– Благими намерениями устлана дорога в ад, – говорю.
– Это фраза какого-то мыслителя?
– Наверное. Не знаю кого. Просто расхожее выражение.
– И оно чертовски верное, Лео.
– С другой стороны есть пословица: «знал бы, где упаду, соломки подстелил».
– И это верно, милая Лео.
Вот! Уже улыбается, хоть и измученно как-то. И его излюбленная приставка к моему имени вернулась. Я беру его под руку.
– Не горюй, так бывает, – стараюсь утешить его.
– Понимаю, но все равно на душе кошки скребутся.
Следуем дальше.
– Лео, а что за песню ты пела перед схваткой? – спрашивает он. – Никогда такую не слышал.
– Песню? А, это же Витя! Ну, жил такой… бард, его звали Виктор.
– Что, знаменитый менестрель был?
– Очень. Красивые песни пел.
– Почему пел?
– Он умер. Молодым.
– Печально. А отчего именно эту песню вспомнила? Что значит: «для разговоров много тем»? Это намек?
– Почему намек? Вот вы, парни, чуть что, сразу: «ты на что намекаешь?» Просто вспомнилось. Со мной так бывает, не обращай внимания. Есть же воины, подбадривающие себя боевыми кличами?
– Ну, есть наверное.
– Ну вот и я так себя подбадриваю. Любимыми песенками. Не буду же я орать, как ненормальная. Я лучше спою. Пусть и не к случаю, главное – чтобы вдохновляло.
– Для того, чтобы, не знаю… покарать наглеца, к примеру, надо вдохновение?
– А как же!
– Не знал.
– А ты попробуй как-нибудь.
– Надеюсь, такого случая не подвернется.
Вот таким образом добираемся, наконец, до таверны «Кормчий». Бревенчатое здание, притулившееся меж двух мрачных кирпичных громадин. Обгаженное почти до черноты, без окон и с единственной низенькой дверкой, над которой висит вывеска с изображением вислоусого дедка, глядящего вдаль через подзорную трубу. К обгрызенной не иначе как самими лошадьми коновязи привязаны парочка полудохлых кляч, безучастно вылавливавших из треснутого корыта гнилую солому.
– Ну и тошниловка! – вырывается у меня. – А почему «Кормчий»? Нигде же не написано.
– Так повелось.
– И как бы, по-твоему, я нашла бы сие заведение?
– Ты же умная, – пожимает плечами Дантеро. – Нашла бы.
Внутри страшно накурено, воняет не то кислой капустой, не то мочой. Сидят мужики – все, как на подбор, либо злодейской, либо юродивой наружности. В едком тумане, с трудом рассеиваемым чадящими свечками, мелькают полуобнаженные женские телеса. Даже сквозь полумрак на виду все недостатки – лишний вес, целлюлит, обвислые сиськи. Злодеи гыгыкают, рыгают, матерятся, тискают баб, а они притворно хохочут. Словом, классика.
Подскакивает горбатый парень с бледным лицом, покрытым красными пятнами, как будто от аллергии, и демонстрирует нам свои, мягко говоря, нездоровые, зубы и язык болотного цвета.
– О, Дантеро Одиночка! – шипит он, как змеюка подколодная. – Явился? Ну, хозяин ждет тебя. Но сначала заглянем к Чошу, хе-хе, он просил, так просил, – добавляет он, косясь на меня и натурально пуская слюну. Она медленно течет по его грязному подбородку, пока он не смахивает ее, вытирая потом руку о штанину.
– Какой же ты противный, милок, – говорю ему, а он щерится еще сильнее.
– Я, госпожа, не противный, я – уникальный. Единственный в своем роде.
– О, ничуть не сомневаюсь!
Противный ведет нас наверх. Ожидаю взрыва эмоций – скабрезностей, свиста и прочее, но народ реагирует на мои покачивания бедрами как-то настороженно. Хотя глазами так и поедают, так и вздыхают, облизываются. Заходим в комнатушку. На кровати лежит Чош, причем в тех же штанах, на его пузе восседает голая кобыла и мажет ему лицо мазью. Удивительно, но опухлости чуть сошли. Зря, наверное, коробочку выкинула.
– Так, так, – говорю, уперев руки в бока. – Вчера клялся в вечной любви, а сегодня на тебе уже елозит бабенка, причем – замечу! – без ничего. Это как понимать?
Дантеро подносит ко рту кулак, скрывая смешок. Противный по-обыкновению скалится, что с одинаковым успехом можно интерпретировать как насмешку, так и злобу. Чош испуганно глядит на меня и стаскивает с себя потаскуху.
– Брысь отсюда! – рычит он на нее. – Я что сказал! Брысь, я говорю! Исчезни!
Встает, суматошный. Даже сквозь густо намазанное белесой мазью лицо видно, как он покраснел. Смотрю на него со всей суровостью, какую сумела в этой комичной ситуации изобразить.
– Э… – начинает он, но потом, пригладив бороду, выдает: – Вожлюбленная Лео! Ты пришла-таки! А я знал, я знал! Верил!
– Зря наверное.
– Это почему? Моя халупа в твоем распоряжении! Проси что хочешь!
– Да что твоя халупа? Я вот гляжу – ты недолго страдал от неразделенной любви.
– Да я… да что она? Это так – вошь! Ты – единштвенная, Лео! Только ты!
– Да пошел ты…
– А этот франт чего около тебя трётся? – Чош замечает Дантеро.
– Ревнуешь?
– Честно скажу – да. И он мне не нравится. Ты погляди – так и вьется около тебя!
– Так ты же его и ждал.
– Не в твоей компании, вожлюбленная Лео.
– Нет, ты что, правда думал, что я приду в эту помойку одна? Как ты это себе представлял?
– Но не с ним же!
– А что с ним не так?
– Так он же…
– Смазливый? – спрашиваю я, обнимая Дантеро. У Чоша глаза наливаются кровью.
– Хватит, Лео, – мягко отстраняет меня Дантеро и подходит к здоровяку. – Дай посмотреть, как у тебя синяки заживают, Чош. Да не кипятись ты, она просто шутит!
Вышла, пока красавчик возится с фыркающим Чошем, стою рядом с противным.
– Скажи, ты когда-нибудь рот закрываешь? – спрашиваю, с содроганием глядя на то, как он то и дело вытирает слюни и сопли.
– Я – Пегий, – отвечает он.
– О, так ты и есть тот знаменитый Пегий? – говорю я. – Который мандавошек откуда-то подцепил? Чош тебя вчера вспоминал.
– Ничего я не подцеплял.
– Ага, понятно. Дезинформация, значит.
– Просто я пегий, – продолжает противный. – Потому – Пегий.
– Вижу.
– И там тоже.
– Где? – не вникнув в суть вопроса, спрашиваю я.
– Вот тут, – отвечает он и как ни в чем не бывало, начинает расстегивать ремень…
Не знаю, к чему привела бы демонстрация половых органов этим сумасшедшим ублюдком, если бы не вовремя появившийся Чош. Скорее всего, еще одной разбитой мордой.
– А ну пошел вон, дурак! – орет на него Чош. – Ты что, совсем идиот?
– Так она сама…
– Чего, чего? – спрашивает он, навострив уши.
– У тебя все твои дружки такие? – спрашиваю я у Чоша.
– Какие?
– Больные на голову!
– Нет, не все. Иди отсюда, Пегий! Я ш тобой еще поговорю! Прости, Лео. Тут народ одиожный, шама понимаешь.
– Понимаю. Ну, веди к командиру.
– К кому?
– К братцу своему названному. Буну.
Чош некоторое время стоит, разинув рот.
– Так ты к нему?
– Ну не к тебе же. Только не говори, что ты не знал.
– Нет, я знал, что он хочет тебя видеть, но чтобы вот так сразу прискакала…
– У меня к нему дело. Веди, что стоишь?
– Я провожу, – вмешивается Дантеро. – Иди, отдыхай, Чош.
– Только смотри, руки не распускай, – грозит ему Чош.
– А я и не против, – говорю я, снова беря под руку красавчика.
– Лео! – обижается Чош. – Ну я же штрадаю, черт побери! Зачем ты так жестоко?
– Пускай тебя та лахудра утешит, дорогой мой.
– Бесшердечная!
– Arrivederci! – посылаю ему воздушный поцелуй.
Выходим через заднюю дверь во дворик. Утоптанный круг (арена для поединков?), вокруг – стойки с оружием: мечами, алебардами, пиками; кучкой сложены доспехи; на железных треногах висят стеганки, куртки с металлическими заклепками, какие-то тряпки, штаны; валяются щиты, шлемы, сапоги. На скамьях сидят неприветливые типы. Кто точит оружие, кто пыхает трубкой, кто тихо переговаривается, один молодой парень в пропотевшей рубахе тренируется на деревянной болванке, дубася ее учебным мечом почем зря. На нас если и обращают внимание, то совсем вскользь.
– Гвардия Буна? – шепчу я.
– Что-то вроде того, – говорит Дантеро.
Входим в мрачный дом. Внутри – облагороженный амбар. Шлифованные деревянные полы, книжные полки вдоль стен, драпировки, кресла, громоздкая люстра со свечками. Металлическая винтовая лестница ведет на второй этаж.
В дальнем углу, на расставленных полукругом диванах, полулежат девушки в свободных легких платьях, худые, бледные и какие-то измученные. Они вяло глядят на нас и тут же теряют интерес.
Ни дать ни взять баянистки в ауте[1]. Настораживаюсь. Что-то тут нечисто.
С противоположной стороны за высоким бюро стоит длинный нескладный писарчук в смешных окулярах, черном фартуке, черных нарукавниках, бородой веером и усищами-метёлками. Что-то старательно черкает гусиным пером в толстенную книгу.
Он смотрит на нас поверх окуляров, аккуратно кладет перо на подставочку, кашляет в кулачок и, наконец, салютует:
– Чрезвычайно рад приветствовать столь прекрасных гостей в нашей скромной обители! Господин Дантеро! – отвешивает хорошо отработанный поклон. – С вашего позволения, благородная госпожа, я представлюсь – Джанкарло, камердинер господина Илио Буна. – И еще поклон.
Дантеро в ответ сдержанно кланяется, а я просто выпаливаю:
– Хай, глазастик! Я – Лео.
Джанкарло некоторое время недоуменно глядит на меня, но потом приходит в себя.
– Прошу вас, любезнейший Дантеро ван…
– Без фамилий, без титулов, сколько раз напоминать, Джанкарло, – обрывает его красавчик.
«Ага! Красавчик и правда из мажоров!» – думаю.
– Как скажете, милейший господин. Прошу следовать за мной, хозяин вас ожидает. Что касается вашей спутницы… Я надеюсь, благородная госпожа не обидится, если я попрошу ее обождать с полчаса?
– Благородная госпожа не обидится, – милостиво отвечаю я.
– Прекрасно! Тогда, не соблаговолите ли вы присоединится… – он указывает в сторону junkie-girl.
– Не соблаговолю, – отрезаю я. – Это что еще такое? Ты их видел? Сесть рядом с этими чухондрами? Ты за кого меня принимаешь? Я – дама воспитанная, честная и, как ты успел, заметить, благородная!