утонченный ум от словесного ответа. Разрешите мне лучше, так как я богат,показать вам скрытые сокровища моего дома. Это настоящие чудеса ювелирногоискусства! Толпы блюдолизов, которые дни и ночи тунеядствуют и шпионят в моихзалах, даже не подозревают о них. Вам же будет предоставлено самое ценное, и нетолько чтобы полюбоваться, а и унести с собой что понравится!
После такого предложения, которым его рассчитывали подкупить, тайный агентвперил взгляд в хозяина. Гладкое лицо гостя, такое гладкое, как будто мысльпощадила его, покрылось морщинами и перекосилось, — но не сразу, а настолькомедленно, что Цамет некоторое время был в недоумении, чего ждать дальше.Наконец его взорам предстало воплощенное презрение; такого совершенногопрезрения он не видел никогда, как ни часто сталкивался с ним в жизни.Несмотря на сильнейший испуг, он сохранил еще некоторую способностьиронизировать над собой и подумал: «Себастьян, ты раздавлен». После этого онперестал сопротивляться и жестом показал, что готов теперь выслушатьглавное.
Тогда Бончани стал выказывать своей жертве чрезвычайное почтение, которогодо сих пор не было заметно, но, по сути, расстояние между ними осталосьпрежним. Он заговорил:
— Весьма важное государственное дело должно благополучно завершиться черезпосредство кухни. Выбор пал на вас и на вашу кухню. Поздравляю вас с такойчестью.
— Незаслуженная милость, — пробормотал несчастный Цамет.
— Особа, — сказал Бончани, отчеканивая каждый слог, — которая здесь часто иохотно кушала, должна вкусить в этом доме также и последнюю трапезу.
— Я повинуюсь. Прошу вас не думать, что я хочу ослушаться высочайшегоприказания, но по моему скромному разумению, которое совсем не идет в счет, ичеловек вашего веса, конечно, не обратит на него внимания, — так вот, по моемуразумению, известная особа и без того не достигнет своей цели. К чему жееще…
Цамет проглотил слово, он продолжал:
— К чему подносить ей плохое блюдо?
— Очень хорошее. Чрезвычайно полезное. Оно пойдет впрок, если не той особе,которая его вкусит, то его высочеству великому герцогу. Затем королюФранцузскому. А в дальнейшем и всему христианскому миру. Картина, которую я увас покупаю, обойдет скоро всю Европу. Зрелище этой плоти, нагло распростертойподле королевского величия, убедит дворы и народы, что спасения можно ждатьлишь от пресвятой руки Божией.
«Неужто рука моего повара столь свята? — мысленно спросил себя Цамет,серьезно призадумавшись. — Неужто это и вправду будет доброе дело? Новозможность угодить потом на колесо или на виселицу тоже мало заманчива. Всеравно уже поздно, страха мы больше не обнаружим. Страшнее всего — человек, чтосидит сейчас у нас в комнате. Он или я. Разве позвать людей, чтобы они избавилименя от него», — думал Цамет. Но думал нерешительно; от одного острого взглядагостя весь пыл его погас.
— Я повинуюсь, — лепетал он. — Мне очень лестно, что выбор пал на меня. Ксожалению, я не вижу подходящего способа, если можно так выразиться, залучитьсюда известную особу.
— Она придет сама в надлежащий час, — гласил ответ.
С этими словами посланец судьбы достал листок бумаги и прочел вслух новости,которые услышал от королевского духовника Бенуа. Раньше чем лист был сложенвновь, Цамет привычными зоркими глазами разглядел, что он совсем чист. А еслибы он и был исписан, все равно то, что Бончани прочел, никак не могло бытьзапечатлено на бумаге. Такое не удостоверяется подписью и печатью, и эти двоепросто столковались без свидетелей и документов. Да, чистый лист бумаги убедилЦамета, он отбил у него всякую охоту отрекаться от навязанного ему решения.
Когда Бончани несколько раз обернул вокруг себя большое полотнище, служившееему плащом, и собрался уходить, Цамет все еще продолжал бормотать торжественныеклятвы. Непрошеный гость наконец-то удалился, и тут Цамет оцепенел. Он поднялбыло кверху обе руки, громко застонал, попробовал встать на колени, но отбросилэти попытки и застыл в неподвижности, ощущая лишь сразивший его удар. Егосовесть говорила: «Я, Себастьян Цамет, сапожник Цамет, должен отравитьвозлюбленную короля. И сделаю это, ибо я труслив, как сапожник, а не то яддостанется мне самому».
Из боязни, что его уединение может броситься в глаза, он покинул спальню изанялся обычными делами. В глубине души он продолжал неутомимо считать, нотолько не деньги. Он мысленно клал на одну чашу весов великого герцогаФердинанда и его страшного ученого, а на другую короля Генриха и его бесценноесокровище. Как бы он ни поступил, в обоих случаях ему грозит гибель. Только отБога можно ждать спасения; если бы Он простер Свою святую длань, Он, наверно,оградил бы бедного Цамета. Сапожник испугался оттого, что внутренний голосназвал его бедным. Он давно отвык быть бедняком.
Тут финансист возмутился. Хотя робко и тихо, но он воззвал к Всемогущему,прося пощадить его. Святая рука Божья легко может обойтись без ростовщика прифранцузском дворе, где он составил свое счастье и хочет его сохранить милостьюкороля Франции. И с помощью благосклонности герцогини де Бофор, присовокупилон. «Ей постоянно нужны деньги, я сейчас сосчитаю, сколько она мне должна, имогу ли я решиться собственными руками лишить ее возможности когда-либозаплатить мне. Наоборот, она должна стать королевой, чтобы погасить счета!»
Цамет предавался этим размышлениям, сидя в своей конторе, между его пальцамискользили деньги, кругом скрипели перья писцов, то и дело входили и выходиликлиенты. Цамет наклонился над мешками с золотом, дабы никто не заметил, чтоглаза у него влажны. Он печалился о Габриели.
В его памяти над ним снова склонялись все ее божественные прелести, как в туночь, когда она потребовала шесть мешков золота для военного похода короля.«Прекраснейшая женщина разрешает сапожнику Цамету созерцать свою красоту толькоза большие деньги, иначе и быть не может. Однако же я поступил тогда какблагородный человек, она сама это сказала. К чему было становиться благороднымпо ее милости, если я должен воздать ей теперь за это таким супом. Дабы онапочувствовала, что съела, а я бы стоял подле, и ее последнее слово ко мне было:негодяй? Нет, я не хочу этого. Этого я не сделаю».
Вечером, в переполненном доме, под музыку и крики игроков настроение Цаметаизменилось, теперь важны были лишь Тоскана и Габсбург, всемогущие властители,верное обеспечение для делового человека. Здешние дворяне — все бедняки,клянчат, чтобы он отсрочил им карточные долги, да и королева не уплатитникогда. А при этом позволяет себе презирать его, как только он почтительнейшеобращается к ней со счетами, будь то лишь проценты на проценты. И все-таки наследующий день Себастьян Цамет отправился в арсенал к господину де Сюлли.
Кареты у финансиста были роскошней, чем у короля.
На этот раз он воспользовался скромным экипажем, принадлежащим егодворецкому, и поехал окольными путями, чтобы не бросаться в глаза. Он сидел,упершись руками в колени, в уме его непрерывно мелькали слова, с которыми онобратится к министру, за ними следовали ответы благородного господина. Цаметнамеревался называть его сегодня «благородный господин», хотя обычно, во времяих постоянных сношений, между ними был принят деловой тон. Он скажет:«Благородный господин! Ваша деятельность, равно как и моя, подвергается большойопасности. Случилось так, что мы сейчас находимся в одинаковом положении и всмысле выгоды, и в смысле ущерба, что не всегда имело место. События, которыенадвигаются, уравнивают ростовщика и благородного господина».
Министр скажет: «Я знаю, то, что происходит, мне известно. Между тем всеограничивается до сих пор одними слухами. А где факты? Как мне быть в случае,если бы я захотел вмешаться?»
Цамет скажет: «Вы захотите, благородный господин, когда я вам расскажу,какого посещения я удостоился вчера ранним утром, второго такого я себе нежелаю. Если в самом деле случится несчастье, что будет с нами? Мне не видатьмоих денег, а вам? Может ли кто-нибудь при таком ненадежном положении вкоролевстве советовать моему государю, великому герцогу, чтобы он и дальшевкладывал сюда капитал? Вы возразите, что ведь он сам отдал приказ совершитьзлодеяние. Это выдумка агента, я знаю моего государя. Если же он обо всемосведомлен, тогда, значит, он просто хочет удостовериться, может ли самаявысокая дама в стране быть уверена в своей безопасности — и этим будетруководствоваться. Как же ему прислать сюда свою племянницу, если ей грозиттакая же участь? Благородный господин, об этом нечего и думать. Ваш деловой умнаправит вас по верному пути, если даже несчастная женщина подала вам повод дляне совсем добрых чувств».
Министр сделает протестующий жест: «Недобрые чувства здесь ни при чем. Ялицо ответственное. В столице моего монарха подобные сомнительные происшествияне должны иметь место, не говоря уже об их финансовых последствиях. ГосподинЦамет, вы показали себя мудрым и храбрым, ибо вполне ясно, что вы открываетемне заговор с опасностью для собственной жизни. За этим человеком будутследить».
Цамет, растроганный до глубины души: «Благородный господин!»
Министр: «Дайте мне вашу руку и не зовите меня благородным, я не болееблагороден, чем вы. Поистине достойно удивления, что человек, занимающийся лишькоммерческими делами, сам собой превращается в дворянина. Это не иначе, какпредопределение. Король сделает нужный вывод и возведет вас в дворянство. Навашем гербе будет ангел с распростертыми крыльями, ибо вы спасли от бедывысокопоставленную даму и все королевство».
До таких высот вознеслись в уме финансиста его слова и ответы на них,которые он предвидел. Когда коляска подъехала, с запяток соскочил лакей ипобежал наверх доложить о своем господине, как это всегда бывало. Вернулся онмного медленнее: господин де Сюлли не принимает.
Разве он выехал, спросил Цамет. Нет. Значит, у него совещание? Нет, он один.Почему же он никого не принимает? Никого — это не сказано. Ответ относитсятолько к господину Цамету.
Тот не понял — не сразу понял. Пылкие мечты и возвышенные чувства, с