Моя речь Петура озадачивает. Наверное, слишком много незнакомых слов. К тому же, подобного рода речи, насквозь пропитанные феминизмом, явлением невиданным для его эпохи, сбивают с толку. Сел в сторонке, притих. Задумался. А меня вот потянуло на воспоминания.
– Один из первых моих, скажем так, серьезных поклонников, – им стал мой тренер. Ну, который обучал меня умению драться.
– Его твой родитель нанял?
– Чего? А, ну да. Так вот, этот тип, звали его Виктор, начал требовать, чтобы я одевалась как девушка.
– Но ты же девушка, как иначе тебе одеваться?
– Нет, Петя, я всегда обожала мужской стиль. Платья меня только бесили. Так вот, Витёк без конца ныл: «что ты как пацанка», «я хочу видеть леди», «вот в этом ты будешь выглядеть просто супер» и всё в таком духе. Всегда одно и то же: «я хочу», «я хочу». Со шмотьем даже навязывался. «Смотри какое эротическое нижнее белье», «представляю, как бы ты выглядела в этих трусиках». А я неизменно держалась своего. В последний раз он закатил по этому поводу скандал. Я в ответку, слово за слово и мы подрались. Представляешь? Наставили друг дружке синяков. Верка – это сестричка моя – едва увидела мою синюю распухшую рожу, ухохатывалась, кажется, с полчаса. Это вообще-то редкость, Верка такая бука. После этого Витек уволился из фитнес-центра. Уехал. Потом был мажор с кучей бабла. Ну, богатенький. Тоже самое. «Будь секси, малышка!» «мы идём чилить, а не картошку копать», «ты бы ещё разгрузку на себя нацепила», «релакс, подруга, не война! вкуряешь?» и так далее. Паша был токсиком, каких поискать, сидел на коксе и пил исключительно вискарь. Самый дорогой. Постоянно набирался до хрючева, и я, как мать-героиня, тащила этот кусок дерьма до его же хаты на своем горбу. Однажды в клубе он начал меня в открытую позорить, я разбила ему морду и ушла. Так его папаня после этого вчинил мне иск! Еле-еле уладили, но мне пришлось извиняться. Были и ещё парни. Кто за мамку прятался, кто не выдерживал напора, кто сбегал по-тихому. Единственный, кому мое упрямство, или «экзистенциализмы юной и весьма-весьма глуповатой барышни, которую, ко всеобщему сожалению, природа наделила слишком уж яркой внешностью», по оригинальному выражению бабули, был один никчемный гитарист, Арчи, как он себя называл. Он принимал меня такой, какая я есть. Но с ним было скучно. Самое большое отношения длились пару месяцев. Три с Арчи, четыре с Антохой. Никому не нужны сильные женщины, Петя. Понимаешь?
– Нет, – честно отвечает Петур. – Не понимаю. Ты странно говоришь, Лео.
Так и сидим.
Спустя какое-то время – понять трудно, сами понимаете почему, – приходит Рейшо со Штайном. У помощника в руке трубка.
– Он лежит? – шепотом спрашивает Рейшо.
– Да, господин, – так же шепотом отвечает Штайн. – Лежит.
– Давай! Смотри не промахнись.
Наблюдаю с интересом. Помощник на цыпочках подходит к клетке, где похрапывает Блуд и выстреливает в него дротиком. Удивительно, но Палт, похоже, ничего не почувствовал. Толстокожий.
– И что это было? – спрашиваю их.
Но Рейшо со Штайном будто бы намерено игнорируют меня. Далее следует донельзя странный и малопонятный разговор:
– Поместим его в матрикс, – предлагает Штайн, кивая на Петура.
– Нет, дуралей! – возражает, задумчиво поглаживая подбородок, доктор Мен… ну, вы поняли. – Мой матрикс сгодится разве что для собак. Или детей. Мы же хотим посредством ятрохимии сублимировать процессы, так сказать olivium vivium, чтобы родился primus puer. А эдак придется ему все кости переломать. А нужен-то здоровый образец, а не увечный, вот в чем весь фокус.
– Чтобы был primus puer, – авторитетно заявляет Штайн, – согласно Алтею Всеведующему, нужен эмбрион, своего рода илариус, дабы он впоследствии слился с Девой, только так.
– Правда твоя, Штайн, как же я позабыл.
– Нам нужны его кровь, – воодушевленно продолжает Штайн, – и сперма. А от нее, – он указывает на меня, – менструальная кровь. Смешаем. Только надо чтобы они… простите, coitus.
– Начиним их «Эотовой ветвью» – отличный афродизиак, и соединим их, – размышляет вслух Рейшо.
– А как быть с менструацией? – спрашивает Штайн.
– Вот сейчас мы и спросим у подопытной. У тебя когда начнется менструация, дева?
– Ты – труп, – отвечаю ему.
– Нет, ты, видимо, не поняла…
– Всё я поняла, труп. Ты – труп. Я убью тебя. Сверну тебе башку и брошу твою гнилую плоть свиньям, а лабораторию спалю к херам.
Рейшо смотрит на меня, не мигая. У него такой вид, словно с ним заговорило безмозглое животное. На выручку приходит его помощник.
– Согласно Aurora Consurgens Руфы Догматика, – вещает он, – такой opus magnum приведет к рождению андрогина, а нам ведь нужно другое, нам надобен воин. Так, маэстро?
– А? – приходит в себя Рейшо. – Да, да, воин. Ну, или воительница. Полноценная воительница, неуязвимая, но послушная. Плодить уродцев я уже научился – так что матрикс отметем. Да и долго это. Пока там андрогин уродится. Да и уродится ли?
– Тогда берем его, – на этот раз палец помощника указывает на Петура, – и попробуем начинить olivium vivium.
– У меня нет готовой olivium vivium. Есть, скажем так, экспериментальная экстракция. Боязно.
– Тогда может применим старую добрую амальгаму? Результат более-менее предсказуем.
– Ты имеешь в виду тетрасоматому? Как у лже-Курифика?
– Ее самую, маэстро.
– А что, это мысль. Сдобрим артефактом, в малом количестве, и посмотрим. Зови Тобиаса с Картофкой, Штайн. Забираем эту мужскую особь. Только сначала, прошу тебя, стрельни-ка в нее, чтоб ненароком ничего не ляпнула.
Штайн, сунув в рот трубку, подходит – заметьте! – к клетке вплотную, нагибается. Я обращаю внимание на выражение его лица – абсолютно лишенное эмоций. Но сделать паренек ничего не успевает, так как я выхватываю трубку и бью острием садиста в живот. Штайн крякает, выкатывает глаза, хватается за живот. Не теряя времени, я хватаю мучителя за волосы, запрокидываю голову и всаживаю трубку ему в глаз.
Боже, какой поднялся вопль! Рейшо зовет стражу на помощь, вваливаются два дюжих молодца и наблюдают следующую сцену.
Ваша покорная слуга стоит в полный рост, хохочет во весь голос, Штайн с торчащей из окровавленного глаза трубкой бьется в конвульсиях, изо рта идет пена (эпилептик что ли?).
– Что уставились? – говорю я им. – Вы знаете, что ваш хозяин вот тут? Вон он лежит, глядите! Это Блуд собственной персоной! Понимаете, чем тут пахнет? Да-да, предательством! Рейшо продал имение Буну, ха-ха! Вы теперь рабы вампира Илио Буна!
– Нет, нет, нет! – машет руками Рейшо. – Она врет, она врет!
– Вы – рабы вампира и безумного алхимика!
– Это же ведьма! Это та самая рыжая бестия! Не слушайте ее!
– Рабы!
– Забирайте вот этого узника и… и этого юношу унесите. Похоже он умер. Да поскорей, поскорей!
Штайн действительно лежит неподвижно. Стражники – как их там? – похоже трусят не на шутку. Быстренько хватают шокированного Петура и уволакивают мертвеца. За ногу, как дохлую овцу. Голова, с воткнутой в глаз трубкой, бьется о ступеньки.
Бам, бам, бам. Лениво текут алые струйки.
Вот так, друзья. Я убила человека. И нисколько об этом не жалею. Да, зверею. Озвереешь тут. Хотя, строго говоря, Штайна доконал приступ. Что за припадок с ним приключился, не могу сказать, я не медик. Был бы покрепче, остался бы одноглазым.
Пару часов спустя привели Петура. Внешне он никак не изменился. Только поглядывает на меня с опаской.
– Ты как? – спрашиваю.
Петур пожимает плечами.
– Вроде ничего.
У самого страх в глазах.
– Не бойся меня, – успокаиваю его. – Перегнула маленько. Теряю контроль. Что с тобой сделал Рейшо?
– Он привязал меня к креслу, затем долго рылся в бумагах, свитках, книгах, переливал жидкости, кипятил их на печи…
– Ну с тобой конкретно что сделал?
– Дал выпить эту, как он сказал…
– Напоил алхимической дрянью?
Петур в ответ скривился.
– Вот уж дрянь, так дрянь. До сих пор тошнит.
– И как?
– Да никак. Только живот побаливает. И голова кружится. Я прилягу, пожалуй, Лео.
– Спи, я буду тихо сидеть, обещаю.
– Ты разбуди меня, если долго буду спать. А то страшно как-то. Вдруг умру.
– Не болтай ерунды, Петя. Не умрешь. Спи.
– Хорошо, Лео, – говорит Петур, укладываясь. – Хорошо. А то что-то подташнивает. Посплю. Посплю…
Интересно, с ним будет, думаю я, глядя на парня. Выглядит он не очень хорошо. Осунулся, точно не спал несколько дней, мокрый весь.
– Да, Лео, – говорит он слабым голосом. – Забыл сказать…
– Сказать что?
–П ерекинулся парой слов с Дантеро.
Молчу. Насупилась.
– Он клялся, что может вытащить нас. Говорит, что дела в каменоломнях не так хороши. Что-то еще… Прости, в голове всё путается.
– Ты отдыхай, Петя, отдыхай.
– Хорошо, отдохну. Холодно что-то.
– Потерпи, пройдет.
– Лео! Мы ведь вместе уйдем?
– Обязательно, Петенька, обязательно.
– И ты познакомишь меня с Сандрой?
– Конечно познакомлю. Даю слово! Ну все, хватит, лежи.
– Да, да…
Я тоже вырубаюсь. Просыпаюсь от стона. Гляжу на Петура и… холодею.
Малый страшно бледен, щеки ввалились, глаза красные. Он рвет на груди рубаху, хрипит. Не проходит и минуты, из глаз, рта, ушей, носа начинает течь кровь. Петур мечется как зверь, изгибается, принимая самые немыслимые позы, срывает с себя одежу и воет.
Никогда прежде я не слышала настолько ужасающего завывания. Такие звуки человек не может издавать. В нем столько боли, остервенелой, неистовой, дьявольской, что я сама начинаю сходить с ума. Забиваюсь в самый дальний угол, закрываю глаза, уши, плачу.
Нет сил звать на помощь, нет сил ни что, ни на кого. Как там Блуд? Он тоже, как и я объят страхом.
Пусть это прекратится, ради всего святого, пусть это прекратится!
Петур носится по клетке, вколачивает себя в грязные изъявленные стены, рвет на себе волосы, царапает кожу, и кровь летит дождем, и чудовищный вой не смолкает ни на секунду.