«А этой-то какое дело?» – интересовался кто-то.
«Как же! Они ведь оба сообщники! Пытаются крутить нашим султаном! Две гадюки иноземные! Но наш султан не таковский! Его так легко не обдуришь! Он их всех насквозь видит! Сестру только пожалел, а так бы – конец греку. Но Хатидже уже один раз становилась вдовой, хватит уже с нее горя».
Эти слухи усердно муссировались на всех базарах и в чайханах; и почему-то никого не удивило, что султан даже не лишил Великого визиря его сана.
Впрочем, Хатидже-султан и в самом деле прибыла во дворец и ползала у брата в ногах. Таким образом стало понятно, что даже жену Ибрагим не поставил в известность о полученном поручении.
Султан хмурился, не зная, что сказать сестре; та восприняла это как плохой знак. Вцепилась брату в рукав и потянула так, что оторвала, после чего упала в обморок.
При этом Ибрагим бывал во дворце чуть ли не через день – приходил под разными личинами; казалось, эта странная игра доставляет удовольствие и султану, и его визирю.
По окончании месячного срока Сулейман торжественно «простил» своего визиря и подарил ему арабского скакуна стоимостью в двадцать тысяч.
«Государственная измена» принесла хорошие плоды: испанцы и в самом деле стали гораздо серьезнее относиться к охране своих транспортных судов и, как и предполагал Сулейман, избрали самый эффективный способ защиты: они стали первыми нападать на английские суда и, надо сказать, действовали зачастую гораздо более успешно, чем англичане.
Сулейман «для подтверждения легенды» и в самом деле отправил парочку кораблей «пощипать англичан», это даже принесло казне определенную прибыль.
Венгрия под руководством короля Лайоша сумела разбить армию Фердинанда I, эрцгерцога Австрии, без помощи со стороны османов; войска Фердинанда спешно отступили: при живом Лайоше Ягеллоне Фердинанд, шурин Ягеллона, никаких прав на венгерский престол, соответственно, не имел.
Осада Вены не состоялась: у Сулеймана не было необходимости осаждать столицу Австрии. Венгры без его помощи «подгребли под себя» все спорные территории.
Император Священной Римской империи, Карл V, на помощь брату не пришел: он всегда относился к нему несколько настороженно и опасался, что тот постарается сместить его с престола.
Двадцать девятый, тридцатый и тридцать первый годы ознаменовались войной между Священной Римской империей и Австрией, являющейся частью этой империи: Фердинанд то ли решил отомстить брату, то ли просто посчитал, что пришла пора «карьерного роста». Притязания Фердинанда на престол поддержали испанцы.
Попеременно успех сопутствовал то одной, то другой стороне, пока наконец в самом конце тридцать первого года неожиданно не умер от столбняка император Карл V, или, как он сам себя называл, «Избранный император христианского мира и Римский, католический король Германии, Испании и всех королевств Кастильской и Арагонской корон, обеих Индий, Антиподов Нового Света»; также в титуле упоминались Балеарские и Канарские острова, Люксембург, Брабант и другие земли, доставшиеся Карлу по праву наследования. Титул оказался чуть ли не длиннее жизни – монарху был всего тридцать один год. Хуана Австрийская, испанская инфанта, благодаря браку с которой испанский король получил право претендовать на престол Португалии, так и не родилась.
На престол сел младший брат Карла, Фердинанд.
Сыну Карла Филиппу II было всего 5 лет, однако некоторые вельможи считали, что наследовать отцу должен был именно он. Еще до коронации в стране началась гражданская война.
А у Роксоланы-Хюррем и султана Сулеймана в конце 1531 года родился еще один сын. Его назвали Джихангиром. В честь рождения Джихангира Сулейман даровал жене право строить благотворительные и религиозные здания в любом месте Османской империи. Это решение тоже было неслыханным: до сих пор султанские жены имели право строить что-нибудь только в тех провинциях, в которые уезжали вместе со своими сыновьями. Она сразу же заказала архитектору Синану проект столовой для паломников.
Новый 1532 год обещал быть для империи достаточно спокойным.
Насколько Хюррем помнила, в этом году посольство основателя империи Великих Моголов Бабура добралось наконец до Москвы. Русью в это время правил Василий Иванович, отец Ивана Грозного. Сам Бабур умер почти за три года до этого события. В грамоте содержалось предложение «быть в дружбе и братстве».
Мысль поговорить с Сулейманом о таком же посольстве промелькнула – и исчезла. Для османов славянские земли – предмет вожделения; территория, которую неплохо бы присоединить к империи… А впрочем, чем черт не шутит? К тому же открытие новых торговых путей помогло бы избежать очередного конфликта с Венецией и, как следствие, – может быть, и создания Священной лиги, которая возникла как противовес турецкой экспансии.
Но пока она решила сделать паузу. С одной стороны, еще было не понятно, к чему приведут события, произошедшие за последние три года, с другой – она могла наконец заняться тем, чем положено было заниматься султанской жене: благотворительностью и воспитанием детей.
Ильясу уже исполнилось десять; Хюррем ласково называла его «мой защитник», вспоминая, как он, совсем малыш, готов был защищать маму своей деревянной сабелькой. Впрочем, он и сейчас был привязан к маме очень сильно, гораздо сильнее, чем к отцу. Хотя Сулейман, прислушавшись к ее советам, достаточно много времени уделял общению и с Ильясом, и, конечно, со старшим сыном, Мустафой, который достиг уже семнадцатилетнего возраста.
«Переходный возраст» Мустафы проходил достаточно сложно, и для Хюррем это оказалось серьезным испытанием. С детства из книг и фильмов у нее сложилось впечатление, что в шестнадцатом, семнадцатом, восемнадцатом веках взрослели гораздо раньше и гораздо быстрее. Тем более – мальчики. Может, конечно, этот вывод был сделан на основе истории д’Артаньяна, который в восемнадцатилетнем возрасте приехал завоевывать Париж.
Однако Мустафа в свои семнадцать являл собой средоточие всех проблем подросткового возраста; сама Хюррем в той жизни, когда она была Стаськой Самойловой, как ей казалось, своей матери столько хлопот не доставляла. Правда, мнение мамы, наверное, немного отличалось бы. Но Стаська устраивала «выбрыки» в пятнадцать!
Он ревновал отца к Хюррем и к другим детям; выражал недовольство, когда тот слишком ласково общался с Ибрагимом.
Он ревновал Ильяса: хотел стать ему настоящим другом, а сводный брат больше тянулся к матери.
Он ревновал саму Хюррем, требуя внимания чуть ли не больше, чем близнецы и Сулейман-младший.
И наконец, после посещения своей матери (а он бывал у Махидевран обычно каждую неделю, если только Сулейман не брал его с собой, уезжая в какую-нибудь провинцию или отправляясь на охоту) он становился совершенно невыносимым.
Сулейман ожидал от нее помощи, но что она могла сказать? Что он должен запретить сыну видеться с матерью? Но ведь это именно она когда-то настаивала на том, что Мустафа должен видеться с матерью, что жестоко лишать Махидевран общения с единственным ребенком.
Сулейман хотел отправить его в один из санджаков, но на самом деле это, конечно же, было слишком рано. И потом, в таком случае полагалось, чтобы мать ехала с ним. А если Махидевран будет рядом, с психическим здоровьем парню придется попрощаться.
Выхода Хюррем пока никакого не видела и, пожалуй, впервые за достаточно длительный промежуток времени не смогла дать мужу никакого толкового совета.
– Единственное, что я могу посоветовать, – проводи с ним еще больше времени. Оставь пока в покое Ильяса. Ведь Мустафа – не только старший сын, он наследник престола.
– Мустафа не унаследует после меня престол, – резко ответил Сулейман. – Наследником будет Ильяс. И я собираюсь сделать Мустафу санджакбеем Амасьи.
Санджакбей Амасьи – это практически приговор: наследник престола по традиции становился губернатором Манисы.
Хюррем испугалась. О ней говорили много всего; припишут ей еще и то, что она лишила трона сына от своей бывшей соперницы – ей не привыкать. Но вот то, что начнут говорить об Ильясе? Что он интригует против своего старшего брата? А ведь будут! Никого не остановит то, что мальчику всего десять и что он просто не знает толка в интригах!
К тому же пойдет ли мальчику на пользу то, что он уже в таком возрасте узнает, что именно он является наследником?
Может быть, лучше бы Мустафе пока отправиться в Манису? А потом, если Сулейман не передумает, его можно будет перевести и в другую провинцию…
Замечательно. Об Ильясе она побеспокоилась, потому что он – ее сын. А почему бы не подумать и о Мустафе? Не поставить себя на его место? Каково будет мальчику, который уже станет считать себя наследником, потом вдруг узнать, что это не так?! Как в этой ситуации поступить правильнее?
Хюррем снова не знала. Попросила только об одном:
– Не отправляй его пока никуда. Он действительно еще просто мал.
– Я в таком возрасте был уже взрослым.
Ту же самую фразу она не раз слышала от мамы: «В твоем возрасте я…» Неужели скоро она и сама будет говорить такие слова Ильясу, Михримах?
– Вы разные. Не надо ожидать, что он будет полностью повторять тебя. Ты Сулейман, а он – Мустафа. Твои родители – Селим и Айше Хафса, а его – Сулейман и Махидевран.
– Ты думаешь, мой отец был лучшим отцом, чем я? Он совсем не занимался мною!
– Я хотела сказать совсем не это. Твоим воспитанием занималась мать.
– Больше – наставники.
– Наставники обучали тебя. Воспитывала – мать. Своим примером. Она воспитывала тебя если не в любви, то в почтении к отцу. Может быть, ты не видел отца, не чувствовал его ласки, но, по крайней мере, о нем мать не говорила тебе плохо, верно?
– Я понимаю, – кивнул он. – Ты думаешь, что Махидевран приложила свою руку…
– Ее можно понять. Она оскорбленная, брошенная женщина. Она чувствовала себя владычицей империи, а вдруг оказалась одинокой и никому не нужной.
– Она никогда не была владычицей империи. Потому что ее никогда не интересовало, что в этой империи происходит. Ее вообще ничего не интересовало, кроме нее самой. Вот теперь у нее и есть возможность: наслаждаться самой собой наедине с самой собой.