и при его участии.
Готовность принять вымысел за действительность была особенно сильна в Соединенных Штатах осенью 1938 года, потому что Гитлер часто выступал с угрозами оккупировать Чехословакию, а многие радиопередачи за последние недели прерывались срочными сообщениями политического характера. Орсон Уэллс, в то время двадцати трех лет от роду, автор и действующее лицо радиопостановки, сразу стал мировой знаменитостью…
В 1971 году политическое положение в мире было таким же напряженным, и такие же испуганные или возмущенные зрители сидели вечером 18 августа перед экранами 61 567 322 телевизоров — по «оценке Нильзена», с помощью которого можно было определить число включений, — с 21 часа по Восточному стандартному времени, или соответственно позже, в зависимости от различных часовых поясов вплоть до Калифорнии.
В Нью-Йорке NBC отвела для проведения передачи «От побережья к побережью» свой самый большой зал. В студии уже сидели: член палаты представителей Бернард Брэнксом; профессор Адриан Линдхаут; доктор Жан-Клод Колланж, главный инспектор Томас Лонжи, руководитель Бюро по наркотикам Соединенных Штатов; унтер-офицер полиции Линкольн Эбрахам Фишер; спикер американской палаты представителей и представитель Белого дома.
Вел передачу, которую можно было сравнить с публичными слушаниями перед гражданами самой большой промышленной державы света, один из лучших комментаторов Национальной радиовещательной корпорации Карл Хэдли Грин. Он сидел у фронтальной стены студии. На заднем плане размещалась огромная стеклянная стена. За ней телефонистки принимали поступавшие во время передачи звонки слушателей и записывали их содержание.
Карл Хэдли Грин был спокойным и рассудительным человеком. Сначала он поприветствовал телезрителей, затем гостей в студии, а потом сообщил, что эта прямая передача не будет иметь фиксированного конца, то есть не будет ограничена временными рамками. Далее он сказал, что компании CBS и АВС силами всех своих станций также подключились к программе.
Затем Грин попросил представителя Белого дома сделать заявление.
Представитель Белого дома поднялся:
— Добрый вечер, дамы и господа, где бы вы ни находились. Это — в чем нет никаких сомнений — совершенно необычная передача. Сегодня во второй половине дня Национальная радиовещательная корпорация спросила президента Соединенных Штатов Америки, одобряет ли он подобное мероприятие, соответствует ли оно американским демократическим традициям и не имеет ли Министерство юстиции или другое государственное ведомство федерации каких-либо возражений относительно этой передачи. Имею честь сообщить вам, что господин президент Соединенных Штатов и все федеральные ведомства, имеющие хоть малейшее касательство к данной теме, одобряют эту передачу — с учетом тяжести требующих прояснения обвинений и опасности проблемы, о которой идет речь. Однако со всей очевидностью я должен подчеркнуть, что это ни в коем случае не является судебным разбирательством. Здесь не должно быть вынесено никаких решений или приговоров. Это дело правомочных судов. Поскольку сегодня три крупные газеты выдвинули весьма серьезные упреки в адрес гражданина нашей страны, мы не должны тянуть время — мы обязаны предоставить возможность тому, против кого были выдвинуты обвинения, ответить на эти упреки. Это, как полагает правительство, естественное право, которым должен воспользоваться обвиняемый в этом настолько необычном случае. — Прежде чем сесть, представитель Белого дома слегка поклонился присутствующим в студии, а затем камере с мигающим красным огоньком, которая снимала его анфас.
Теперь комментатор Грин поочередно представил присутствующих в студии. Линдхаут сидел прямо напротив Брэнксома, но Брэнксом смотрел сквозь него так, как будто Линдхаута вообще не было. Его бледное лицо было словно высечено из камня, толстые стекла тяжелых очков блестели в свете мощных прожекторов.
Вначале ведущий коротко объяснил, что произошло, — для наглядности большим планом были показаны первые полосы трех нью-йоркских газет.
Поскольку эта передача длилась до 2 часов 14 минут следующего дня, здесь может быть воспроизведено только самое главное из того, что было сказано, — важнейшие вопросы и ответы.
После прочтения трех обвиняющих его статей Бернард Брэнксом, отвечая на вопрос, заявил:
— Я хотел бы ответить не сейчас, а только после того, как по этому чудовищному случаю выскажутся все остальные, в особенности профессор Линдхаут.
Грин. Почему только тогда?
Брэнксом. Потому что после заявлений всех здесь присутствующих у общественности может сложиться совершенно иная картина подлинных событий, и мне не придется слишком много говорить.
Затем Линдхаута спросили, что побудило его выступить с такими серьезными утверждениями перед лицом главного инспектора Лонжи из Бюро по наркотикам.
После этого состоялся следующий диалог:
Линдхаут. Одиннадцатого августа мне позвонил президент швейцарского фармацевтического концерна «Сана» в Базеле господин Гублер. Господин Гублер сказал мне, что я должен как можно скорее прибыть в Цюрих по делу чрезвычайной важности.
Грин. Господин Гублер вам не сказал, о чем идет речь?
Линдхаут. Нет, я узнал об этом только в Клотене, аэропорту Цюриха, от господина Эжена Дюбуа.
Грин. Кто это?
Линдхаут. Уполномоченный по вопросам безопасности «Саны».
Грин. И что же вы узнали?
Линдхаут. Господин Дюбуа прошел со мной в бар аэропорта, где передал мне письмо от господина Гублера.
Грин. С помощью наших европейских коллег нам удалось создать телемост. Наши гости сидят в студиях телестанций своих стран — как и господин Гублер в Базеле.
Шесть установленных в студии мониторов показывают на всех телеэкранах Петера Гублера со строкой внизу:
Петер Гублер/ Базель — прямая передача по спутнику.
Грин. Господин Гублер, вы подтверждаете сделанные профессором Линдхаутом заявления?
Гублер. Все было так, как он изложил.
Грин. Что было написано в вашем письме, господин Гублер?
Гублер. Меня через посредников проинформировала советская сторона: советские агенты во Франции якобы обнаружили босса так называемой «французской схемы» и располагают абсолютно надежными доказательствами, кто им является.
Грин. И кто же это?
Гублер. Этого мне посредники не сказали.
Грин. И все же вы настоятельно попросили профессора Линдхаута сразу же прибыть в Цюрих?
Гублер. Профессор Линдхаут лично должен был получить доказательства от одного человека, которого он знает с давних пор и чьим другом является.
Грин. Кто этот человек?
Гублер. Мне жаль, но этого я сказать не могу.
Грин. Может быть, нам это скажет ваш уполномоченный по вопросам безопасности, который сидит рядом с вами. Господин Дюбуа?
На телеэкранах всех шести мониторов появилось лицо Эжена Дюбуа со строкой внизу:
Эжен Дюбуа/Базель — прямая передача по спутнику.
Дюбуа. Я тоже не могу этого сказать.
Грин. Друг, имени которого вы оба не хотите назвать, тогда действительно был в Цюрихе?
Гублер. Нет. Он не смог прибыть в Цюрих. Поэтому я и написал господину Линдхауту письмо. Его друг хотел видеть его в Вене, и господину Дюбуа было поручено попросить профессора Линдхаута сразу же полететь в Вену и встретиться там со своим другом.
Грин. И вы это сделали, профессор Линдхаут?
Линдхаут. Я это сделал, мистер Грин.
Грин. Что произошло в Вене, господин Линдхаут?
Линдхаут сообщил, что его друг так и не смог туда прибыть.
Теперь на мониторах и экранах телевизоров появилось изображение Карла Радлера и соответствующая строка внизу.
Грин. Это доктор Карл Радлер — руководитель венской испытательной установки «Саны»… Господин Радлер, как дальше развивались события в Вене?
Доктор Радлер объяснил, каким образом он поддерживал постоянный контакт с Линдхаутом.
Грин. Появился ли в конце концов этот друг профессора Линдхаута?
Радлер. Нет. У него не было возможности. Прибыл другой знакомый профессора Линдхаута.
Грин. Как его имя?
Радлер. Я не могу этого сказать.
Грин. Не находите ли вы это очень странным, доктор Радлер?
Радлер. Что именно?
Грин. Что как вы, так и господа Гублер и Дюбуа, не хотите назвать фамилий информаторов?
Радлер. А у вас принято раскрывать по телевидению всей нации фамилии американских или иных лиц, выполняющих секретные задания?
Грин. Этот второй друг или знакомый профессора Линдхаута — он все-таки прибыл?
Радлер. Да, он прибыл.
Грин. Когда и где они встретились и о чем говорили?
Радлер. И на этот вопрос я не могу ответить.
Линдхаут (перебивает). Я могу ответить — во всяком случае, на вторую часть вопроса. Мы говорили о «французской схеме» и о ее таинственном боссе. Мой знакомый показал мне снимки босса, которые сделали советские агенты во Франции, а позднее дал мне прослушать в советском посольстве в Вене пленки с перехваченными телефонными разговорами «босса».
Грин. И вы узнали этого так называемого босса на фотографиях и его голос на пленке?
Линдхаут. С абсолютной уверенностью.
Грин. Кто это был?
Линдхаут. Этот человек сидит напротив меня. Мистер Бернард Брэнксом.
Грин. Вы сразу же вылетели в Штаты?
Линдхаут. Да, сразу же.
Грин. Вы намеревались сорвать маску с мистера Брэнксома?
Линдхаут. «Сорвать маску»… слишком патетично. Я собирался немедленно подать на него заявление…
Грин. Вы привезли с собой доказательства — фотографии и пленки?
Линдхаут. Нет, мы с моим знакомым посчитали это слишком опасным. Все улики были направлены с дипломатическим курьером в советское посольство в Вашингтон.