шком счастливо. Персонаж молодого человека был не то чтобы неудавшимся, но ему не хватало жизненности. Портрет Анны у меня получился более правдивый и более привлекательный, чем в предыдущих версиях, и все-таки не верилось ни в глубину ее несчастья, ни в ее смерть. Возможно, единственным способом убедить в них читателя было рассказать об этом со всей искренностью. Уже написав роман «Мандарины», я еще раз попыталась воплотить в длинном повествовании трагический конец Зазы: я приобрела мастерство, но все же мне это не удалось.
Книга заканчивалась сатирой на мою юность. Маргерит я наделила своим детством в школе Дезир и религиозным кризисом своего отрочества, затем она попадала в сети чудес, глаза ее раскрывались, она напрочь отбрасывала тайны, миражи и мифы, решив смотреть миру в лицо.
Этот рассказ был самым лучшим; сочувствуя героине, я написала его от первого лица, в живом стиле. Особенно мне удалась автобиографическая глава; приключение, которое обращало героиню к истине, было малоубедительным.
Кроме недостатков, свойственных каждому периоду, грешило само построение книги: это был не сборник новелл и не роман. Чересчур явственно проступали поучительные и сатирические намерения. И на этот раз я опять сумела не скомпрометировать себя; я фигурировала лишь в прошлом, на очень большом расстоянии от самой себя. Я не наделила теплом своей жизни эти истории, где анемичные героини двигались в безликом мире. И все-таки, по мере того как я их писала, Сартр одобрял многие пассажи. В течение двух лет, которые я потратила на сочинение новелл, я надеялась, что какой-нибудь издатель примет их.
За лето произошли важные события. Декреты-законы, изданные правительством Лаваля, вызвали сильное противодействие; мятежи разразились в большинстве больших портов: Бресте, Шербуре, Лорьяне; в Гавре и Тулоне силами порядка были убиты рабочие; в конце концов трудящимся пришлось подчиниться. Однако это поражение не сокрушило их надежды. Похороны Барбюса послужили предлогом для манифестации, почти столь же впечатляющей, как манифестация 14 июля. Стремясь помочь Народному фронту уточнить и обнародовать свои идеологические позиции, писатели — Шамсон, Андре Виолис, Геенно — только что основали новый еженедельник «Вандреди». Правые, как никогда, решительно объединялись против «негодяев»; ширилась вербовка в организацию «Огненные кресты». За пределами границ они искали поддержки итальянского фашизма. Поскольку Муссолини, отвергая всех третейских судей, готовился напасть на Негуса, Лига Наций проголосовала за санкции против него, и Лондон решил выполнить их, когда итальянские войска перешли эфиопскую границу. 4 октября шестьдесят четыре французских интеллектуала опубликовали в номере «Тан» манифест «В защиту Запада», направленный против санкций; в тот же день дуче подверг бомбардировке гражданское население Адуи. Интеллектуалы-антифашисты выразили протест, среди них были и католики; журнал «Эспри» под руководством Эмманюэля Мунье сблизил свои позиции с «Коммюн». Мы считали смехотворным символический бойкот, которого придерживались некоторые левые писатели, запретившие, например, себе пить чинзано; однако мы с отвращением наблюдали за маневрами Лаваля: лукаво ратуя за «медленные санкции», он делал Францию сообщницей жестокостей, совершенных в Абиссинии итальянскими летчиками, которые, распоясавшись, истребляли женщин и детей. К счастью, мы рассчитывали на скорую перемену французской политики. Конгрессы, митинги, шествия; «Народное единство» укреплялось день ото дня; в яростных столкновениях между левыми активистами и правыми последнее слово всегда оставалось за левыми. Не оставляла сомнения близкая победа Народного фронта на выборах. «Денежная стена» будет опрокинута, «финансовые группировки» будут сломлены. Две сотни семей лишатся своей власти. Требования рабочих восторжествуют, и они добьются национализации большого числа предприятий. Это откроет дорогу в будущее. При таких радужных перспективах начался новый учебный год. В первом триместре разворачивался процесс усташей, и началось следствие по делу Ставиского. Обнаружили останки маленькой Николь Мареско, предполагаемый убийца которой вот уже год томился в тюрьме; и все это время тьма искателей подземных родников безуспешно шарили своими орешниковыми прутиками по всей округе Шомона: аббат Ламбер сделал модной эту игру, и множество людей принимали ее всерьез. Бастер Китон, всегда серьезный и столько раз заставлявший смеяться нас, сошел с ума. Чета Жолио-Кюри получила Нобелевскую премию за открытие искусственной радиоактивности. В газетах много писали о новых рабочих нормах, установленных на заводах СССР неким Стахановым.
Сартр объявил, что он вылечился, нашу частную жизнь ничто не омрачало. Я покинула гостиницу «Ларошфуко», чтобы поселиться в гостинице «Пти Мутон», которую мне посоветовала Ольга: там прежде проживали ее польские приятели, и она находила ее прелестной. Мне гостиница тоже понравилась; она располагалась на улочке, выходившей на улицу Республики, это был старый трехэтажный дом в нормандском стиле с декоративными балками и множеством маленьких окошек; он был разделен на два крыла галереей, где жила владелица, и в каждом крыле была своя дверь, своя лестница. Справа находились комнаты для свиданий, слева жили пансионеры, по большей части молодые пары, так что по ночам коридоры полнились вздохами. Я поселилась рядом с аджюданом[60], который каждый вечер избивал свою жену, прежде чем заняться с ней любовью. Кресла и стол в моей комнате были шаткими, но мне нравилась немного засаленная веселость постельного покрывала, обоев, занавесок. Нередко я ужинала у себя в номере куском ветчины и в первые ночи сквозь сон слышала необычное снование и шорох: это мыши таскали по полу просаленную бумагу, которую я выбрасывала в корзинку; мне случалось ощущать их лапки на своем лице. Хозяйка, толстая сводница с ощетинившейся завитками головой, носила розовые хлопчатобумажные чулки. Марко, получив назначение в Руан, поселился в «Пти Мутон» в самом бардачном крыле. Он донимал хозяйку чудовищными комплиментами ради удовольствия видеть ее жеманство; с ее огромной овчаркой он играл в мяч у входа в гостиницу.
Во время каникул я получала от Ольги отчаянные письма. В июне она даже не пошла сдавать экзамены по естественным наукам и, вместо того чтобы сразу вернуться в Бёзвиль, проводила бессонные ночи, гуляя по Руану и танцуя в «Руаяль». Домой она явилась с недельным опозданием, исхудавшая, с усталыми глазами и припадочной кошкой на плече, которую она подобрала в ручье. Родители хотели определить ее на пансион в Кан: для нее это был не меньший ужас, чем если бы они решили запереть ее в исправительном доме. Меня тронуло ее отчаяние, и я сожалела, что ей не суждено вернуться в Руан, поскольку сама прониклась к ней большой симпатией.
Наши дружеские чувства имели основательные причины, как для меня, так и для нее, поскольку по прошествии двадцати пяти лет она все еще занимает в моей жизни особое место; поначалу именно Ольга хотела этой дружбы и создала ее: иначе и быть не могло. Привязанность имеет силу, лишь утверждаясь вопреки чему-то. В восемнадцать лет Ольга была чуть ли не против всего; я же чувствовала себя в своей жизни как рыба в воде; меня ничто не угнетало, а ее все подавляло. Чувства, которые она питала ко мне, очень скоро достигли большой силы, а у меня они находили отклик гораздо медленнее.
В молодости отец Ольги получил в Мюнхене диплом инженера; после революции он работал поочередно в Страсбурге, в Греции, затем в Бёзвиле. Греческие болота были тлетворны, а в Бёзвиле отсутствовал лицей. На протяжении лет Ольга и ее сестра были пансионерками в Ангулеме и Руане. Однако длительные каникулы они проводили с родителями, подле которых прошло их раннее детство; обоих Ольга любила безмерно. Мадам Д… была умной, открытой и совсем не консервативной; в девичестве у нее хватило сил покинуть неприятный ей домашний очаг и поехать преподавать французский язык в Россию; по возвращении во Францию, уже будучи замужем за русским в изгнании, в своей стране она почувствовала себя такой же изгнанницей, как и он: у нее не установилось дружеских отношений ни с эльзасцами, ни с нормандцами; при воспитании своих дочерей она полагалась на собственное суждение. Совсем маленькими она заставляла их читать книги, рассказывала им истории, которые в ее окружении считались для них совсем не по возрасту; она приобщила их к мифологии, к Библии, к Евангелиям, к легендам о Будде, очаровав их и вместе с тем навсегда избавив от желания в это верить. Такому воспитанию Ольга была обязана своим ранним развитием, подкупавшим ее преподавателей по литературе и раздражавшим почти всех остальных.
В обществе несколько необычной матери и экзотического отца, который постоянно рассказывал ей о сказочной стране, где она должна была жить, Ольга чувствовала себя отличной от других детей и всегда принимала это отличие за превосходство; у нее даже сложилось впечатление, что она по ошибке оказалась в обличье, ее недостойном: из глубины уже не существующей России милая барышня, воспитанная в Институте благородных девиц, свысока смотрела на школьницу Ольгу Д… растворившуюся в массе руанских экстернов; она презирала это стадо, она к нему не принадлежала, хотя и находилась в его рядах, а не где-то еще, и с трудом выносила его. Парадокс ее воспитания заключался в том, что, внушив ей отвращение к условностям, суевериям, к глупости традиционных французских добродетелей, родители были вынуждены отдать дочь во власть строгой дисциплины, косности, предрассудкам, всем нелепостям, которые правят в интернате для девушек. В результате этого возникали довольно серьезные конфликты, но они не слишком удручали Ольгу, поскольку родители всегда принимали ее сторону. Время от времени мадам Д… мучили сомнения, она желала, чтобы ее дочери были «как другие»; такие попытки порождали драмы, которые, к счастью, длились недолго, поскольку обстоятельства препятствовали намерениям матери. После окончания лицея родители Ольги озаботились, что ее надо направить по «нормальному» пути. Замужество они не считали выходом из положения, они верили в ее способности и хотели, чтобы она научилась ремеслу. Но какому? Мечту о танце они всерьез не восприняли, к тому же было уже слишком поздно. Ольгу интересовала архитектура: отец счел, что у женщины нет шанса преуспеть в этом. Они выбрали медицину, не приняв во внимание отсутствие у Ольги желания заниматься этим. Как следствие — два провала, один за другим, на экзаменах по естественным наукам, в июне и октябре 1934 года, затем дополнительный год, который — с их точки зрения — она решительно потратила впустую. Испытав сильное разочарование, они не переставали воспитывать ее. Когда она бывала в Бёзвиле, ей запрещалось курить, бодрствовать по ночам и чуть ли не читать, они навязывали ей времяпрепровождение, которое выбирали сами, их огорчали ее сомнительные знакомства, недисциплинированность. Конфликт, обычно возникающий между подростком и родителями, принял для нее особо тягостную форму, поскольку внезапно родители стали воплощением того, что более или менее сознательно сами же научили ее презирать: упорядоченность, мудрость наций, устоявшиеся