Шишак слетает с головы.
На миг воцаряется тишина. Оглядываюсь – вокруг жаждущие моей крови враги. Рвутся с цепей церберы.
Сколько тут всего народу? Двадцать, тридцать? Плевать!
– Ха! В бой, сука! – выкрикиваю я, выхватываю из рук какого-то прыщавого растяпы меч – тот, видимо, и не заметил – и тут начинается танец.
Никуда они не годятся, прославленные головорезы Блуда. Почему они такие медлительные? Мычат, как коровы, лица перекошены.
Машу мечом направо и налево. Отлетают, разбрызгивая кровь, конечности, жалобно взвизгивают собачки, от капель крови на лице кожа пылает, я как пьяная, я – невеста костлявого на балу смерти.
Вверх, вниз, выпад, наискось, отскок, уворот, пируэт, парирование, и снова вверх, вниз, выпад. Клацают пасти, разрезают воздух сабли, кинжалы, топоры – мимо!
Отрубленные пальцы, порезы, царапины, расцветающие на телах багровые язвы. Черная мамба жалит смертельно. Неотвратимо.
Крики боли разрывают перепонки, и мне больно, но я не останавливаюсь. Я не могу остановиться.
Вижу, как наемники бросаются врассыпную. Псы скулят, зализывая раны, отползая, волоча за собой внутренности. Полосы крови. Густые, блестящие, атласные потоки крови. Не поскользнуться бы.
Ворота в особняк распахиваются, каторжане напирают, сминают уцелевших после бойни, учиненной мной. Чью-то голову дробит молот. Каша из мозгов и обломков черепа.
Тошно.
Заходят. Осторожно. Осматриваются. Я, наконец, прекращаю. Как бешено колотится сердце! Кружится голова.
Куча грязных черных угрюмых людей, больше похожих на чертей из самых глубин ада, с обрывками цепей на тощих шеях, полуголые, в лохмотьях, с камнями в руках, с палками, дубинами, вилами, ножами.
– Я готова! – кричу я, стоя среди гор изувеченных мною людей. Кровь пропитала рубаху насквозь. Противно липнет к спине. – Ну? Что встали? Налетай!
– Лео! – слышу я сквозь стоны, вздымающиеся, как волны. Стоны – неумолчная скорбная песнь грядущего небытия. – Лео, остановись!
Толпу каторжан отрезвляет увиденное в вестибюле. Они замирают в ужасе. Дантеро загораживает меня. Поднимает руки вверх.
– Уйди! – рычу я. – Дай перебить эту свору. Уйди, я сказала! Я всех поубиваю!
– Нет! Нет, Лео, хватит! – увещевает меня Дантеро, после чего говорит собравшимся: – Послушайте! Внимательно послушайте! Расступитесь, дайте пройти и я обещаю, что она, – показывает на меня пальцем, дрожащим пальцем, – вас не убьет. Иначе – посмотрите! – Дантеро показывает на корчащиеся в лужах крови тела, – Видите? Взгляните, на них! Чтобы расправиться с ними у нее ушла минута. Минута! Уходите!
(Минута?)
Толпа каторжан подаётся назад.
Дантеро смотрит на меня, протягивает руку.
– Всё, – мягко говорит он. – Хватит на сегодня смертей, Лео. Идём со мной! Ну?
Кажется, режим берсерка заканчивается. Ушла пульсация крови, притупились чувства, голову словно стянуло обручем. Давит, стучит в висках. Дантеро замечает изменения и шепчет:
– Держись, не подавай виду. Нам надо пройти сквозь строй каторжан, помни об этом. Еще немного.
– Да, – с трудом отвечаю я, хотя усталость и дурнота охватывают всё сильнее. Даже меч начинает оттягивать руку. – Постараюсь.
Идём. На нас с опаской, ненавистью, с интересом взирает темная масса кривых ущербных лиц. Люди, долгие годы занимавшиеся тяжелейшим трудом в самых неблагоприятных условиях. Одно неверное движение и мы трупы. От расправы над нами их удерживает только моя дурная слава и то ошеломительное представление, которое я устроила.
Выходим из ворот. Смотрю на небо – вечереет. Высоко в небе парит, высматривая добычу, орел. Справа тянутся вверх струйки дыма. Дантеро ведёт меня за руку.
– А ведьма-то сдулась! – слышу я. – Глядите, глядите-ка, еле на ногах стоит! А ну-ка, братцы, берём её. Довершим начатое дигником! Сожжем ведьму!
«Ах вы сволочи! – вяло проносится в моей голове. – Что ж, еще рывок, последний…»
И я сношу подстрекателю голову. Еле удержала меч в руках, он прочерчивает на песке черту. Фонтаном выплескивается из обезглавленного тела кровь. Уже не сладкая, не приятная, не теплая. Противная. Голова покатилась, ткнулась в ноги Дантеро, замерла.
Дурно. Тошно. Хватаюсь за Дантеро.
– Кто еще хочет испытать меня на прочность? – хриплю я, глядя на каторжан исподлобья. – А?
Дантеро подкрепляет мои слова вынув пистолет. Молчание. Пятятся, юродивые. Страшно им.
– Идем, – тянет меня Дантеро. – Не останавливайся. Поторопись, а то их надолго не хватит.
Ковыляем, я опираюсь на красавчика. За воротами – каторжане. Кто стоит, хмуро поглядывая на нас, кто сидит на земле, кто слоняется без дела. Ни одного ландскнехта – смылись, ушлые. А чего еще от таких ожидать? Такие всегда бегут, едва запахнет жареным.
Тогда кем являлись те, в вестибюле, кого я, воистину, как героиня Умы Турман из фильма «Убить Билла», отправила к праотцам? Верные? Личная гвардия? Что ж, теперь их нет. Оставшихся добили каторжане.
Вместе с ландскнехтами исчезли пушки, ружья и всё остальное. Ни одного коня, телеги, повозки, ничего. Куда идти?
И тут в особняке Блуда грохает. Со звоном вылетают стекла вместе с пылью, осыпают собравшихся в здании людей. Впрочем, не так громко, там же не боезапас, рвануть так, чтобы разорвать всех в клочья – такое вряд ли возможно. Оглядываюсь – реакция вялая, видно в каменоломнях и не такое видели. Невольники заходят в особняк. Грабить.
Глупцы.
– Куда двинем? – спрашиваю я.
– В городок, и далее к реке, – отвечает Дантеро, придерживая меня. – Там есть такой укромный закуток, нас ждет там лодка, заблаговременно припрятанная мною.
– Подготовился, значит?
– Естественно! А как иначе, по-твоему?
– Придется тебе тащить меня, Данте, ноги еле идут. Хватанула гадости, как бы не скопытиться.
– Не волнуйся, не скопытишься.
– Если подохну, брось меня, спасайся сам. Кто знает, что на уме у этих оборванцев.
– Не говори глупостей. Ты не умрешь.
– Откуда ты знаешь? Видел бы ты Петьку…
– Перестань, лучше поднажми. И будь начеку.
– Плохо мне, Данте. Весь запал на боевиков истратила.
– Ты справишься.
– А что с этими будет?
– Лучше не думай об этом.
– Ничего хорошего, да?
Так и плетемся. Пробираемся между лачуг. Тут безлюдно – народ собрался у особняка. У меня возникает мысль, а не превратятся ли они в этих… как там в «Ведьмаке»? Гулей, падальщиков?
И фиг с ними. Мне так хреново, что держусь в сознании каким-то чудом. Спускаемся к реке, идем по берегу. Темнеет. У косогора лежат вповалку клетки – старые, гнутые, ржавые. Присматриваюсь – внутри скованные цепями скелеты. Кое-где мумифицированные тела, с непропорционально развитыми конечностями, трехрукие, одноногие, у некоторых вместо рта бахрома иссохших змееподобных кистей. Хоровод уродств на все вкусы. Кунсткамера под открытым небом.
– Боже, – шепчу я ошеломленно. – Это еще что такое?
– Жертвы экспериментов Герхарда Рейшо. В пещерах есть живые, кстати.
– Ужас!.. Куда я попала…
В небольшом гроте схоронилась лодка, привалена сухостоем. Дантеро спускает ее на воду, помогает залезть в нее. Падаю, обессиленная вконец. Меч выронила – красавчик поднял его, положил рядом со мной.
Выплываем.
– Скоро будем в нашем убежище, Лео, – говорит он, мерно взмахивая веслами. Тихо плещется за бортом вода, такой ласковый умиротворяющий звук. – Держись, осталось совсем немного. Потерпи, милая.
Едва слышу его.
Теряю сознание.
Глава 24. The storm before the calm
(в пути)
Почему так легко?
Лодка качается лениво плещутся о борта волны но я не в ней я на облаке лежу на невесомом невидимом облаке сотканном из грёз из мыслей слов звуков шорохов прикосновений. И уплываю уплываю уплываю сносит куда-то в сторону сносит покачивая сносит убаюкивая усыпляя нежно трепетно и если открыть глаза если внезапно окунуться в реальность то волшебство разобьётся.
Вдребезги. Расколется на мелкие мельчайшие наимельчайшие осколки осколочки. Исчезнет, как сон. Как жалко. Убери руки, а то посечет. Не мешайся, я сказал! Пап, а что ты делаешь? Я же сказал не мешайся. Стружки застряли в кудряшках. Папа аккуратно смахивает их. Улыбается. Морщинки вокруг уставших глаз. Его ладонь пахнет свежевыструганным деревом, пахнет дегтем, маслом. Иди лучше маме на кухне помоги. Хорошо.
Мы сидим на кухне и курим «пегас».
Эй, «пегас», что ты хочешь от нас?
– Ты где? Где же ты?..
Ласково журчит в кране вода.
– Я здесь. – Он дотрагивается до меня. – Я здесь, я не покину тебя.
Never never never never ever, never leave you.
I will, I will always always be here for you.
Never never never never…
Дрейфую. Парю. Ты держишь меня? не дашь утонуть? Нет, конечно нет. Я уже плыву? Еще нет, вот как отцепишься от меня, то поплывешь. Ну? убирай руки, смелее. Папа, я боюсь! Не держись за меня, плыви. Плыви, не бойся, тут не глубоко, ты же видишь – я достаю до дна. Но я же утону, потому что я маленькая, а ты вон какой большой! Ты прямо как котенок, который впервые оказался на улице, цепляется, так отчаянно, ты бы видела себя, глупышка. Нет, не надо! Отцепись, волны сами будут держать тебя, Настя. Нет, папа, нет! Всё, я отпускаю. Нет, нет!
Отталкивает меня, как мешок с какашками. Смеется.
Я с тобой, милая! Держись!
Нет! А-а!
На миг окунаюсь в воду, чувствую, как в рот попадает соленая морская вода, тону! Да не вопи ты так, дурочка! плыви! работай руками! ну, вот видишь! получается, а ты орешь, как резаная! Папа, не уходи далеко! фыркая, захлебываясь, отчаянно барахтаясь, кричу я. Папа! папа-а… Да здесь я, здесь! что ж ты горластая такая! видишь, я страхую тебя, не утонешь, работай, ножками в том числе, ну, работай, спокойнее, представь, что ты рыбка, а не тюлень. плыви, рыбка! Не могу! Потому что ты тюлениха. Я не тюлениха! Тогда плыви!
Не уходи!