. Вернусь — будет что рассказать. Конечно, мне хочется поехать с ними, но я нахожусь на службе, а служба — прежде всего. Теперь все будет зависеть от капитана — отпустит или нет. Я не смогу поехать с ними, если придется запрашивать Главное управление ВМС. Пока придет ответ, они, наверно, уже уедут…
За меня не беспокойтесь. Экспедиция рассчитана всего лишь на три месяца. Время в пути сюда не входит. Если получится, как я задумал, то сразу же по возвращении беру отпуск и еду домой. Ну а если сорвется, то все будет так, как я писал раньше. Привет сестрам. Ваш сын Бирен».
Из письма сына мать поняла только, что он отправляется в страну Кумбхакарны, а как только вернется оттуда, сразу же возьмет отпуск и приедет домой. Самира еще читала письмо, а Намта уже поднялась и тихонько прикрыла за собой дверь. Самира принялась читать письмо во второй раз.
ЗАМЕРШИЙ ВДАЛИ ГОЛОС
Прошло четыре долгих месяца, пока они получили от Бирена следующее письмо. Бирен писал, что за время экспедиции очень устал и сейчас отсыпается в одном из приморских отелей, усиленно лечит глаза и много времени проводит на море. За те две недели, что остались до прихода судна, он надеется отдохнуть и привести себя в порядок. В конце была сделана приписка: как только они пришвартуются в Бомбее, он тотчас же берет краткосрочный отпуск и выезжает в Дели, чтобы повидаться с ними и провести вместе несколько дней.
Правда, хотелось бы побыть дома подольше, но на длительный отпуск теперь рассчитывать не приходится.
С того самого дня, как пришло письмо, вся семья жила ожиданием Бирена. Предстоящее событие отодвинуло на задний план все остальное, даже то, что случилось с Тарой, а уж в те дни это воспринималось никак не меньше, чем землетрясение. Бабу Шьямлал справил дочери скромную свадьбу, и Тара переехала в дом мужа. Единственным ее приданым был сундучок с пожитками.
После переезда сестры Самире стало совсем одиноко. Доходы семьи заметно сократились. Подарков матери Харбанс уже не преподносил. Рамми говорила, что ей не нравится получать подарки от зятя. Тара больше не помогала им. Жалованье она перестала отдавать еще раньше.
С переездом Тары дом совсем опустел. Переводы от Бирена за последние пять месяцев тоже не поступали. Плату за обучение сестры еще вносила Тара, но сейчас она ждала ребенка и, готовясь к этому, старалась экономить.
Дела у Шьямлала шли из рук вон плохо. С тех пор как ни для кого не стало секретом, чем он занимается, покупатели старались брать товар непосредственно у владельца. А любителей приобрести подержанные вещи было не так уж много, да и переплачивать им не хотелось.
Бабу Шьямлал был очень встревожен положением дел. Переводы от сына не приходили, в доме не осталось ломаной пайсы, а Самире нужно было вносить деньги за учебу. В долг им уже не давали. Каждый день Шьямлал лихорадочно просматривал утренние газеты, надеясь в колонке «Купля-продажа» отыскать что-нибудь подходящее. Наконец он прочел объявление, что в Патель-нагаре будет производиться продажа мебели. Он решил попытать счастья еще раз. Приехав на место, он тотчас же заключил сделку и стал поджидать покупателя.
Наконец явился один старьевщик с Садар-базара. Однако, едва заметив бабу Шьямлала, он сделал вид, что зашел сюда просто из любопытства.
— Дай, думаю, зайду посмотрю, — начал вздыхать он, пряча глаза. — Да и денег таких нет. Где уж тут покупать!
Поведение старьевщика насторожило Шьямлала: неспроста это, видно, не хотят иметь с ним дело.
— Да не раздумывай ты! Нравится — бери! — горячо заговорил бабу Шьямлал. — А деньги… Я и подождать могу.
— Нету денег, нету, — повторил старьевщик, не входя в помещение. Он долго топтался у дверей и нещадно дымил бири[8]. Подходили другие старьевщики и, обменявшись с первым короткими репликами, тоже доставали бири и принимались курить. У дверей собралось уже человек пять. И только тогда бабу Шьямлал вдруг понял, что старьевщики сговорились: его посредничество больше не потребуется. Все, чего он с таким трудом добился, разлетелось в один миг, точно стая встревоженных охотником попугаев. Теперь в ловушку попался он сам. Чек прежнему хозяину мебели он уже вручил, и все пути к отступлению были отрезаны. Поняв, что выхода нет, он направился к беззаботно покуривавшим старьевщикам.
— Братцы, — обращаясь к ним, заговорил он, — берите мебель… Отдам за ту же цену!
Это была капитуляция.
Первый злорадно осклабился.
— Богом заклинаю вас! Спросите у хозяина, сколько я заплатил… Сверх этого не надо ни пайсы!.. Вы только взгляните, какая мебель! — И он сделал рукою широкий жест, приглашая их войти. Старьевщики молча осмотрели товар и кисло поморщились:
— Не про нас это, не про нас… Для богатых людей это, для богатых…
— О чем вы говорите? — Шьямлал показал им корешок чековой книжки. — Не верите моим словам — поверьте своим глазам… Заплатил ровно четыреста тридцать… Неужели у вас не найдется столько?.. Навар? К черту навар! Пусть хоть один день будет без навара!
— Дорого заплатил! — наконец подал голос один. — Больше трех сотен это не стоит! Видишь — и полировка не та… Да и материал слабоват! Словом, не тот товар, не тот…
Видя, что дело безнадежно, бабу Шьямлал, чуть не плача, согласился на то, что давали, и, получив деньги, поспешил поскорее убраться восвояси.
Старьевщики сговорились — в этом не было никакого сомнения. В тот день он убедился еще раз. Им надоело, что он то и дело становился им поперек дороги. Событие это, конечно, было мизерным, однако для него лично оно означало полный крах, напрочь выбивало почву из-под ног. Все его планы рушились. Для него это был единственный источник существования, которым прежде он мог воспользоваться в любое время. Конечно, и раньше, вручая чек, он ощущал легкое замирание сердца, точно игрок, сделавший ставку, однако чувство человека, проигравшегося в пух и прах, он испытал впервые.
Бабу Шьямлал рассчитывал, что, выдав старшую дочь замуж, он вздохнет наконец свободно, однако этого не случилось. Ежедневно ему приходилось терпеливо выслушивать бесконечные жалобы жены. Понизив голос почти до шепота, жена жаловалась на то, что цены на продукты растут и сводить концы с концами становится все труднее. За квартиру надо платить, а откуда взять деньги — неизвестно.
В таком городе, как Дели, для человека найдется тысяча всяких дел, однако Шьямлалу нужно было только одно, но такое, чтобы приносило доход. Он хватался то за одно, то за другое, проходил совсем короткий срок, и дело, казавшееся надежным, незаметно хирело, приходило в упадок, и все потому, что везде нужны деньги, которых у него не было: все, что он накопил или взял в долг, стремительно таяло прямо на глазах.
В тот день, получив от старьевщиков урок, бабу Шьямлал возвратился домой хмурый и, не сказав никому ни слова, сразу же улегся на кровать. Видя его подавленное настроение, жена ходила по дому на цыпочках. Наконец, набравшись смелости, она пошла к старшей дочери, однако Тара не дала ей даже рта открыть.
— Трудно, ох как трудно сейчас, — заговорила Тара, едва завидев мать. — Ты только представь себе: за аренду лавки мужу сразу надо заплатить две тысячи… И как только выкрутимся?
Расспросив ее о здоровье, о делах, мать вернулась домой. Там уже с новым известием поджидал ее бабу Шьямлал.
— Чем платить за Самиру, ума не приложу, — поднимаясь ей навстречу, торопливо заговорил он. — Вот беда! И дома ни пайсы, и занять не у кого!
Самире пришлось оставить колледж. Теперь, чтобы не болтаться по дому без дела, она большую часть дня снова проводила в заветном углу, наблюдая прихотливую игру теней на противоположной стене.
Однажды поздно вечером раздался осторожный стук в дверь. Бабу Шьямлал не пошевелился: как обычно, он лежал на кровати. Рамми, сидевшая на кухне, стука, видимо, не слышала. Самира слышала, что стучат, но не придала этому значения.
В дверь постучали сильнее…
— Взгляни-ка, кто там! — крикнул Шьямлал жене, не поднимаясь.
Рамми молча открыла дверь. В переулке стояла кромешная темень. У двери никого не было. Она выглянула на улицу, осмотрелась по сторонам — никого. Немного удивленная этим, она закрыла дверь, прошла в комнату и легла на кровать.
— Кто это там? — сонным голосом спросил Шьямлал.
— Никого!
— Но ведь стучали же!
— Мне тоже показалось. Ветер, наверно.
— В переулок-то заглянула?
— Заглянула, — устало отвечала она, переворачиваясь на бок. В комнате снова воцарилась тишина.
— Взгляни-ка: кажется, кто-то опять стучит! — вздрогнув, проговорил вдруг Шьямлал, поднимая голову.
— Ветер, наверно!
— А ты взгляни все-таки…
— Еще постучат…
Снова наступила тишина, спустя несколько минут оба они крепко спали.
Перед рассветом Рамми вдруг дернулась и, рывком вскочив, села на кровати, разбудила мужа.
— Ох, душа у меня что-то не на месте…
— Может, воды дать?
— Давай, пожалуй… Сама не знаю, что такое.
— Сон, наверно, страшный видела, — подавая ей стакан воды, проговорил бабу Шьямлал. — Бывает иногда такое…
— Да нет, не сон. Сердце вдруг как забьется… Когда сон, я помню.
— Сны тоже забываются. Ну как, теперь полегче?
— Сердце-то перестало колотиться, а на душе все равно тревожно!
Шьямлал ласково погладил жену по спине. Вскоре она уснула. Шьямлал на цыпочках прошел к своей кровати. В окно тянул прохладный ветер. На востоке начинало светлеть.
Утро выдалось хмурое. Небо было сплошь затянуто черными тучами. С тех пор как пришлось оставить колледж, Самира безмолвной тенью бродила по комнатам. Родители особенно не донимали ее разговорами. Шьямлал попросту не знал, о чем говорить с дочерью, а мать была занята своими заботами. Проснувшись утром, каждый принимался за свои дела. На душе у Рамми по-прежнему было тревожно, все валилось у нее из рук. В последние несколько месяцев она каждый день должна была решать для себя задачу — чем накормить домашних. Всегда чего-то недоставало. Она пекла лепешки — не хватало приправ; находились приправы — кончалась мука. Она жила в постоянном страхе, что кончится