кроватки малюсенькие стоят, игрушек всяких видимо-невидимо, нянечки ходят. Младенцев из бутылочек молоком поят, спать в кроватки укладывают. Уж так их там лелеют, так лелеют.
«Вот родится у меня ребенок, — думала Дханни, — непременно переберусь сюда жить. У нас в деревне такого никогда не будет». В мечтах она уже видела, как ее сынишку укладывают в кроватку и поят молоком из бутылочки.
— Дядюшка! — вдруг оживился Гопал. — Скажи Гуляби, пусть она отдаст туда своего малыша!
— Ишь, какой бойкий нашелся! Ступай и скажи сам! Тоже мне — доброхот! Попробуй-ка сунься к Гуляби! Забыл небось, как она взвилась на дыбы, когда девчонку хотели записать в школу?
— Вы оба будто совсем рехнулись! Зачем это ей дочь в школу отдавать? Кто же тогда с малышом-то сидеть станет?
— Да, с ней не поговоришь! Того и гляди, глаза выцарапает!
— Ты, тетушка, потише, а то она вдруг выскочит неведомо откуда и начнет всех подряд честить. О Гуляби только заговори — она тут как тут. Это уж точно!
Однако на этот раз Гуляби не появилась.
В следующий вечер разговор под деревом шел опять о том же. Когда Гуляби, разыскивая дочь, проходила мимо, дядюшка окликнул ее:
— Эй, Гуляби! Слышала новость? Правительство для детей открыло Центр. Сходи-ка, запиши сына.
— С чего это вдруг какое-то там правительство станет обо мне заботиться? Все это для богачей придумывают, потому как им деньги девать некуда. А у моих детей и кормильца-то нет. Откуда мне взять пять рупий каждый месяц?
— Деньги мы соберем. Тебе надо только записать сынишку.
— Нет, на милостыню Гуляби жить не будет. Плюю я на ваши деньги!
Гуляби ушла, ведя дочь за руку.
— Ну что, съел? — язвительно проговорила тетушка. — Никак тебе спокойно не сидится. Беспременно надо на ругань нарваться.
— А что, Рамми не пришла? — спросил дядюшка, чтобы переменить разговор. — Да, она же Дханни провожать поехала.
Поговорив еще немного о том о сем, люди разошлись.
Наутро Гуляби увидела на стене своей хижины объявление Центра охраны младенчества и тотчас сорвала его. После этого она стала срывать такие объявления везде, где только видела. Люди смотрели и смеялись.