12
Его преподобию
Господину капеллану Роману Хаберланду
Вена XIII
Инноцентиагассе, 13
Конфиденциально и лично!
Вена, 13 марта 1945 года
Глубокоуважаемый, дорогой господин Ваше преподобие!
Случилось что-то ужасное. Клянусь Господом и Святой Девой, что говорю правду, чистую правду. Этот Линдхаут вчера в своей комнате застрелил одного мужчину. Пангерль, ответственный за гражданскую воздушную оборону, послал меня наверх, чтобы привести Линдхаута. Я видела своими собственными глазами, как он несколько раз выстрелил в этого человека и как тот, поскольку он стоял снаружи на балконе, упал вниз в переулок Берггассе. В этот же момент бомба попала в дом напротив, и весь дом, все его обломки полетели на мертвого, нагромоздились в большую гору и погребли его под собой. Мужчина мертв, и его не найдут, потому что он лежит под этой огромной горой обломков. Линдхаут застрелил его, клянусь Спасителем на кресте. Теперь я не знаю, что мне делать, потому что я боюсь, что Линдхаут убьет и меня, о чем я уже так часто говорила Вам раньше. Только что я была у Вас в Обер-Санкт Вайте, но один господин духовного звания сказал мне, что Вы уехали и что он не знает, когда Вы вернетесь. Я так надеялась, что Вы будете на месте. Я думаю, что пойду в Объединение святой Катарины и попрошу разрешения спать там. Я ни с кем не осмеливаюсь заговорить о Линдхауте. Ведь кто знает, возможно, он сообщник этого убийцы, и тогда он убьет меня. О, пожалуйста, дорогой Ваше преподобие, сделайте сразу же что-нибудь, когда возвратитесь из Вашей поездки и получите это письмо. Помогите мне, и сделайте так, чтобы этот дурной человек был наказан за свое преступление. Если Вы не сделаете этого, он никогда не будет наказан, хотя он совершил смертный грех, да еще какой. А тот человек лежит под развалинами. Это случилось вчера во время большого налета, я сама это видела. Вы не должны бросать меня на произвол судьбы, дорогой Ваше преподобие! Я всегда была доброй католичкой, Вы сами говорили это, а также и то, что Всемогущий радуется моим скатеркам, а теперь происходит вот такое. Я совсем одна. О, пожалуйста, дорогой Ваше преподобие, придите ко мне на помощь сразу же, как только прочтете это письмо, и сделайте так, чтобы свершилась справедливость. Я ведь так верю Вам, а в свою квартиру я больше не осмеливаюсь идти. Слава Иисусу Христу, Отцу и Духу Святому, во веки веков. Аминь. Кланяется Вам в большом отчаянии
Филине Демут
P.S. Пожалуйста, примите сразу же какие-нибудь меры, когда прочтете это письмо!
13
Когда фройляйн Демут покинула старое кафе, было без десяти одиннадцать. «Пойду сразу же в Объединение святой Катарины, — решила она. — Но сначала надо отправить это письмо».
Филине пересекла кольцо и свернула в переулок Аннагассе, который вел к Кертнерштрассе и к все еще горящей Опере. Она повернула на восток и добралась до переулка Вайнбурггассе. Внезапно она остановилась. Магическим красным светом в нескольких шагах от нее светился почтовый ящик!
Фройляйн поспешила к нему. Под надписью «следующая выемка» в круглом вырезе на белом жестяном диске стояло: «16 часов». Филине опустила письмо в ящик.
В следующий момент сирены возвестили общую воздушную тревогу.
Филине нерешительно стояла между спешащими мимо нее людьми. В Объединение она уже никак не успеет. Семенящими шагами она припустилась за людьми, которые бежали к близлежащему общественному бомбоубежищу. Вот и оно — на улице, которую она не знала.
Внезапно успокоившись и полная надежды, Филине вместе с другими спустилась по лестнице в подвал. Она смиренно улыбалась. Ей казалось, что наступил самый прекрасный миг ее жизни. Она действовала как добрая католичка и позаботилась о том, чтобы гнусный убийца понес наказание. Эта эйфория еще возрастала в ней в течение следующего получаса. Непосредственно перед тем, как разорвалась бомба, фройляйн Демут, считая, что уладила все самым лучшим образом, играла с маленькой девочкой.
На ее лице так и осталось выражение избавления, когда она, мертвая, лежала с несколькими другими людьми на полу обрушившегося бомбоубежища. Железная балка пробила Филине Демут голову. Ее последняя мысль была о красном почтовом ящике (следующая выемка — в 16 часов), в котором, хранимое Господом и убереженное от вмешательства негодяя Линдхаута, лежало ее послание к его преподобию Роману Хаберланду.
В своем бесконечном милосердии и прозорливости Всемогущий содеял так, что только после смерти Филине Демут другая бомба попала в тот дом в Вайбурггассе, который стоял напротив дома с красным почтовым ящиком. Весь фасад этого дома обрушился на фасад другого, и красный почтовый ящик исчез под камнем, древесиной и металлом, ибо поистине — мысли и пути Господа Всемогущего неисповедимы. А мы, жалкие создания, только короткое время обитающие на этой земле, никогда не сможем познать мудрость Его решений.
14
5 апреля 1945 года в казенной квартире институтского слесаря Йоханна Лукаса появился профессор Йорн Ланге. Квартира находилась в здании Химического института. Лукас перепугался, когда Ланге закричал на него:
— Что с дверью к электронному микроскопу? Почему она заперта?
— Господин… господин профессор, А… А… Альбрехт сказал… сказал, чтобы я ее… за… запер, — заикаясь сказал Лукас. — Он сказал мне об этом очень настойчиво в тот день, когда уехал!
Университетское начальство еще несколько месяцев назад порекомендовало профессору Альбрехту перебазировать значительную часть важного в научном отношении материала в Верхнюю Австрию. Когда это было сделано, Альбрехт покинул Вену с группой сотрудников и студентов, и среди них — немалым числом девушек. Его ответственным заместителем был назначен профессор Ланге.
Профессор Ланге, как и многие химики и физикохимики после отъезда профессора Альбрехта, все время проводил в институте. Все они там спали, ели, работали и пытались обезопасить результаты своих исследований, упаковывая, например, письменную документацию и препараты в картонные коробки и ящики и пряча их в глубоком подвале. То же самое делал и Линдхаут.
Но в этом глубоком подвале обитали люди, тайком проникавшие туда ночью или днем, когда советские штурмовики на бреющем полете носились над улицами, — дезертировавшие солдаты вермахта, сбежавшие политические заключенные, угнанные на принудительные работы французы, поляки, украинцы и представители многих других национальностей, часто авантюристы, носившие поверх арестантской одежды, формы вермахта или комбинезонов белые лабораторные халаты.
Их прятали и охраняли молодые люди, мужчины и девушки, подчинявшиеся указаниям руководителя этого тайного «опорного пункта Химический институт» некоего доктора Курта Хорайши. Линдхаут знал Хорайши постольку-поскольку — тот работал в другом отделе. Он был сначала очень удивлен, узнав, что Хорайши и его «опорный пункт Химический институт» относились к австрийскому движению Сопротивления. Невеста Хорайши, техническая ассистентка Ингеборг Дрэер, старший ассистент профессора Ланге некий доктор Ханс Фолльмар и полицейский запаса Макс Слама считались доверенными лицами Хорайши. Слама дезертировал из полиции и был направлен в помощь Хорайши Центром австрийского движения Сопротивления. Все это не перестающий удивляться Линдхаут узнал только теперь, поскольку сам постоянно находился в институте.
15 марта он был еще дома в переулке Берггассе, когда к нему зашел портье Пангерль и с беспокойно блуждающим по сторонам взглядом сообщил:
— Гробанулась ваша фройляйн Демут. У меня был сейчас один из полиции, он мне и сказал об этом.
— Гробанулась? Что вы имеете в виду?
— Погибла. От бомбы. Со многими другими. На Зингерштрассе. Бомба попала в дом, а она была в подвале. К счастью, у нее было при себе удостоверение личности. Поэтому они смогли ее опознать и похоронить вместе с другими в общей могиле. Если бы узнать, что фройляйн делала на Зингерштрассе! Обычно она всегда оставалась в нашем подвале. Ну вот! Стало быть, вы теперь временно ответственный квартиросъемщик, должен я вам сказать от лица партии. Но сегодня или завтра сюда прибудут две семьи, беженцы. Вы должны их принять и разместить в других комнатах. Ведь у нее не было родственников, у фройляйн. Так что мне нужно немного прибрать здесь, упаковать ее вещи и доставить их в местную партийную организацию.
Таким был некролог богобоязненной фройляйн Филине Демут от партайгеноссе Пангерля.
Семьи беженцев — одна из Верхней Силезии, другая из местности в районе озера Платтензее — прибыли на следующий день: взрослые и дети, всего восемь человек — безутешные, на пределе своих сил и оттого агрессивные, сварливые и злые. Тем легче Линдхауту было оставить свою комнату. Он переселился в лабораторию в Химическом институте. Он даже смог извлечь из этой ситуации некоторые положительные моменты: благодаря растерянности и страху, охватившим весь город, ему стало легче навещать Труус несколько раз на дню.
Американских воздушных налетов больше не было: они могли поставить под угрозу военные операции Советов. Фрау Пеннингер была точно информирована о ситуации: каждый вечер она слушала Би-би-си на немецком языке, а в полночь — еще и московское радио. Таким образом, и Труус знала, что борьба за Вену шла полным ходом.
— Миндаль! — сказала она однажды.
— Что «миндаль»?
— Не миндаль, а орех, который был миндалем в рисовой каше на Рождество! Ты помнишь, Адриан? Да, теперь я точно скоро буду совсем-совсем счастливой! — И, увидев серьезные лица взрослых, Труус добавила: — И ты, и тетя Мария, конечно, тоже! И вообще все люди!
15
Глубокий подвал Химического института изо дня в день заполнялся все больше: очевидно, что многим отчаявшимся, которым нужно было спрятаться, его назвали надежным местом. Оставшиеся сотрудники института и члены движения Сопротивления из окружения Хорайши относились к посторонним людям как к братьям, делили с ними свою скудную еду, доставляли сигареты и новости извне. А на третьем этаже ожесточенно трудился заместитель директора института профессор Ланге, как трудились или пытались трудиться и другие исследователи. Профессору Ланге было хорошо известно, кто обосновался внизу, в подвале института: там спали даже несколько полуевреев, которых, спасая, он до конца держал в своем отделе. Профессор Ланге не выдал ни одного из них. И этот же, по-с