— Мадам, — с укоризной протянул лавочник, — как можно?.. Если вы требуете, я верну деньги, но сумочка пусть останется у вас. Это мой скромный подарок вам.
— Нет, нет, сумочка мне не нужна.
— Но почему, мадам? Только сегодня до обеда я продал пятнадцать таких сумочек. Покупателям нравится индийская натуральная кожа.
— Возможно, но не мне.
— О мадам! Вам действительно не нравится эта прекрасная сумочка? — уже без улыбки спросил Марио.
Мира заколебалась, потом твердо сказала:
— Прекрасная она или нет, это не имеет никакого значения… Я не возьму ее.
Ничего не понимая, Марио не сводил с нее глаз.
Мира еще раз критически осмотрела сумочку. Как знать — может, и правду говорит, что только за полдня продал пятнадцать таких же? Сумочка и впрямь недурна — и цвет хорош, и форма…
— Вы могли бы оказать мне… одну услугу? — поколебавшись, уже спокойнее заговорила она.
— О мадам!..
— Вот, видите, внутри этикетка. Могли бы вы заменить ее на другую… ну, скажем, «Made in Italy»?[50]
Марио окинул покупательницу внимательным взглядом: роскошное сари, ярко-красное пятнышко синдура над разлетом тонких бровей…
— Наклейте вместо этой этикетки другую.
Марио понимающе улыбнулся и молча прошел за прилавок. Продолжая улыбаться, он оторвал от подкладки этикетку «Made in India»[51] и, ловко срезав с дамской шляпки ярлычок «Made in Italy», осторожно вклеил его на то же место.
— Если вас не затруднит… нельзя ли мне получить еще несколько таких же этикеток — «Made in Italy…» — проговорила Мира. — Не беспокойтесь, я за все уплачу.
Немного погодя Мира с сумочкой через плечо выходила из магазина.
«А не заметь я вовремя, так и осталась бы сумочка со старой этикеткой», — сказала она себе и вслух сердито добавила:
— Подумать только! В Индии тоже стали делать такие вещи. Совсем как заграничные…
Перевод В. Чернышева.
Рамешвар Прасад ВармаЗОВ ЗЕМЛИ
© R. P. Varma, 1979.
— Здравствуй, Мукул Сав!
— Здравствуй, здравствуй, Кедар! Ну, как дела, братец? Совсем деревню забыл. Хоть бы иногда заезжал!
Мукул Сав опускает на межу кувшин с водой.
— Да нет, Мукул Сав. Не забыл. Работаю в городе, ты ведь знаешь. А отпуск получить не так-то просто. Ну если правду сказать, то привык я теперь в городе жить. И представить себе не могу, что бы я стал делать в деревне. Вот получил отпуск, целых три месяца, приехал посмотреть…
Мукул Сав, внимательно разглядывая своего друга детства, вспоминал минувшие дни. Да, изменился Кедар за последние четыре года… и к лучшему. Тогда он был совсем другим. Вся деревня знала его как отъявленного лодыря и лентяя. Когда кто-нибудь упрекал его, он беспечно отвечал:
— А, иди ты… Стану я работать, пока отец жив!
И продолжал слоняться без дела. Носил он обычно рваную майку, а бедра обматывал старым полотенцем. Мать у него давно умерла, и рос он без присмотра. Пару раз отец пытался заставить его работать в поле и даже палкой отлупил. Но все было бесполезно. Целыми днями Кедар бродил по деревне с такими же бездельниками, как он сам. Если кто-то пытался его образумить, он лишь брезгливо морщил нос. Часами болтал с женщинами, занимавшимися домашним хозяйством. Но сам он никогда ничего не делал, никогда не был чем-то занят. Даже вся работа по дому лежала на отце. Отец и содержал этого бездельника. У них был клочок земли — всего полбигха. А какой уж урожай с полбигха! Кедар же и слышать не хотел ни о какой работе!
Но вот однажды муж тетки Кедара по отцовской линии взял парня с собой в Калькутту и устроил его работать на фабрику. Там Кедар и прижился. Отца хоронить и то не приехал — непутевый малый. Сообщил только — не отпускают, мол.
И вот сейчас перед ним стоит тот самый Кедар. Да нет, совсем другой. А разодет как! Такие дела!
— Ну ладно, Кедар, ты иди в деревню, я тоже скоро приду, — сказал Мукул Сав, сплевывая бетель.
Кедар направился к раскинувшейся невдалеке деревне. Шел и размышлял о Мукуле. «Ну надо же, до сих пор носит все ту же набедренную повязку. Видно, отказывает себе во всем, чтобы отложить заработанные гроши. Прежде он всегда старался сэкономить — выпрашивал у кого-нибудь бетель, хотя такая же порция была припрятана у него самого где-нибудь в складках дхоти[52]. Интересно, он и теперь просит? Наверно. Как и раньше, все тело его покрыто грязными полосами. Небось моется раз в год. Не привык чаще-то».
Кедар продолжает шагать по дороге. В правой руке у него железный сундучок, в левой — узел с постелью. Он то прибавляет шаг, то едва плетется. С интересом поглядывает по сторонам. Всюду, насколько хватает глаз, на полях желтеют цветы горчицы. Дует легкий ветерок… По краю поля, пронзительно чирикая, прыгают воробьи…
Ветер развевает длинные волосы Кедара.
А вот и два молоденьких деревца ним. Живы и стоят совсем рядышком. Их тоненькие ветви трепещут под дуновением ветра, переплетаясь друг с другом.
Кедар думает: «Хоть бы кто-нибудь встретил: в ладоши хлопнул или песню запел». Он ведь в гости приехал. Всего на три месяца. Только деревню посмотреть, жить-то он здесь не останется.
Он доходит до колодца, около которого стоят несколько женщин. Среди них он узнает Сундари — жену старшего брата.
— Здравствуй, Сундари, сестрица, — приветствует он ее.
— Никак Кедар?! Вот это здорово! Что же это ты, и деревню, и нас совсем забыл?!
— Что делать, сестрица! — оправдывается Кедар. — В городе на фабрике ведь работаю. Отпуск-то сразу не получишь.
— Да что же это такое?! Человеку и отпуска не дают!.. Теперь он и землю родную забыть должен?
— Да нет, сестрица. Зачем так говорить? Правду сказать, меня сюда и не тянуло вовсе.
— А сейчас что же? Зачем пожаловал? Здесь ведь не так чисто, как в городе. Смотри ты как изменился! Совсем городским стал!
Остальные женщины, отпуская шуточки и смеясь, рассматривают Кедара.
Смущенный Кедар торопится уйти. Но еще долго в ушах у него звучит приглушенный смех женщин.
«Нет, в деревне я не останусь, — думает Кедар. — Через три месяца отпуск кончится. Вот встречусь со своими земляками, поживу здесь…»
За этими размышлениями Кедар не заметил, как до шел до своего маленького поля. Остановился на краю. Все поле поросло колючками. Это была та самая земля, которую пахали его прадед, дед и отец. А сейчас Кедар стоит и смотрит на нее критическим взглядом. Для него теперь существует только фабрика, да шинок, куда он заходит вечером выпить. Два-три стаканчика снимают усталость после трудового дня на фабрике. Раз в месяц он ходит в кино, платит за билет три с половиной рупии. Больше всего ему нравятся фильмы на бходжпури[53]. А как же иначе? Ведь это же его родной язык!
«На что мне теперь это поле? Я уже привык жить в городе», — думает Кедар, плетясь по дороге. А вот и его дом родной! Когда он подмел пол и навел чистоту, в его глинобитном домике стало уютно.
Вечером Кедар встретился со своими односельчанами. Он им рассказывал, как живет в городе. И все время немножко важничал. Он сказал, что его ни капельки не тянет в деревню. Здесь скучно и тоскливо по сравнению с городом! А там будто каждый день — праздник дивали[54]. Кругом огни, все сверкает и переливается. А здесь что? Здесь и на праздник дивали уныло!
Несколько человек, наслушавшись его рассказов, тоже стали мечтать о том, чтобы уехать в город и устроиться работать на фабрику.
Наступила ночь, и Кедар вернулся домой. Поужинав, лег спать, но сон не шел к нему. Перед его глазами все время стояла заросшая сорняками земля его предков, всего полбигха. И вдруг будто что-то кольнуло его в сердце — ведь это же его родная земля! И в таком запустении! «Ну, раз уж я приехал в деревню, — решил он, — очищу поле от сорняков».
На следующий день, едва забрезжил рассвет, Кедар уже был в поле. Работал он споро, и к полудню все было очищено от сорняков и колючек. На третий день он попросил мотыгу у соседа Бхуали Махто и перекопал все поле. Вечером перед возвращением домой он стоял на меже с мотыгой в руках, вытирал струившийся по лицу пот и смотрел на поле. Ему вдруг показалось, что поле волнуется и благодарит его… Очищенное от колючек и сорняков, оно теперь радовало глаз. А Кедар думал: «Ну что ж, поработал — и хорошо! Жить в деревне я все равно не останусь. Через три месяца обязательно вернусь в город».
На четвертый день Кедар полил поле. В нос ему ударил запах орошенной земли. И уже на следующий день Кедар засеял землю. Он работал машинально, еще не отдавая себе отчета в том, что через несколько дней поле зазеленеет свежими всходами. Его уже неудержимо тянуло в город. «Ну потрудился, так что? — думал он. — Отдал долг родной земле. Все равно мне не жить в деревне».
Между тем в положенное время он поливал поле. И постепенно колос стал наливаться. Кедар будто бы утолял жажду земли, и она оживала, давая буйные всходы.
Сегодня Кедар с утра грустит. Подошел к концу его отпуск. Завтра ему нужно возвращаться в Калькутту. А он все не может оторвать взгляда от своего маленького поля, от колышущихся под ветром высоких стеблей.
Кедар вспоминает толпу рабочих на фабрике, винную лавчонку, кинотеатр и своего мастера, сразу превращавшегося в большого начальника, когда дело касалось отпуска. Он строго следил за тем, чтобы рабочие и поденщики не задерживались даже на один день. И всегда ругался. «Пойду поговорю с Бхуали Махто. Попрошу его присматривать за полем. За труд пусть возьмет половину урожая. Поле-то еще сколько раз поливать нужно… А когда урожай созреет… Да, ему еще много придется трудиться — жать, молотить, веять…» Вечером Кедар пошел к Бхуали Махто.