— Я хотел бы увидеть Труус, — сказал он.
— Это невозможно… — Хильдебрандт очень смутился.
— Что значит «невозможно»? Я настаиваю на этом!
— Господин профессор, тело уже положено в гроб… оно было в ужасном состоянии еще до вскрытия… Сырость в этой каверне в развалинах, и потом…
— Что «и потом»?
— Ну, если вы так хотите это знать, господин профессор: там бегают стаи крыс. Мне продолжать? — Старший комиссар умоляюще смотрел на Линдхаута.
— Нет, — ответил тот. — Этого достаточно. Я понимаю, что тело необходимо было положить в гроб. Поэтому я отказываюсь от своей просьбы. Я хотел бы, чтобы ее похоронили в Груневальде, на лесном кладбище… Там лежит Клаудио Вегнер…
— Я знаю, господин профессор.
— В семейной могиле… Когда он умер, Труус попросила сделать семейную могилу. Она хотела при любых обстоятельствах быть похороненной рядом с Клаудио. По этому поводу есть детальные документы у нотариуса доктора Фридрихса на Уландштрассе…
— Они нам известны, господин профессор. Все произойдет так, как этого пожелала ваша дочь. Значит, наш отдел печати может дать ход версии о воспалении легких? Больница имени Мартина Лютера в Груневальде нами оповещена и в случае запросов подтвердит, что ваша дочь умерла там.
— Очень любезно, — сказал Линдхаут. — Действительно, вы все очень любезны. Итак, когда моя дочь скончалась от воспаления легких?
— Я бы предложил, что сегодня, вскоре после вашего прибытия, господин профессор. Извините, если я так по-деловому и холодно говорю об этой трагедии.
Линдхаут слегка приподнял руку:
— Делайте, как считаете нужным! Все остальное было бы бессмысленным.
Старший комиссар подавленно кивнул головой:
— Что касается уборщицы Ханке… вы ее не знаете… она стала работать на Херташтрассе совсем недавно, а всех соседей удалось убедить в том, что ваша дочь ночью была обследована врачом и с высокой температурой сразу же доставлена в больницу имени Мартина Лютера… Полиция ошиблась, как это иногда бывает, затеяв широкомасштабную операцию по розыску, поскольку посчитала вашу дочь пропавшей по заявлению фрау Ханке… Здесь полицейский участок в Груневальде и больница допустили небрежность, в которой, однако, быстро разобрались.
Во второй половине следующего дня — опять шел сильный дождь — Труус была похоронена в семейной могиле на лесном кладбище в Груневальде. Кроме носильщиков и могильщиков присутствовали только Линдхаут и старший комиссар Хильдебрандт. Из-за плохой погоды на улицах было очень мало людей, а на кладбище вообще никого. Оба могильщика, с большой поспешностью открывавшие могилу Клаудио, как раз завершили свою работу и были насквозь промокшими и выбившимися из сил, когда был доставлен гроб. Все стояли молча, лил дождь, он лил и на другие могилы, на голые деревья, черные стволы и ветви которых блестели от влаги, и на цветы, которые уже сгнили или были смыты водой.
Никто не сказал ни слова. Гроб опустили в могилу, и Труус обрела покой рядом с Клаудио. Линдхаут выступил вперед и бросил на гроб красную розу. Потом он взял лопату, которую протянул ему один из рабочих, и высыпал на гроб первую землю. Земля упала на розу и сразу же закрыла ее. Рабочие поторопились засыпать могилу. Несмотря на свой тяжелый труд, они ужасно мерзли. Линдхаут постоял еще минуту, затем повернулся и пошел, сопровождаемый старшим инспектором Хильдебрандтом. У обоих мужчин были зонты. Когда они дошли до главной аллеи, Хильдебрандт сказал:
— Известие о смерти вашей дочери завтра появится в берлинских газетах — с сообщением, что погребение уже состоялось. Это нам обещали все редакции.
— Спасибо, — сказал Линдхаут. Его лицо оцепенело.
Спустя десять минут, стоя у входа на кладбище, Хильдебрандт предложил:
— Я могу доставить вас в гостиницу, или, если хотите, на Херташтрассе… Уборщица передала нам ключи от входной двери.
— На Херташтрассе, пожалуйста, — сказал Линдхаут.
Они сели в автомобиль Хильдебрандта. Дождь усилился. Хильдебрандт ехал очень осторожно, стеклоочистители двигались быстро и ритмично. Перед домом на Херташтрассе машина остановилась. Хильдебрандт хотел открыть дверцу на своей стороне.
— Не надо, — сказал Линдхаут. — Пожалуйста, оставьте меня сейчас одного.
— Вы уверены, что… — Хильдебрандт умолк.
— Абсолютно. Не беспокойтесь за меня. Я буду здесь не долго. Потом я вызову такси и поеду в гостиницу. Дайте мне, пожалуйста, ключи. Спасибо… — Линдхаут уставился на дождь. — Какое наказание ждет Ванлоо? — спросил он.
— Трудно сказать… — смущенно ответил Хильдебрандт. — В связи с катастрофической волной наркотиков федеральный министр внутренних дел потребовал наказывать торговцев типа Ванлоо заключением от десяти до пятнадцати лет…
— Всего?
— Всего, да… Пятнадцать лет — высшая мера наказания. Но этот срок многим мудрствующим засранцам кажется слишком завышенным. Мы ведь такие либералы… Стало быть, Ванлоо может отделаться несколькими годами, проклятая свинья! Особенно, если он решится выложить информацию о своих боссах. — Хильдебрандт бессильно опустил руки. — Но такой удачи нам не видать. Еще ни один из тех, кого мы взяли, по-настоящему не раскололся. Ни один! Иногда мне кажется, что я не могу продолжать работать… я просто больше не могу… Вы меня понимаете?
— Очень хорошо вас понимаю, герр Хильдебрандт, — сказал Линдхаут. — Благодарю вас, ваших коллег и всех, кто… Прежде чем покинуть Берлин, я, конечно, дам о себе знать. До этого вы можете найти меня в гостинице «Кемпински». — Он протянул руку. — Доброго вечера, герр Хильдебрандт.
Он вышел, раскрыл зонт и пошел к воротам в парк. Он ни разу не обернулся, хотя заметил, что Хильдебрандт не отъезжал. Он прошел через парк, открыл дверь дома и закрыл ее за собой. Хильдебрандт включил мотор и медленно тронул автомобиль с места.
Линдхаут снял пальто и стал обходить весь дом. Он включал в каждой комнате свет и осматривал все, словно никогда здесь не был. Он ходил из одной комнаты в другую, с этажа на этаж. Наконец он возвратился в спальню Труус и опустился на кровать. С бесстрастным лицом он снял телефонную трубку и набрал длинный номер. Ответил секретариат ректора университета Лексингтона. Линдхаут попросил соединить его с Рамсеем. Когда в трубке ответили, Линдхаут очень спокойно сказал:
— Алло, Рональд. Я в Берлине. Труус мертва. Я только что вернулся с ее похорон.
— Боже праведный… — голос запнулся.
— Она умерла от дыхательного паралича. Передозировка героина. Здешние власти мне очень помогли. Никто не узнает правды. Ты это тоже сохранишь в тайне, в этом я абсолютно уверен.
— Мой бедный друг — сначала Джорджия, а теперь Труус. Ты…
С бесстрастным лицом бесстрастным голосом Линдхаут перебил его:
— Я хотел бы попросить тебя при сложившихся обстоятельствах освободить меня от моих договорных обязательств с университетом. Колланж еще будет там — столько, сколько нужно. Я позвоню Мэри Плойхардт и дам ей указания о продаже моего дома со всем его содержимым, частной лаборатории, всего…
Голос Рамсея звучал неуверенно:
— Конечно, ты в любое время можешь прекратить здесь работу, когда захочешь, — я это понимаю. Хотя мне очень, очень жаль отказываться от тебя.
— Ты всегда будешь моим другом, Рональд. Наша связь никогда не оборвется. Но ты же понимаешь, правда, что я больше не в состоянии жить на Тироуз-драйв и оставаться в университете, где работали Джорджия и Труус.
— Конечно, понимаю, Адриан. Но, возможно, это только внезапный порыв после того, что ты там пережил…
— Это не порыв, Рональд.
— …то, само собой разумеется, что в любое время ты можешь возобновить здесь работу. Для университета это будет величайшая честь.
— Это очень любезно. Но я никогда больше не буду работать в Лексингтоне.
— Что ты собираешься делать?
— Остаться в Европе, возможно в Вене — знаешь, у меня там есть квартира. Дальше будет видно. Я просто не могу сейчас вернуться в Америку, пожалуйста, пойми это.
— Конечно, понимаю. Я проинформирую Жан-Клода, больницу и всех остальных. Ты ведь дашь о себе знать, не так ли?
— Разумеется, — сказал Линдхаут. — Или из Берлина, гостиница «Кемпински», или из Вены. Телефонного номера моей венской квартиры в переулке Берггассе больше не существует, нужно подать заявку на новое подключение. Пока квартира не будет приведена в порядок, я буду жить в гостинице «Империал».
— Гостиница «Империал»…
— Счастливо, Рональд. Ты очень скоро снова услышишь обо мне. И большое тебе спасибо.
— Но это же вполне естественно, ты не должен меня благодарить! Если мы чем-то можем помочь тебе, Адриан…
Линдхаут повесил трубку.
Потом он полистал телефонную книгу, лежавшую рядом с кроватью Труус, и, найдя нужный номер, набрал его. Ответил мужской голос. Линдхаут назвал адрес на Херташтрассе и попросил прислать такси.
— Придет через пять минут, сударь!
— Спасибо, — сказал Линдхаут. Он встал, вышел из комнаты, погасил везде свет, надел пальто и покинул дом, не задерживаясь ни на минуту более того, чем было необходимо. Он тщательно запер дверь. Все еще шел сильный дождь. Линдхаут раскрыл зонт и через парк вышел на улицу. Там он остановился. Через две минуты показались фары приближающегося автомобиля. Это было такси.
— Добрый вечер, — сказал он, садясь в машину. — Гостиница «Кемпински», пожалуйста.
— Хорошо… — Шофер запустил мотор. На углу Бисмаркаллее он на мгновение остановился. Фары на мгновение осветили огромный щит. Линдхаут прочитал:
«Здесь строит Берлин!»
57
Он пробыл в Берлине еще два дня. За это время он посетил адвоката Труус и узнал, что мнимый наследник выдвигает все новые и новые аргументы. Линдхаут предоставил адвокату все полномочия действовать самостоятельно и по лучшему разумению:
— Если правда окажется на стороне этого человека, пришлите мне, пожалуйста, счет за ваш гонорар в Вену… — Он назвал адрес. — Если правда окажется на вашей стороне, сделайте то же самое и завещайте дом со всем его содержимым городу.