– Т-ты разбила еще один кэ-кэ-кэ…
– Это не я его разбила, – отвечаю я, не дожидаясь, когда он закончит предложение. – Это Штайн на него наткнулся. Все претензии к нему.
Надсмотрщик хмурится сильнее, и упрямо повторяет:
– Т-ты ра-разбила кэ-кэ-кэ-к-кувшин. Опять.
– Это я, – говорит, дергаясь и смотря куда-то в сторону, Штайн.
– Что?
– Я разбил. Прости, Коноум.
– З-зачем?
– Я случайно. Прости, Коноум.
– У т-тебя зад мокрый.
– Я упал на кувшин и разбил его. Прости, Коноум.
– А она, – Коноум обиженно тычет в меня, – ра-разбила кувшин с-с-специально!
Разговор двух дебилов, вот как это можно охарактеризовать.
– Прослушай, Штайн! – вмешиваюсь я. – Ты чего сюда приперся-то? Посмотреть, а не сдохли мы тут, случайно? Видишь вот этот черепок? Смотри, какой острый! – Я показываю ему один валявшихся на полу осколков. – Видишь?
– Да, Лео, вижу.
– Вот скажи Илио Буну, а также Генри Рейшо, что я вскрою себе вены и плакали ваши… что вы там затеваете? Короче, ты понял. Пусть идут сюда, побазарим с глазу на глаз. Но сначала распорядись принести воды всем нам, включая Блуда, и пожрать, тоже всем, да повкуснее. Уяснил? Все иди, и заику с собой прихвати.
– Она пэ-пэ-пэ…
– Идите нахрен! – кричу я и швыряю в них остатки кувшина. Коноум со Штайном испугавшись, отскакивают. В них летят все кусочки, кроме острого. Пойдет в качестве ножичка. Спрячу. И как я сразу не догадалась? Вот дуреха! А тот осколок, чем я грозилась порезать себя, демонстративно держу у запястья. Штайн, икнув, дернувшись, содрогнувшись, повращав зенками, удаляется, следом Коноум. Коний ум. Недоумок-заика.
Ненавижу тюремщиков. Ничего, придет ваше время, придет.
То ли угроза подействовала, то ли совесть проснулась, но заказ был выполнен. Коноум, бубня, мыча, кряхтя и заикаясь, осчастливливает нас водицей и доброй порцией бобов в томатном соусе с кусочками мяса. И лепешками в придачу. Лепешки выполняют роль ложки и вилки.
Наедаемся, валимся отдыхать. Даже Блуд не брезгует трапезой. А чего там брезговать? Снедь не сравнима, конечно, с паштетами, телячьими вырезками и медовыми грушами во время пира у барона, но заморить червячка в самый раз.
Не забываю покрошить хлеба моей крысе. Она уже не раз высовывала свою хитрую мордочку из норы и глядела на меня вопросительно: «где жратва, хозяюшка?». Крыса не заставляет себя ждать, выползает, останавливается неподалеку, шевелит усами.
– Ешь, ешь, не трону, – говорю я ей. – И деткам своим прихвати. У тебя же есть детки? Кушать наверняка хотят.
Глубокой ночью (может и нет, но мне почему-то так кажется), среди мертвой тишины вдруг слышу голос:
– За что?
Вскакиваю, вижу Блуда. Он сидит в позе лотоса, глядит на меня печально.
– Почему ты так со мной обошлась, Бета? – спрашивает он. Голос низкий, глубокий, бархатистый. Это так меня пугает, что аж сердечко заходится. Не вопли и сумасбродства, а внезапное преображение.
– Я ведь так любил тебя, Бета, – продолжает он. – Я на всё был готов ради тебя. Сложить у твоих ног весь мир. Ты была моей звездой, лучом света во тьме. Ведь как я жил? Как живу? Как животное. С тобой, и только с тобой, Бета, я впервые почувствовал себя человеком. Я любил тебя со всей нежностью, на какую только был способен. Я наплевал на всё, попрал закон, предписывавший карать тебя, как прелюбодейку и преступницу. За что? За что, Бета? Разве я позволил себе хоть раз обидеть тебя? Разве я хоть раз поднял на тебя руку? За что?
– Да я не… – начинаю мямлить я, но Блуд так же внезапно отворачивается, ложится, сжавшись в комок.
Вот так и лежу, обуреваемая чувствами. Кто ты такой, Палт Баль? С тобой произошло? И кем она была, та роковая женщина, на которую, волею судьбы, я так похожа?
Тянутся долгие часы заключения. Роются мысли в голове – прошлое, настоящее, будущее. Бабка, мама, папа, сестричка Верка, Антоха, лощенный и холенный демиург, Лис, красавчик Дантеро со своими неумелыми поцелуями, Илио Бун, скрывающий изуродованное лицо за безликой маской, князь Эгельберт… Я то забываюсь тревожным чутким сном, то сижу как в трансе.
Опять скрипит дверь. Чья-то рука берет факел, свет бьет в глаза.
– Приветствую тебя, дражайшая моя гостья! – слышу мерзкий голос Герхарда Рейшо. – Прошу прощения за то, что вынужден держать такой блистательный цветочек, коим ты, о Лео, являешься, в столь ужасных условиях, но, помня о твоих исключительных способностях, некоторые меры предосторожности никак не помешают. Так ведь, друзья?
Заслоняюсь от света. Алхимик явился не один. Вижу за ним Штайна, а также…
Нет. Нет!
И ты?..
__________
[1] Грайндкор (grindcore) – направление в метал-музыке, возникшее на основе трэша и панка. Как правило характеризуется крайне экстремальным пением.
Глава 21. Грянет вой
Доктор Менгеле… простите, алхимик Герхард Рейшо, явно тяготясь возложенной на него обязанностью что-то там объяснять обреченной на заклание девице, уныло и витиевато резонерствует, его прохиндей-помощник Штайн изучает потолок, перебирая крючковатыми пальцами самому богу известно что, и изредка с удовольствием подрагивая, а я остолбенело гляжу на третьего товарища, соизволившего явиться пред мои светлы очи.
На Дантеро. Негодник, следя за своими новоприобретенными (или нет?) напарниками, дает мне какие-то знаки. Шею чешет, глаз трёт, воротник теребит.
Но я ничего не вижу.
Не слышу.
Не понимаю.
Сколько я ни уговаривала себя не поддаваться эмоциям, тут выдержка изменяет мне.
Так я и сижу, вся такая опупевшая, до тех пор, пока троица не удаляется.
Воздыхатель мой ожидаемо является позже. Один. Крадучись, озираясь. Так я и поверила! Едва он открывает рот, как я свирепею:
– Предатель!
– Прошу тебя, милая Лео, потише…
– Что? – ярюсь я ещё сильнее. – Что ты сказал? Милая Лео? Я для тебя всё еще «милая»? Ну ты и лицемер! Нет, ну ты глянь, Петь! Отдал нас этим псам на съедение, Иуда проклятый, и приходит, как ни в чем не бывало! Да как у тебя только язык поворачивается так говорить!
– Прекрати, пожалуйста! Дай объяснить…
– Объяснить что? Что ты мне хочешь объяснить? Что ты тут ни при чем? Хватит мне лапшу на уши вешать!
– О чем ты? Когда я тебя обманывал?
– Да всегда! Ты всегда меня за нос водил, подлец! Думаешь, я вот так и поверю, что ты вроде как случайно свалил, отправив меня в ловушку, и разумеется, ничего не знал об этом, и на Буна ты не работал и не работаешь, и о планах его и доктора Менгеле… тьфу ты! О планах твоего Рейшо насчёт меня и Петьки ничего не знал, и сюда заявился, с таким трудом втеревшись в доверие, только ради меня любимой?
– Но так оно и есть.
– Ты себя-то хоть слышишь, мудило?
– Прошу тебя, выслушай…
– Не хочу я тебя слышать, предатель!
– Лео, я так сильно рискую, придя сюда…
Мне бы действительно лучше выслушать его, но я окончательно взбрыкиваю. Накосячив, парни всегда пытаются объясниться, и выходит у них всегда скверно. И каждый раз вина перекладывается на меня. Вот как в последний раз с Антохой. Он же струсил? Но вывернулся так, будто я виновата. Я – стервоза, а не он тюха-матюха, как говаривала соседка тетя Люба.
Плюс, окружающая меня тюремная действительность, и всё-всё-всё дополнительно ввергают меня в буйство.
Истерю по полной. Бросаюсь на прутья, словно бешеная, пытаюсь ухватиться за него, чтоб припечатать, хорошенько так припечатать. Дантеро едва успевает отскочить.
– Дай я тресну тебя по голове! – захлебываюсь я, высунув кулак. – Иди сюда, сукин ты сын! Иди сюда! Ударься о мой кулак! Убейся о кулак, сволочь! Я тебе глаза выцарапаю, паскуда! Что, боишься? Боишься? Иди сюда! Иди!
Зачин поддерживает Блуд. Он вскакивает и начинает гроулить[1] в своем фирменном стиле. Дантеро это так ошарашивает, что он пятится в полной прострации, но поскальзывается на ступеньках, падает, скатывается. Нога его оказывается в опасной близости от клетки Блуда.
Мой голосистый сокамерник, высунув руку, насколько ему позволяет цепь, хватает красавчика за штанину. Ну, далее следует картина маслом: я обрушиваю на бедную головушку моего поклонника все новые проклятия, тяну руки в неистовом стремлении придушить обманщика, Блуд ревёт, Дантеро отпихивается.
Наконец, красавчик высвобождается, бежит. У самой двери он оборачивается, в глазах смятение…
И это меня доканывает. Валюсь на пол, реву. Как там у Аллы Борисовны в песне поется? «Сильная женщина плачет у окна». Поправочка: воинственная девка плачет в казематах. Стыдно признаться, но я катаюсь, слезы в три ручья. Все мои злоключения, головокружительные приключения, усиливающаяся тоска по дому, всё сказывается.
Где-то в отдалении слышу голос Дантеро:
– Я обязательно вытащу тебя, Лео, вот увидишь! Клянусь, я вытащу тебя чего бы мне это не стоило!
– Да пошел ты…
Наплакавшись вволю, я какое-то время тупо смотрю в одну точку. Из оцепенения меня выводит Петур.
– Может он правду говорит? – осторожно предполагает он.
– Может, – отрешённо отвечаю я.
– Лео!
– Да?
– Лучше верь. Так проще выживать. Когда веришь во что-то.
– А во что тут верить? В то, что этот плут меня освободит? Не будь таким наивным, Петя. Слишком часто я обжигалась.
– Прости, но верится с трудом.
– Во что именно?
– Что ты часто обжигалась. Ты очень красивая. Сильная, умная, волевая. Мужчины, должно быть, готовы ради тебя на всё…
– Да-да, я постоянно это слышу. Ну и что? Не поэтому ли я так часто сталкивалась с предательством? Понимаешь, Петь, мой личный опыт убедил меня в том, что восхищаться сильной женщиной хорошо издали. Но для себя каждый хочет слабую и податливую подружку. Куклу, с минимальным набором качеств. Мужики по своей сути – консервативны до ужаса. Даже если парень воспитанный, культурный, никогда не поднимет руку на благоверную, относится к ней с уважением, считается с ее мнением, ему всё равно важно превосходство. Просто как факт. Превосходство в уме и тем более в силе. Самоутвердиться за счёт глупой бабы. Они с удовольствием отдадут пальму первенства в красоте. Пусть девка радует своим внешним видом, но больше – ни-ни! А я, как ты сказал, и красивая, и сильная, и умная. Парадоксально, но иногда мне кажется, что это своего рода проклятие. А уж парням осознавать такое – как нож по горлу. Сама мысль, что он проигрывает по всем параметрам, невыносима. Вот и все.