— Потому что не хочу никакого скандала, только поэтому. Это довольно маленький городок. Моя жена и я — мы оба работаем в государственном институте. Вам этого достаточно? — Кларк недовольно заворчал. — Когда она уедет снова, сразу же позвоните мне в лабораторию. Я хочу сам все увидеть. Ведь мы теперь знаем адрес, так что мне не нужно следовать за автомобилем жены. В следующий раз я поеду на улицу Гейтсхэд-драйв.
Ему пришлось ждать тринадцать дней, пока в среду 28 июня, во второй половине дня, в его кабинете пронзительно не зазвонил телефон. В этот день было очень жарко. Линдхаут снял трубку.
— Это Кларк, — сказал голос. — Она только что выехала.
— Спасибо, — ответил Линдхаут. Он сбросил белый халат и в рубашке и брюках помчался к лифту, который доставил его вниз.
В салоне машины воздух кипел. Он включил вентиляцию и почувствовал, как бьется его сердце, когда он выехал из двора клиники на Лаймстоун-стрит. Ему предстоял долгий путь, вверх по Боливар-стрит к Бродвею, затем вниз на улицу Хэродзберг с полосой для скоростного движения, потом в северо-западном направлении по Хэдлей-роуд мимо клуба «Страна большого вяза» на Мэйсон-стрит, которая привела его в пригород Кардинал Вэлли. У кладбища Хиллкрест он пересек Пайк-стрит, еще одну улицу для скоростного движения, потом стал петлять по многочисленным маленьким улочкам среди вилл, двигаясь к пригороду Вилей Хайтс. К счастью, улица Гейтсхэд-драйв была не длинной. Дом 47 был очень ухоженным зданием из красного кирпича с заделанными белым швами. Дом находился совсем рядом с Вилей-парком.
Когда Линдхаут уже ехал по Гейтсхэд-драйв, он искал глазами автомобиль Джорджии в боковых улицах, но так и не обнаружил его. «Она, должно быть, хорошо его спрятала», — подумал он. Припарковав свою машину на Мэнделей-стрит, он пошел пешком. На Гейтсхэд-драйв, где пекло послеобеденное солнце, он вообще не увидел ни одного автомобиля. Пока добрался до Вилей-парка и нашел скамью рядом с гигантским дубом, он взмок от пота. Отсюда он мог хорошо видеть дом, оставаясь невидимым для любого, кто находился на Гейтсхэд-драйв, из-за деревьев и густого кустарника.
Линдхаут ждал два часа и шестнадцать минут. В парке пели птицы, здесь было прохладнее. Тем не менее пот тек по нему ручьями. Два часа и шестнадцать минут он не спускал глаз с дома, который обнаружил Кларк. Наконец покрашенная в белый цвет входная дверь отворилась, и из дома вышла Джорджия. На ней было пестрое легкое платье и белые туфли. Попрощавшись с кем-то в доме, кого Линдхаут не мог видеть, она не спеша спустилась по трем ступенькам в сад, пересекла его, слегка пошатываясь, добралась до Гейтсхэд-драйв, и пошла прямо к парку. Линдхаут сжался в комок. Он заметил, что у нее был изнуренный вид, а под глазами лежали темные круги.
У входа в парк Джорджия повернула налево и пошла вдоль по Дювиль-стрит. Линдхаут, не двигаясь, смотрел ей вслед. «В какой-нибудь боковой улице там внизу стоит ее автомобиль», — подумал он. Из двери красного дома вышел мужчина и стал смотреть вслед Джорджии. Линдхаут узнал этого человека. Он хорошо знал его. Много лет они тесно сотрудничали. Человек, с которым Джорджия только что провела два часа и шестнадцать минут, был шеф клиники профессор Рональд Рамсей.
12
В этот вечер Кэти приготовила бифштексы. Бифштексы и салат. Очень много салата, глупо подумал Линдхаут, сидя за столом вместе с Джорджией и Труус. Труус что-то рассказывала о каком-то немецком философе, который должен был прочитать серию лекций в университете Лексингтона. На улице было еще светло и уже не так жарко.
Линдхаут время от времени поглядывал на Джорджию, сидевшую напротив него. Она была явно очень подавлена и обессилена. Лицо было почти белое, круги под глазами почернели.
— Сегодня по телевидению будет один старый фильм, — неестественно весело сказала Труус. — Я его никогда не видела, но вы, конечно, знаете его — «Третий мужчина», сценарий Грэма Грина. Действие происходит в Вене сразу после войны, не так ли? Ведь мы все трое были там. Вы посмотрите «Третьего мужчину» вместе со мной?
Никто не ответил.
Она повторила свой вопрос.
— Нет, Труус, — сказала Джорджия, отложив вилку и нож. — Я бы с удовольствием, но я слишком устала. Пожалуй, я сразу пойду спать.
— Тогда ты снова проснешься в четыре утра! Ты же так плохо спишь последнее время! — сказала Труус. — А почему ты не ешь? Ведь так вкусно!
— Очень вкусно, — сказала Джорджия. — Но знаешь, этот мой зубной врач… Хоть он мне сто раз уже говорил, что я уже могу есть, но после пары кусков у меня начинают болеть зубы. Это от скверного лечения. Хотя продолжается оно уже не один месяц.
— Ты сегодня опять была у зубного врача? — спросил Линдхаут.
— Ты же знаешь, Адриан! — Джорджия устало посмотрела на него и сразу же отвела взгляд. — Эти два моста на нижней челюсти… конечно, они нужны… но это все так долго длится…
— У них сейчас совершенно новые методы, у зубных врачей, — сказала Труус с полным ртом. — Кроме того, я думала, что доктор Харт сделает только один мост и что он уже давно все закончил.
— Он еще не закончил — у него много других пациентов. — Казалось, Джорджия говорит из последних сил.
— Харт? — спросил Линдхаут.
— Да. Тот самый, в клинике. Я же вам говорила. Мне это совсем близко — прямо рукой подать.
— Я был сегодня у Харта, — сказал Линдхаут. Ему было больно видеть, как Джорджия вздрогнула.
— Ты? — она растерялась.
— Да, — сказал Линдхаут. — И сегодня он тебя не лечил. Ты записана только на следующий вторник, на четырнадцать часов тридцать минут. Десна должна зажить, сказал он.
— Ты не был у Харта, — сказала Джорджия, дрожа. Труус тоже перестала есть.
— Я ходил к нему, — сказал Линдхаут. Он поклялся себе не терять самообладания, но это была напрасная клятва. — Я был у Харта, потому что ты снова вдруг исчезла.
— Что это значит — «снова вдруг»? — Джорджия говорила все тише.
— Ты знаешь, что это значит. На протяжении месяцев ты куда-то исчезаешь во второй половине дня. Никто не знает, где ты.
Труус встала:
— Думаю, будет лучше, если я пойду в свою комнату.
— Сиди! — Линдхаут повысил голос. Труус взглянула на Джорджию. Та пожала плечами. Поколебавшись, Труус села. — Мы ведь одна семья, да? Маленькая счастливая семья! У нас нет тайн друг от друга. — Он наклонился к Джорджии: — Я сделал гораздо больше! Вот уже несколько недель, как я поручил одному детективу наблюдать за тобой. Каждый раз, когда ты нам говорила, что была у Харта, ты была в другом месте. С сегодняшнего дня я знаю где.
— Это подло с твоей стороны, — сказала Джорджия. Она вдруг состарилась лет на десять. Ее пальцы дрожали.
— Я сделал это потому, что люблю тебя. Потому что я заметил — и не только я, — как сильно ты изменилась за последние месяцы. Я уже стал беспокоиться, не переутомилась ли ты. Ну вот, беспокойство оказалось напрасным. Твоя история с зубами недурна. А в остальном ты здорова. В последние месяцы ты была у другого мужчины, — оставайся сидеть, Труус, ты должна остаться! Мы ведь одна семья, такая счастливая, где один любит и…
— Прекрати! — сказала Джорджия.
— …почитает другого, — лихорадочно продолжал он. Он посмотрел на Джорджию, избегавшую его взгляда. — Ты каждый раз бывала за городом, в Вилей Хайтс. Улица? Гейтсхэд-драйв. Номер дома? Сорок семь. Кто там живет? Ты молчишь? Можешь не отвечать. Я знаю. Я видел, как ты сегодня во второй половине дня выходила из этого дома.
— Ты… был… за городом? — прошептала Джорджия.
Труус вдруг беспокойно задышала, ее глаза заблестели как при высокой температуре.
— Да, я был за городом. И чтобы ты меня не заметила, я пошел в Вилей-парк. Ты меня не заметила. Ты не заметила и того, что мужчина, которому принадлежит дом, где ты провела больше двух часов, вышел и смотрел тебе вслед. Я видел его! Он меня — нет. Ты знаешь, кто это был. Труус этого еще не знает. Это был, дорогая Труус, профессор Рональд Рамсей… — Джорджия вскочила и выбежала из комнаты.
Труус удивилась:
— Рамсей? О боже!
— Да, — сказал он. — А ты со своими философскими рассуждениями… Теперь ты видишь, что я был прав. Джорджия обманывает меня. Кто знает… — На улице взвыл мотор. — Это она! — закричал Линдхаут.
Вместе с Труус он выбежал в сад и кинулся за дом. Они увидели красные задние фонари «кадиллака» Джорджии. Виляя как пьяная, она ехала в сторону города.
Линдхаут бросился в дом, схватил ключи от своей машины и прыгнул в «линкольн Континенталь». Труус часто брала на время одну из двух машин. Когда он сел за руль, она закричала:
— Адриан! Возможно, все окажется совершенно безобидным! Возможно…
Его автомобиль рванулся вперед. Он сразу до отказа надавил на педаль газа. Труус стояла перед домом, зажав рот ладонью…
Только в конце Аллен-стрит Линдхаут снова увидел задние фонари «кадиллака» Джорджии. Она ехала со скоростью не меньше восьмидесяти миль в час, машину болтало, и она даже не затормозила, когда другой автомобиль, шедший навстречу, чуть было не столкнулся с ней.
— Джорджия! — бессмысленно кричал Линдхаут. — Джорджия! — Он снова и снова выкрикивал ее имя. Перекресток Пикадоум. Перекресток Оуквуд. На перекрестке Элем-парк Джорджия проехала на красный свет. Машины, визжа шинами, тормозили перед ней. Раздавались гудки. Ругались водители.
«Она едет в клинику, — мелькнуло у него в голове, — она едет к нему, к Рамсею…»
Эта мысль лишила его рассудка. И он, зацепив такси, тоже проехал на красный свет и снова на бешеной скорости помчался за «кадиллаком» Джорджии. Стрелка спидометра на приборной доске ползла вверх к отметке «90 миль». Обе машины пулей неслись через районы Саутлэнд и Крествуд.
«Нет, она едет не в клинику», — ошеломленно подумал Линдхаут, когда «кадиллак» понесся по Глендровер-драйв. Комплекс зданий клиники и университет теперь были севернее. В районе Лейквуд спидометр показывал «96 миль». Линдхаут все еще выкрикивал ее имя. Обе машины шли теперь по Маунт-Тейбр, широкой улице для скоростного движения. Мимо пролетали боковые улицы. «Боже милосердный, дай…» — Линдхаут начал молиться, но остановился. Завыли сирены. С включенными фарами за ним неслись два полицейских мотоцикла. Он ничего не слышал и не смотрел в зеркало заднего вида.