– Никакой он не духовный отец, а всего лишь мелкий старый…
– Ну всё, всё, дорогая, не нервничай, – князь целует супруге ручку и говорит резко приунывшему старичку: – Как вы думаете, где сейчас ведьма, та, которую вы с бурмистром Кортно так прискорбно упустили?
– Уверен, она уже в пекле, – с истинно солдатской выправкой докладывает его высокопреосвященство. – Жарится.
– Да? И почему вы так думаете?
– А все слуги безглазого, не к месту будет упомянуто его нечистое имя, кончают таким печальным образом. Безглазый, он, простите, наигравшись с ведьмой-блудницей, скармливает их своим чертям. Это хорошо известно. Такова судьба всех, кто по своей доброй воле осмелился, с позволения сказать, потворствуя собственным низменным страстям, поцеловать безглазого в зад.
– Фу, какая мерзость! – восклицает Алия и еще одна женщина вываливает съеденное на пол. И на нее никто не обращает внимание.
– А что, – с видом знатока, говорит дигник Утт, – это называется «срамный поцелуй». Всякий обряд посвящения…
– Тише, тише, мой дорогой! – обрывает его князь. – Ни к чему такие подробности. Вы все-таки не на дознании с мастером Францем, а в благородном обществе. Иногда вы так несносны, право слово! Значит, вы уверены, что ту рыжую ведьму безглазый отдал на заклание своим слугам?
– Так точно, ваше высочество!
– А я бы не был так уверен. Очень уж бойкая девчушка была. Такая самому безглазому нос сможет откусить, ха-ха! И станет он не только безглазым, но и безносым, ха-ха!
Смешки. Смейтесь, смейтесь, убогие.
– Кто его знает, – заговорщики понизив голос, говорит Эгельберт, – может, она в данный момент среди нас! Высматривает, кому душу высосать. Вы гляньте только! Смотрите, сколько тут красивых дам! И все в масках! А кто за ними скрывается? – И князь начинает наград тыкать пальцем: – вот, например, эта дама с горностаевой опушкой на плечах. Вы не ведьма, случаем? Нет? А, это ты, Катерина! Прости, не признал. Долго жить будешь. Может быть. Ладно, ладно, на ведьму ты и правда не похожа. Или вот вы, сударыня.
И его тонкий девичий пальчик указывает на меня.
– Вы, красавица, случаем, не та ведьма? Что-то я вас не припомню. Может, снимете масочку?
Меня это, если честно, застаёт врасплох. Я и так всё больше волнуюсь, а тут ещё этот хлыщ. Стою с разинутым ртом.
– Ну что же вы, сударыня? – лыбится князь. – Мы ждём. Ждём ведь, правда? Откройте личико, позвольте убедиться в том, что вы не та самая рыжая бестия, которую ловили чуть ли не всем городом.
Гости, как хорошо надрессированные собачки, дружно соглашаются. Кое-кто даже захлопал, со словами: «просим, просим!»
Пихаю красавчика локтем в бок.
– Выручай, – украдкой рычу на него. – Что встал столбом?
– Прошу извинить Марго, ваше высочество, – наконец, раздупляется Дантеро. – Она очень робкая, знаете ли. Перепугалась, смутилась.
– А вы кто такой? – задаёт вопрос князь. – Вас я тоже не узнаю. Или же нет, погодите… Что-то ваш голос знакомый…
Вот же чертила приставучая! Дантеро тоже спекся. В один миг. Стоит, глазами хлопает. Наверное, тут бы мы и погорели, если бы не… Пегий.
Этот извращенец, загримированный под дурака (а может и то и другое вместе), выхватывает у одной дамы кубок с амброзией, выходит на середину зала, выливает алхимическую дрянь прямо на зеркально отполированный мрамор, после ставит пустой кубок на пол, в лужу кровавого цвета, расстёгивает ширинку и… о боже, позвольте умолчать о том, что у него прячется в штанах.
Теперь-то я поняла, почему он так и норовит продемонстрировать, что у него там такое. Таким достоинством грех не похвастать даже приличном обществе.
В гробовой тишине – даже музыканты замолчали – задорно журчит изумрудная струя. Наполнив кубок, Пегий водворяет агрегат обратно, и, отвесив князю образцовый поклон, молвит с истинно философским апломбом, вот так походя избавившись от фирменного змеиного шипения:
– Что есть вино? Не что иное, как кровь преподобного Лёра. А что есть амброзия? Тот самый божественный нектар? Так и есть. Его душа. Душа святая и непорочная. Полагаю, ваше высочество, сие сомнительное варево, от которого, как я посмотрю, всех здесь только мутит и тошнит, на эту роль никак не тянет.
И словно в подтверждение его слов у одной девушки из носа начинает обильно течь кровь. Она взвизгивает и немедленно падает без чувств.
Тишина. Все смотрят то на кубок, полный ссанья полубезумного домушника-эксгибициониста, то на распростертую на полу девушку с окровавленным лицом.
И тут Эгельберт разражается громогласным хохотом.
– Нет, ну вы видели, а? Ваше преосвященство? Каково?
– Богохульство! – вопиет шаловливый священнослужитель, побагровев до самых кончиков редких седых волос на покрытой пигментами круглой, как мячик, башке. – Богохульство! Сжечь! Сжечь!..
– Да ну тебя!
– Это как есть богохульство!
– Закрой рот, утомил, в самом-то деле, – отмахивается от него, как от назойливого насекомого, князь. – Молодец, дурак! Давно так не веселился, остроумно. А что насчет богохульства… А богохульство вот оно! – Эгельберт указывает на все ещё находящуюся без сознания девицу, над которой склонился какой-то мужик. И он не то делает ей искусственное дыхание, не то целует. – Эй! Паскаль! Ты ли это?
В ответ раздается чмоканье.
– Ты что делаешь с Матильдой?
Паскаль поднимает голову. Тот же совершенно обезумевший вид, как и у Анри. Слизывает кровь с губ.
– Ты чего делаешь, я спрашиваю? С тобой всё в порядке?
Паскаль приходит в себя, и, коснувшись своих окровавленных губ, лопочет:
– Простите, я хотел это… вытереть кровь с лица Матильды.
– Вытереть кровь? Языком, что ли?
– Платочка не нашлось под рукой.
– А в ее руке что?
Матильда, сжимая платочек, открывает глаза и видит склоненного над собой парня со рта которого стекает кровь, снова визжит и снова отключается.
– Вот что ты за человек такой, Паскаль? – хмурится князь. – Кто-нибудь! Помогите же ей. И дайте Паскалю воды – он тоже что-то сам не свой. А мы продолжим. Итак, я пообещал показать вам нечто гораздо более занимательное, нежели те унылые развлечения, кои нам предлагает наш гостеприимный хозяин. Это, – трам-тарарам!.. Эй, музыканты? Вы что, заснули? Фанфары! Где фанфары? Трам-тарарам, я сказал! Громче!
Музыканты покорно выдают нечто гимноподобное, подходит слуга и подает князю не что-нибудь, а мой собственный рюкзачок, который я приобрела полгодика назад в одном из маркетплейсов. Блин, двадцать пять косарей отвалила. Чисто брендовый. Из коричневой кожи, с заклепочками, класс.
– Сие, – демонстрируя рюкзак, говорит князь, – совершенно точно принадлежало нашей ведьме. Невероятные невообразимые колдовские вещи прямиком из геены огненной! Только гляньте! – Эгельберт запускает во внутрь руку и выуживает оттуда мою пудреницу, губную помаду, косметичку, зеркальце.
– Это и правда твое? – шепотом интересуется Дантеро.
– Да, – негодуя, отвечаю я.
– Странные какие-то штуки.
– Это дамские «штуки». У нас… в Мидланде такие делают. И ничего колдовского в них нет, надеюсь ты это понимаешь.
Моя косметика начинает ходит по рукам.
– Что это, что это такое? – покатились вопросы. Народ рассматривает мои личные вещи с таким страхом, словно они вот-вот рванут.
– Моя дражайшая супруга Алия предположила, – говорит, довольный произведенным эффектом, Эгельберт, – что это – предметы ухода. Благодаря этим воистину дьявольским предметам, ведьма – наверняка от рождения страшная, с бородавками на носу и прочими неприятностями, – наводила красоту, чтобы охмурять добропорядочных граждан. Так, ваше преосвященство?
Дигник Утт, стоя на коленях, громогласно молится:
– Да снизошли на меня, отче Таб, свою благодать и избави мя от ереси и всяческого колдовства и наваждения!
– А вот еще донельзя странная штука, – продолжает князь. – Я назвал ее «табличка для вызова духов». – С этими словами Эгельберт достает мой смартфон. Надо же, не сдох. Немного покоцан, но он же ударопрочный и водонепроницаемый, что ему будет.
– Осторожней, Эгиль, – говорит Алия. – Может не надо играть с такими вещами? Может, в огонь эту нечисть?
Но князь не обращает внимания на княгиню.
– Тут сбоку, – забавляется он, – есть какие-то странные выступы, нажав на кои, табличка освещается магическим светом и начинает показывать колдовские руны и значки. И эти руны и значки отзываются, если на них нажать! Представляете? Вот, поглядите! Глядите, глядите, не бойтесь! С нами его преосвященство, отмолит, если что. Так, руками не трогать! Не трогать, я сказал! Я лучше сам. Вот сейчас я нажму на табличку… например, на вот этот маленький значочек. Опа! Картинка сменилась. Сейчас показывает какие-то мелкие надписи, махохонькие картинки. Наверняка, какие-нибудь гнусности или способы вызова демонов. Или это... как вы там говорили, ваше преосвященство? Как правильно лобызать зад безглазому, вот! О, гляньте-ка, гляньте!
Князь показывает всем интерфейс моего плеера. Представьте себе, этот пустобрех влез в мой плейлист. Прищуриваюсь: кажется, заряда осталось процентов на двадцать пять. Живучий китаец оказался.
Публика таращит глаза. Публика охает, ахает, вздыхает, шепчет молитвы.
– Ну-ка, – говорит князь, ну совсем как малое дитя, дорвавшееся до вожделенной игрушки, – а если ткнуть сюда…
Эта обычная в общем-то поделка с поднебесной всегда отличалась голосистостью, что нередко причиняло неудобства. Ну да, вы правильно поняли, глупец нажал на воспроизведение и заиграла песенка не вездесущего Филички Бедросовича, или, прости Господи, Коли Баскова, а «Insane» легендарных олд-скульных флоридских death-металлистов «Obituary». Те, кто в теме, знают, как что это такое. Монолитный рев предельно низко настроенных гитар, ударные, апокалиптическим молотом вколачивающие смертельную поступь ритма прямо в твои мозги и несравненный рвотный вокал Джонни Тарди. Трудно представить себе что-то более демоническое и кровожадное и надо же, сукин сын Эгельберт нажал своим изнеженным пальчиком именно на эту композицию. Ну почему ему не попалась, например, известная темка Вивальди? Там есть.