А Самира дала себе зарок не грызть миндальные орехи, до которых брат ее был большой охотник. Сам же бабу Шьямлал отказался от чая: очень любил чай Бирен. В день раз десять заваривал, то и дело ссорились с сестрой из-за этого. Вскипятит, бывало, Самира воду, чтобы варить рис, а ему вынь да положь чаю.
— Вот вернется Бирен, тогда и напьюсь! — провозгласил бабу Шьямлал и отодвинул в сторону поставленную перед ним чашку.
Каждое утро вся семья усердно молилась о возвращении Бирена, и в течение дня каждый не раз выглядывал в окно, надеясь первым увидеть его. Если бы знать, когда он вернется и с какой стороны его ждать!
Теперь бабу Шьямлал целые дни проводил около Главного управления военно-морского флота. Обычно появляясь здесь ранним утром, он усаживался в тени развесистого дерева у невысокого забора, которым было обнесено здание. Однажды ему удалось попасть внутрь. Оказавшись в коридорах управления, он расспрашивал о своем сыне всех, кто попадался ему на пути.
— Дело вашего сына находится в ведении Бомбейского управления, — объяснил ему какой-то офицер, — и все сведения вы можете получить только в Бомбее. Когда дело поступит к нам, мы вас тотчас же известим.
От этого визита Шьямлал ждал большего. Он продолжал свои ежедневные бдения у входа в управление и вздрагивал всякий раз, когда у проходной появлялся курсант в морской форме: ну точь-в-точь Бирен — такая же фигура и походка… Сюда же, наверно, когда-то приходил и Бирен. Теперь почти каждый проходивший мимо курсант напоминал ему сына.
Все они с нетерпением ждали вестей из Бомбея. Однажды к ним наведался полицейский инспектор. Дело об исчезновении курсанта Бирендры Главное управление военно-морского флота, оказывается, передало в министерство внутренних дел, и полицейское управление Бомбея обратилось к делийской полиции с официальным письмом о проведении расследования.
Пройдя в комнату, инспектор приступил к допросу.
— Откуда прибыли в Дели? — начал он.
— Из-под Аллахабада, штат Уттар-Прадеш.
— Чем занимаетесь здесь?
— Ничем!
— На что же вы живете?
— Да так, на случайные заработки.
— А что это за случайные заработки?
Шьямлал замялся. Появление полиции в его доме ничего доброго не предвещало: по опыту он знал, что полиция существует не затем, чтобы помочь человеку в беде. Вот и этот: не иначе как запутать хочет. Молчание затягивалось. Наконец бабу Шьямлал не выдержал.
— Скажите, зачем этот допрос?
— В управлении подозревают, что ваш сын просто сбежал и сейчас скрывается где-то тут…
— Как вы можете, господин инспектор? — возмущенно заговорил Шьямлал. — Мы убиваемся по нем, а вы такое… А потом… за побег ведь можно и на каторгу попасть!
— Где живут ваши ближайшие родственники? — прервал его инспектор. Ответы Шьямлала он записывал в протокол. Шьямлал, не скрывая раздражения, отвечал. В душе у него, однако, брезжила надежда, что в конце концов сын все-таки отыщется.
— Адреса его друзей? — продолжал допрашивать инспектор. — Чем они занимаются?.. Может, у него была любовница?
От возмущения и обиды бабу Шьямлал даже привстал.
— Не забывайте, что у других тоже есть сердце и чувство собственного достоинства, — сухо заметил бабу Шьямлал.
— Зря вы обижаетесь на меня, — уже мягче сказал инспектор. — По службе всякие вопросы приходится задавать. Вы уж извините… Мать у Бирендранатха — родная или мачеха?
— Родная…
— Та-а-а-к… Значит, вы говорите, он ни с кем не водился? Я имею в виду — с девушкой или женщиной? — тщательно подбирая слова, продолжал инспектор. — Может, водился, да вы запретили?
— Нет, ничего подобного не было.
Задав еще несколько вопросов, инспектор сказал, что на расследование дела уйдет месяца три или четыре и, пока оно не закончится, он будет навещать их каждую неделю, чтобы лично удостовериться, что сын у них не скрывается.
Инспектор взял у бабу Шьямлала подписку о невыезде, чем лишил его возможности съездить в Бомбей. Наведываясь в их переулок, переодетые полицейские либо среди ночи поднимали с постели всю их семью, либо днем расспрашивали соседей, не появлялся ли в переулке незнакомый молодой человек.
Однажды бабу Шьямлала окликнул знакомый торговец бетелем. Его лавчонка находилась на углу переулка.
— Говорят, ваш сын во флоте служил? — поинтересовался лавочник.
— Служил. А что?
— Да так, ничего, — протянул лавочник. — Всякое болтают… будто сбежал он.
— Неправда! — воскликнул бабу Шьямлал. — Кто тебе сказал?
— Да из полиции тут… почти каждый день в лавку ко мне заглядывает. Вот он и сказал. «Ты, — говорит, — глаз с него не спускай. А чуть что — сразу ко мне…» Дело-то тюрьмой пахнет…
— Мой сын не сбежал! — с болью в голосе заговорил бабу Шьямлал. — Он без вести пропал… Если бы ты только знал, брат, как мы все хотим, чтобы он вернулся! Хоть бы разок взглянуть на него!.. В отпуск еще собирался приехать… В море где-то пропал… Судьба, видно.
— Что и говорить, бабу Шьямлал, — посочувствовал ему лавочник. — Разве полиции можно верить?.. Дело тут совсем в другом… А это они, чтоб оправдаться… Очень зловредное это учреждение.
Бабу Шьямлал перестал ходить к зданию Главного управления. И хотя он уже не ждал Бирена, где-то в глубине души еще теплилась надежда. Когда ему становилось особенно тяжело, он уходил из дому и бродил по улицам либо заходил в храм и часами предавался молитве. Выйдя из храма, он кружным путем — через Шанкар-роуд и Раджендра-нагар — пешком возвращался домой или подолгу стоял на автобусных остановках. В голову лезли мысли одна безрадостней другой.
Наверно, было б лучше, если бы Бирен устроился тогда на гражданскую службу. И не возникала б перед глазами картина его страшной гибели. Эти видения будут преследовать бабу Шьямлала до самой смерти. Ну а если скоро придет и его час, что станет с женой и дочкой?.. Подаянием не прокормишься.
Занятый мыслями, бабу Шьямлал не замечал, как город погружался в темноту. Теперь это был не город, а раскинувшийся на тысячи миль безбрежный океан, вздымающийся грозными валами… И затерянный среди рокочущей водной пустыни кораблик, уже наполовину погрузившийся в воду. Один-единственный в бескрайнем просторе! Потерявший управление, со сломанными мачтами… Еще одна волна — и он навеки исчезнет в морской пучине!
По улицам катятся людские потоки, сливаясь с бескрайним человеческим морем огромного города. Стараясь удержаться на поверхности, люди отчаянно работают руками и ногами, но все их усилия напрасны: помощи им ждать неоткуда. И нигде не видно берега, куда можно было бы пристать.
Тысячи… сотни тысяч… Они словно соломинки в безбрежном океане — беззащитные, беспомощные. Кто кому и кем доводится — не имеет значения. Муж ты или отец — какая разница? Родственные связи здесь теряются и исчезают. В течение многих веков эти связи поддерживались чувством сострадания и милосердия, самим понятием семьи. И сколько мужчин так и не стали бы мужьями и отцами, если б их сердце не тронула женская слеза, если б их не поддерживала семья, которая давала им силы выжить, выстоять.
Всякие мысли лезли в голову в такие минуты. Ну вот, скажем, если б Самира перестала чтить его как отца и, выйдя из подчинения, принялась самостоятельно искать свой путь в жизни? Что стало бы с нею? А может, и сумела бы она добиться лучшей жизни? Что он дал им как отец и как муж? Они знали только бесконечные лишения, огорчения, нехватки да недостатки.
Какое же оно пустынное — людское море! Бабу Шьямлал внимательно глядел вокруг — запруженные людьми шумные улицы, с грохотом проносящиеся мимо автобусы, легковые машины, моторикши, выстроившиеся вдоль тротуаров здания, подобно муравейникам кишащие людьми, у которых нет ни своей жизни, ни своих желаний, ни помыслов и надежд, ни, наконец, свободы. Есть лишь взметнувшаяся до самого неба башня из живых людей, каждый из которых обеими ногами упирается в плечи того, кто стоит ниже. На плечах сотен миллионов, что образуют основание башни, стоят следующие, на них другие — и так до самого неба! Того, кто не выдерживает или у кого начинают дрожать ноги, ждет расправа: жестокий надсмотрщик с тяжелым бичом в руках швыряет его вниз, точно кусок протухшего мяса, а на его место тотчас же ставит другого человека… А вокруг башни, утоляя жажду своей же кровью, валяются те, кто оказался выброшен. И для лежащего рядом ни у кого не осталось ни малейшего сострадания…
Бабу Шьямлал очнулся, лишь когда над самым его ухом раздался голос полицейского:
— Куда идете?
— Никуда…
— Где живете?
— Да тут, в переулке, что позади…
— А что же вы здесь делаете?.. Ах, гуляете, дышите свежим воздухом?! Это в глухую-то полночь! А ну пошел отсюда!
Бабу Шьямлал молча повернулся и побрел к себе. Дом встретил его необычной тишиной. Жена, как всегда, рассматривала гороскоп, Самира спала.
— Где был? — поднимая глаза, спросила Рамми.
— Так… Прогулялся немного, — и, опираясь руками о колени, устало опустился на кровать.
— Не нравится мне тут, ни к чему душа не лежит, — с горечью в голосе проговорила жена. — Может, назад вернуться нам?
— Чего мы там забыли? Нет, уезжать нам никак нельзя.
— Пожалуй…
— Харбанс приходил?
— Нет.
— В Бомбей, думаю, надо съездить… Может, Харбанс даст немного взаймы. Я отдам потом.
— Спрошу.
— Нет, пожалуй, не надо… Все равно не даст.
— Ладно, не буду, — вздохнув, согласилась жена, и Шьямлал прилег на кровать. Рамми свернулась калачиком на циновке, что лежала рядом.
— Послушай, — начала она.
— Что?
— Помнишь вечер, когда к нам постучали? С той самой ночи тревожно мне.
— Мне тоже. И неизвестно отчего… Одолевает страх — и все тут. Ну уж теперь-то, наверно, ничего не случится. Что судьбою отмерено нам, все уже свершилось.
— Оставь ты эти свои мысли, ради бога. А вот у меня, чуть услышу шаги, сердце так и заколотится: «Ну наконец-то…» Въехала в переулок повозка или машина, первая мысль: «Он!» Остановился кто у двери, а я уже вся в ожидании. — Рамми всхлипнула. — Материнское сердце — вещун, отец Бирена, а оно мне подсказывает: вернется он, непременно вернется. — И она снова заплакала.