– Так, так, погоди! – прерываю я поток его полных отчаяния вопросов. – Не всё сразу. Давай по порядку. Значит, доехали мы до опушки, там нас встретили типы с псами. Колбаса, поганец, дал дёру. Подлец, ему за кидалово воздастся, зуб даю! Мог бы и намекнуть, что нас ждет. Трус. Дальше как в тумане. Вроде там был Бун. И Рейшо тоже. Во всяком случае, в голове у меня сидят его фразочки, не знаю, в мой адрес, или нет. Он всё приговаривал: «какой замечательный образец!», «какое славное тело!» Что-то такое. А еще помню, как ты причитал. «Хозяин, да за что! Хозяин, простите!» Было дело? Меня отчего-то вырубило, но я так подозреваю, это Илио постарался. А ведь сколько по нашу душу наемников нагнали! Мне, если честно, прямо льстит. А ты чего скажешь? Эй, Петя!
Петур глядит на меня невидящим взглядом, а потом в смятении забивается в дальний угол. Слышу его всхлипы. Ну что за нюня! Мужики такие впечатлительные.
– Петро! – впериваю в него свой самый суровый взгляд, но его не никак пронимает. Да и проймешь тут. Кто я есть? Драная лохушка. – Петенька! – не оставляю попыток достучаться до парнишки. – Ну хватит, соберись! Давай поговорим, мне ведь тоже тошно, не только тебе.
Какое-то время спустя его немного отпускает и он, запинаясь, говорит:
– Там был «кормчий». Он нас… заставил спать. Он умеет.
– Гипноз, что ли?
– Гип… что?
– Ничего. Так, что еще скажешь?
– Помню только его слова, обращенные к тому алхимику. Алхимику господина Блуда.
– И что Бун ему сказал?
– «Кормчий» сказал, что выполнил то, о чем его просили. Теперь черед платить по счетам.
Я мигом свирепею. Беру кувшин и хвать его о решетку. Разлетелся на кусочки.
– Предатель! – рычу я. – Ну он у меня поплатится, сучий потрох! Клянусь, придушу кровопийцу!
Сверху скрипит дверь и подземелье спускается грузный смурной дядька со связкой ключей на поясе. Он по-медвежьи топает, берет факел, светит, подслеповато щурясь.
– Чего уставился? – огрызаюсь я. – Дай воды.
– Ты разбила кэ-кэ-к-кувшин, – гудит он, заикаясь.
– Ничего страшного, принеси новый. И воды налей посвежее.
– Разбила кэ-кэ-кэ-к-кувшин, – повторяет он с тупым выражением лица.
– Новый принеси.
– Ра-разбила кэ-к-кувшин.
– Тебя заело, что ли? Новый принеси.
– Но ты ра-ра-раз… била…
– Достал! Иди отсюда, дурак!
Дядька какое-то время смотрит то на меня, то на Петура, затем, ни слова не говоря, разворачивается и уходит. Еще через пять минут возвращается в новым кувшином воды.
– Ой, спасибо! – говорю я, но ублюдок демонстративно выливает воду на пол. Половину оставляет, но кувшин ставит вне моей досягаемости.
– Вот в-вода, – говорит он и начинает будто задыхаться. Я грешным делом думаю, что у него эпилептический припадок, но это он, оказывается, так смеется. Никогда не видела более уродливого смеха. Повеселившись вволю, надсмотрщик степенно удаляется.
Я сдерживаюсь. Ни к чему ссорится с надсмотрщиком. Лучше я его удавлю, когда освобожусь. Если освобожусь.
Вот же садюга! Дай только добраться до тебя, урод!
Нет, мелькает мысль, эдак я ни к чему хорошему не приду. Надо держать себя в руках. Не давать себе ни раскиснуть, ни ярится бестолку, как пойманной в банку осе. Побеседуем пока с Петуром.
– Эй, Петька! Ты живой там?
– Живой.
– Есть соображения, где мы?
– Скорее всего, в плену у господина Блуда.
– О как! Почему ты так думаешь?
– Ну… как я уже говорил, алхимик Блуда что-то такое говорил…
– Это понятно, дальше.
– Потом, местами помню как нас везли сюда. Мы в подземелье Блуда, Лео.
– Зашибись. Ладно, отдыхай.
Но отдохнуть нам было не дано, потому что тот, кто справа, вдруг начинает орать что есть мочи. Затем он вскакивает. Стоит ко мне спиной, почти голый, в одних лишь рваных портках. Вижу его мускулистое тело. Однако! Еще один здоровяк. Кто, интересно? Не Чош, точно. Скован по рукам и ногам, цепи натянулись, что аж скрипят, а жилы на шее мужика вздулись так, что, кажется, вот-вот лопнут.
Концерт продолжается какое-то время. Я не выдерживаю этот звериный ор, переходящий то в сдавленный хрип, то в булькание, то в нестерпимое завывание, и говорю ему, стараясь перекричать:
– Эй ты! Кончай уже, голова от тебя болит! Разорался, как баба плохая!
Качок так же внезапно осекается и медленно поворачивается ко мне.
– Нет, – выдаю я в полнейшем изумлении. – Не может быть! Ты ли это? Блуд? Какими судьбами, приятель?
Узрев меня Блуд преображается на глазах. Лицо его искажает дичайший ужас, он шарахается, сворачивается клубком, закрывается и…
Ну да, орет. Пять минут, десять. С переливами, гротескным плачем, стонами. Наконец, он стихает и далее сидит, вздрагивая и поедая меня глазами.
– Ну наконец-то, – вздыхаю я с облегчением. – Выдохся, родимый. Что, подружку напоминаю тебе? Успокойся, я не она. Та уже давно в земле. А я добрая. Ничего тебе не сделаю. Собрату по камере точно.
Блуд дрожит себе, постанывает, пуская сопли со слезами. М-да, совсем плохой. Ладно, оставлю его в покое.
Растягиваюсь на соломе, пытаюсь собраться с мыслями. Только вот ничего в башку не лезет. Подождем, может, кто визит нанесет.
А пока хоть с Петуром поболтаю.
– Петь!
– Да, Лео?
– Ты прикинь, и Блуд с нами чалится.
– Вижу.
– Что думаешь?
– Ничего хорошего. Значит, в каменоломнях новый хозяин.
– Есть мысли, кто это?
– Не знаю… Может, это…
– Друг Илио?
– Да.
– А что, он парень честолюбивый. Я так сразу поняла, что ему отсиживаться в трущобах не по кайфу. А тут Блуд спятил. Илио, значит, с Рейшо спелся, да?
– Похоже так. Только что с нами будет?
– Мои соображения таковы: Рейшо, видать, очень увлеченный человек. Не зря он упоминал про образцы. Мы ему надобны для опытов, Петь. И артефакт он заполучил. Илио оказал ему услугу и получил место хозяина. Всё сходится. Только мы в этой схеме – марионетки, которых дергали за ниточки.
– Нет… – Мои размышления беднягу повергают в шок, но я немилосердно продолжаю:
– А что? Я, ты, он. – Указываю на Блуда. – Разрежет нас Генри на кусочки и соединит по новой. Польет мертвой водицей, потом живой, скажет магические слова, оживем. Только уже в облике чудовища Франкенштейна.
– Кто… кто такой Фран… Фран…
– Франкенштейн? Это такой безумный ученый, создавший жуткое чудище.
– О Лёр милостивый… Смилуйся надо мной!
– Да ладно тебе, шучу. Успокойся. Не хватало еще твоего скулежа. У нас уже есть один, так что потише там. Не было никакого чудовища, это сказка. Я в книжке читала.
– Но этот Рейшо не из сказки!
– Тут ты верно подметил. Эх, пить охота. И жрать тоже.
Опять воцаряется молчание, прерываемое только поскуливанием Блуда.
– Петь, можно нескромный вопрос?
– Да, Лео, можно.
– А ты с девушкой когда-нибудь был?
Тишина.
– Ну, что молчишь?
– Нет, не был.
– Что, даже не целовался никогда?
– Не, целовался, приходилось.
– Но не с той, так?
Вздох.
– Была хоть на примете подруга? Только не говори, пожалуйста, что это я.
– Была. И есть.
– Да? И кто это, можно узнать?
– Я с ней вообще-то почти не знаком.
– Я ее знаю?
– Да.
Приподнимаюсь на локте.
– Ну не тяни, признавайся. Кто она?
– Твоя служанка, Сандра.
– Ух ты! – невольно восклицаю я. – Хороший у тебя вкус. Сандра настоящее сокровище.
– Полностью согласен, – еще раз вздыхает Петур.
Блин, мне даже взгрустнулось. Надо же так вляпаться. И Петура жалко – у него вся жизнь впереди. Они бы с Сандрой стали хорошей парой.
– Не горюй, Петька, надейся на лучшее. Если выберемся, обещаю, познакомлю вас поближе.
– Очень на это надеюсь, Лео.
На этом наш разговор заканчивается. Несмотря на мягко говоря совсем не комфортные условия, голод и жажду, я засыпаю. Не знаю, сколько я спала, только будит меня всё тот же Блуд. И чего в его тыкве творится? Еще недавно он боялся меня, или того, кого во мне видел, то вдруг разъярился не шутку. Прилепился к прутьям, и вытянув ко мне руки, снова голосит во всю мощь своей луженой глотки. Перекошенная ненавистью морда, слюни летят во все стороны. С такими способностями к вокализам ему бы в грайндкорщики[1]. Такой талант пропадает!
– Да чтоб ты провалился, недоумок! – злюсь я. – И так в говне по уши, так еще поспать не дают. Ну и что ты вопишь, милый мой? Ну что тебе, сиську дать? Или в рожу?
Блуд не успокаивается. Через несколько минут я понимаю, что больше так не выдержу. Прицеливаюсь, и стараясь не попасть под его загребущие ручищи, провожу молниеносный тычок ему в нос. Блуд сразу же замолкает, отползает, трогает нос, смотрит на кровь с недоумением.
– Бедняга, тебе совсем мозги отшибло, да? – не зная зачем, спрашиваю я. Блуд молчит. – Слушай, если хоть капля разума в тебе осталась, давай условимся – ты молчишь, а в ответ не будешь по носу получать. Идет?
Всё равно что с обезьяной разговаривать. Тем не менее он затихает, скрывается в дальнем углу. В темноте горят его глаза.
Какое-то время спустя раздается знакомый скрип и к нам спускается Штайн. Идет так, словно вокруг какашки. Он хоть и молодой малый, но повадки у него стариковские. Длинные тонкие пальчики, измазанные в чернилах и химикатах, в районе груди теребонькают что-то воображаемое, шея вытянута, голова дергается будто бы сама по себе. Он смотрит на нас, как на диковинок, икает, собирается было уходить, но натыкается на кувшин, оставленный надсмотрщиком. Кувшин опрокидывается, вода вытекает, Штайн поскальзывается и попой садится прямо на кувшин. Итог – еще одна расколоченная посудина.
Вид у Штайна странный. Сидит в луже, глядит на меня, никаких эмоций.
– Ну что же ты такой раззява, миленький мой? – спрашиваю его.
Штайн поднимается. Является надсмотрщик. Видит черепки оставшиеся от нового кувшина. Оборачивается ко мне.