Глава 12Либо кто-то другой, либо ты
В посёлке для Фёдора давно не осталось никаких секретов. Изучен вдоль и поперёк, ещё мальчишкой избеган. Сначала предполагал, что вот так разбежится и помчится дальше, прочь из этого скучного, убогого места, а не получилось. Разгона, видимо, не хватило. Или желания. Напрягаться, горы сворачивать.
Так и убедил себя: где угодно можно жить. И должен же кто-то. Не всем же в городах, а тем более в столицах.
Да и никуда не денется от Фёдора шанс в любой момент сорваться с места, устремиться к какой-то возвышенной цели. Хоть мир завоевать. Времени достаточно. Фёдору всего-то двадцать один, вся жизнь впереди. А пока и работа есть, неплохая, и желания что-то менять нет.
Подумаешь, посёлок. Встречаются дыры и похуже.
Но иногда всё-таки тянуло убежать из него. Не слишком сильно тянуло, уводило недалеко. В ближайший лесок, к реке, вот сюда, к развалинам.
Притягательное местечко. Наверное, единственное в посёлке, в котором при желании можно отыскать что-то загадочное и интересное. Придумать историю с таинственным благородным героем, с удивительными приключениями и подвигами. Рассказать красивую сказку, самому же в неё поверить и других убедить, что именно так всё и было.
В детстве много каких фантазий в голове зарождалось, а сейчас…
Глупости всё это!
Фёдор сидел на обломке каменной плиты, курил и ничего не замечал вокруг, погружённый в собственные мысли, но тут ему на плечо опустилась рука.
Нет, совсем не подходящие слова. В его плечо вцепилась полурука-полулапа, острые длинные когти впились в кожу, заставив вздрогнуть, выронить сигарету, вскрикнуть от внезапной боли.
Фёдор рванулся вперёд, пытаясь освободиться, но когти воткнулись ещё глубже, словно рыболовные крючки надёжно подцепили добычу, а вторая полурука-полулапа обхватила шею, сдавила горло, и что-то громоздкое и тяжёлое навалилось сзади. Фёдор рухнул в траву, придавленный чужим весом, попытался извернуться, выскользнуть на свободу. Но только сумел перевалиться на спину.
И сразу пожалел, что сумел. Потому что оказался распластанным на земле, окончательно поверженным. Потому что взгляд упёрся в распахнутую широкую пасть, дохнувшую в лицо гнилостным смрадом, в слюнявый блеск крупных заострённых зубов.
Сомнений не возникло: целятся они прямиком в горло. Сомкнутся, лязгнут, жадно разрывая живую плоть. Через секунду. И Фёдор в отчаянии заорал:
– Не-е-ет!
Крик вряд ли поможет. Каким бы громким и умоляющим он ни был. Конечно, не поможет, но так сложно удержать его внутри, когда вопит каждая клеточка, каждый нерв.
Даже сам оглох и не сразу осознал, что получил неожиданный отклик на свой протестующий вопль.
– Что «нет»? – донеслось из скалящейся пасти.
Голос не совсем человеческий, больше похожий на рычание, на глухой рокот, вырывающийся прямиком из утробы. Слова воспринимаются с трудом, больше догадываешься, чем понимаешь.
Но если уж задан вопрос, значит, ожидается ответ. Значит, дана отсрочка, а, возможно, и шанс, что всё ещё закончится хорошо. Главное, удачно им воспользоваться.
– Не убивай меня.
Глаза блеснули. Тоже не совсем человеческие. Белков не видно, янтарно-жёлтая радужка с вытянутым как у кошки зрачком. Только взгляд не безумный, звериный, а очень даже осмысленный. Безжалостно холодный, вопреки тёплому цвету глаз.
– Думаешь, я соглашусь сам сдохнуть, лишь бы тебя оставить живым?
– Да… нет…
Господи! Да что ж тут можно говорить? Только если тупо повторять:
– Не убивай.
Пасть распахнулась ещё шире. Её оскал напоминал улыбку, широкую, презрительно-саркастическую. И жестокой насмешкой прозвучало:
– Мне всё равно. Могу и живьём жрать.
Фёдор опять дёрнулся, заелозил по траве.
– Жрать? Нет! Я же человек!
Руки-лапы нажали на грудь, вмяли в землю, когти опять вонзились в кожу, а пасть приблизилась, почти ткнулась в лицо, обдавая отвратительной вонью.
– Вот и хорошо. Человеческая плоть самая подходящая. Быстро восстанавливает силы.
Прорычал и застыл, буравя жадным, голодным взглядом. И Фёдор застыл, словно уже умер, даже почувствовал, как немеют вцепившиеся в траву пальцы и тело отказывается повиноваться, мысли замедляются, и только сердце бешено колотится. Даже в ушах отдаётся его отчаянный протестующий стук.
– Но я и правда не стану тебя убивать, – раздалось неожиданно.
Существо приподнялось, отодвинулось, присев на задние лапы, но и Фёдора рвануло за собой, сжав в кулаке ткань рубашки. И пришлось подчиниться, тоже сесть, и опять оказаться рядом с ужасной мордой.
Лицом никак не назовёшь. Потому что покрыто короткой шерстью, нос приплюснут, глаза широко расставлены, губ, таких как у человека, нет. И пасть. Пасть, не рот.
Зубы торчат частоколом. Лоб покатый, уши наверху головы, звериные, треугольные, с короткими кисточками. А шерсть, начиная с затылка, становится длиннее и гуще, топорщится на загривке. Но на лапах она редкая, а ладони совсем лысые. Жилистые пальцы заканчиваются длинными изогнутыми когтями. Кожа тёмная, шершавая, грубая.
Наверняка тварь одинаково шустро передвигается как на двух лапах, так и на четырёх. Из человеческого в ней разве что пропорции тела, да и те искажённые, и разум. Тоже искажённый.
Вырваться, вскочить, убежать. Только тело по-прежнему не слушается. Будто растеклось бесформенной массой, наполовину впиталось в землю. Все силы ушли на метание испуганных мыслей: «Как бы выбраться? Как спастись? Не убьёт. Это хорошо. Не убьёт. Но что сделает тогда?»
Тварь будто услышала безмолвный вопрос.
– Не хочешь умирать сам – приведи мне кого-нибудь другого.
– Другого?
– Да.
Фёдор задумался.
Привести другого? Другого? Кого?
– А потом ещё одного.
– Нет!
Сколько раз он ещё повторит это отрицание?
– Нет? – подхватила тварь, лязгнула зубами. – Как скажешь.
– Подожди!
Можно же что угодно пообещать. Убедить, заверить: «Да, сделаю. Да, конечно». Лишь бы выбраться. А клятва, данная подобному существу и при подобных обстоятельствах, к исполнению не обязательна.
– Не люблю долго ждать, – предупредила тварь. Даже в слова, лишённые «р», прорывалось хищное рычание.
– Я согласен. Я приведу, – скороговоркой пробормотал Фёдор. – Когда скажешь, приведу.
И только хотел вздохнуть облегчённо, но ответ прибил назад к земле, прихлопнул, размазал.
– Сейчас!
– Сейчас?
А Фёдор-то размечтался: обхитрил, обвёл вокруг пальца, вывернулся. Главное, унести ноги отсюда, выбраться живым и почти невредимым. Ну а потом – просто же! – сделать вид, что ничего не случилось, никого не встречал, ни с кем не разговаривал. И уж точно ничего не обещал. Главное, вести себя разумно и близко не подходить к опасному лесочку. Дом – работа, работа – дом. Только в светлое время суток. И никаких прогулок. А тварь пусть сама управляется.
Ночью, конечно, здесь редко кто ходит, но днём народ появляется. Мальчишки испокон веков прибегают поиграть на развалины. Желающие искупаться идут на речку. Обычно они предпочитают другую дорогу, но иногда и сюда забредают. Чем не добыча?
Никак Фёдор не ожидал подобного поворота: «Сейчас». Так и остался трепещущей пойманной рыбкой висеть на крючке удачливого рыбака.
– Кого же я сейчас найду. – Старался, чтобы звучало как можно убедительней. – Поздно уже. Все давно дома.
– Так уж и все? – ухмыльнулась тварь. – Ты-то здесь. Или всё-таки решился сам…
Неожиданно жёлтые звериные глаза затуманились, потом и вовсе закрылись, спрятались за веками. Ухмылка исчезла, нижняя челюсть безвольно отвисла, а голова наклонилась, и громкий судорожный вздох вырвался из пасти.
Только теперь Фёдор заметил, что дышит тварь тяжело и хрипло, словно через силу. Или, скорее, через боль. Потому что на груди и боках зияют рваные раны, покрытые запёкшейся кровавой корочкой, и шерсть местами слиплась. Тоже от крови. И на лапах темнеют глубокие борозды – следы чужих острых когтей и зубов.
Тварь искалечена и измождена. Потому и упоминала она про восстановление сил. И сейчас находится на грани сознания.
Может, совсем отключится? Так не стоит упускать момент.
Фёдор подобрался, напружинился, стремительно рванулся вверх. Ткань рубашки затрещала, разрываясь.
Да чёрт с ней, с рубашкой! Главное, самому целым остаться.
Но даже израненная, тварь среагировала молниеносно.
Глаза распахнулись, сверкнули злобным огнём, тело распрямилось взведённой пружиной. Лапы ударили в грудь с такой силой, что на ногах удержаться не удалось. Фёдор опять упал, опять оказался придавленным к земле, словно коллекционный жучок, пришпиленный булавкой.
– Уже побежал? – пророкотало в лицо.
– Я… – только и смог выдавить Фёдор. Не получилось ни соврать, ни оправдаться, да тварь и не собиралась выслушивать, рычала глухо, но старательно и чётко выводя каждое слово:
– Не шути. Варианта всего два: либо кто-то другой, либо ты. На остальные не надейся. И обмануть не надейся. Найду тебя. Где угодно найду. Может, не сразу. Но как сил поднакоплю… Я ж и на подножном корме могу. Да только на человечинке и привычней, и быстрее.
И пришлось послушно топать от развалин к краю леса, уже не особо полагаясь на счастливую возможность выкрутиться. Потому что тварь упёрто ковыляла следом, припадая на одну лапу, судорожно переводя дыхание.
Вот ведь сволочь живучая! Сам бы Фёдор с такими ранами валялся где-нибудь в кустах и тихо поскуливал, если бы, вообще, не без сознания. А этот прётся, не отстаёт ни на шаг, не сводит настороженных глаз, в темноте горящих зелёным, внимательно следит за каждым движением. И не дёрнешься лишний раз, тем более не рванёшь бегом с места.
Один раз споткнулся, сделал резкое движение, так тварь вцепилась мгновенно, безжалостно разрывая кожу когтями, и повторила предупреждающе, щёлкая зубами возле самого лица:
– Не шути.
Шёл и молил, чтобы дорога оказалась бесконечной, измерялась не расстоянием, а временем, тянулась до самого утра, до рассвета. С рассветом ведь ужасным тварям полагается исчезать. Хотя прекрасно понимал, что этот зверь вряд ли развеется прахом или окаменеет при первых лучах солнца. И в запасе имеется не более двадцати минут. А что потом?