которыми он приехал сюда, до сих пор держали его в плену. В его коляске имелисьписьменные принадлежности. Цамет спешно написал, что он единолично владеетгосударственной тайной и требует аудиенции. Лакей побежал вторично. Вскоресверху послышался грохот, стук, и к подножию лестницы скатился его посланец: насей раз головой и руками вперед. Кто это сделал, спросил Цамет и услыхал:господин де Сюлли самолично. Тогда он понял и повернул назад.
Рони снова принялся за работу, помехи словно не бывало. Не смело быть.Однако взять себя в руки было нелегко. Человек с длинной вогнутой спинойпокинул свой громадный стол и очутился перед портретом рыцаря в латах: это былон сам. Он тотчас же отошел от портрета, только глаза рыцаря следовали за ним иглядели на него, где бы он ни находился. Это была знакомая особенностьпортрета, но сегодня краска залила лицо преследуемого и жгла его.
«Не приказать ли воротить сапожника? Да, я его верну. Долг требует, чтобы яего выслушал. Как я предстану перед королем, если он будет знать, что яуклонился: как я предстану перед ним — потом! А если ничего не случится? Не вмоих привычках тратить время на болтовню. Недоказанную болтовню, ибо, ктозанимается предприятиями такого рода, не оставляет никаких следов, этопредусмотрено. Следовало бы совсем не знаться с ним и ему подобными. Противразбойников я могу выслать солдат — этому же я все равно не воспрепятствую. Ястану соучастником, если призову к себе доносчика. Соучастником я быть нехочу.
Я ничего не сделаю, я умываю руки. Разве не предупреждал я, когда еще быловремя, не советовал им обоим отказаться от своей прихоти, раз она неугоднаБогу. Богу неугодно все, что противно порядку и высшему служению. Королевскоеслужение превыше всего. Я призван радеть о его служении больше, чем он сам. Ейя уже однажды спас жизнь. Мне она обязана спасительной немилостью короля. Темхуже для нее, раз она не внемлет разуму и не устраняется, а, наоборот,добровольно стремится к погибели, хотя и знает, что ей суждено.
Поздно, я не могу ей помочь. Она сама затянула веревку, и оборвется веревкалишь с ее жизнью. Без моего участия. Отец Небесный видит мое сердце. Я по долгусоглашаюсь на тот конец, который предначертал Ты, Господь Саваоф[78]!»
Сказав это, Рони почувствовал, как совесть его словно чудом успокоилась. Онуселся за свой гигантский загроможденный письменный стол, и на взгляд рыцаря,который последовал за ним и сюда, он ответил твердым взглядом.
Прощание
Габриель узнала великую новость из письма от двадцать четвертого февраля1599 года, в котором Генрих назвал ее своей государыней. Много превосходныхимен давал он ей и не раз заимствовал хвалы своей любимой из сфер могущества ивеличия. Но только не эту хвалу, не это имя.
Она была счастлива. От избытка счастья она стала молчалива. Она ему неответила, не чувствовала никакого нетерпения, наоборот, неделя казалась слишкомкоротка, чтобы из многочисленных слов королевского письма разглядеть каждое вотдельности и продумать его смысл. «Мой прекрасный ангел». Еще недавно я далекабыла от небесного бесстрастия. И прекрасна — разве могу я быть прекрасна, носяпод сердцем наше четвертое дитя? Но ты говоришь это, мой бесценный повелитель.«Такой верности, как моя, еще не знал мир». Это истинная правда, и не попринуждению он на восьмом году более верен мне, чем в первый год. Долгие годы,они-то и связали нас.
Тут ей вспомнились былые времена, ее собственное превращение, как онапостепенно сделалась вполне его собственностью, а ведь была жестокосердна игорда, когда была еще ничем. Здесь же, на вершине счастья, созданного только излюбви, ее и его, у нее явилось желание склониться перед обездоленными инемощными.
Семь дней протекли для нее сладостно, под сердцем она чувствовала ребенка, амыслями витала в грезах, это были счастливейшие дни в ее жизни. Второго мартаее возлюбленный возвестил своему двору, что он решил жениться на ней в Фоминовоскресенье. Так как день был наконец назначен, папе Клименту тоже был положенпредел для колебаний и оттяжек. Несколько дней провел он в молитве и приказалпоститься всему Риму в самый разгар карнавала, ибо он вскоре должен былрасторгнуть брак короля Французского и разрешить ему возвести на престол дочьсвоего народа.
То кольцо, которое однажды упало на землю, король теперь открыто надел напалец своей королеве. Он прибавил к нему драгоценные свадебные подарки,впрочем, стоили они ему не больше, чем кольцо, потому что он сам получил их вдар от городов Лиона и Бордо. Двор не отказывал себе в удовольствии подчеркнутьэто и еще многое другое, что могло умалить значение происходящего. Меж темнастал карнавал, всеобщее веселье смягчало злобу, ранее она была болеенастойчива: даже слухи и предзнаменования, вместе с проклятиями, исходившими изуст проповедников, замолкли на это время.
Сама Габриель вначале не могла прийти в себя, столько приготовленийпредстояло ей к великому дню. Она заказала себе подвенечное платье из алогобархата, цвета королев. Оно было заткано золотом и тонкими серебряными нитями,на нем были шелковые полосы, стоило оно тысячу восемьсот экю; мастер, которыйего шил, держал его у себя, пока оно не будет оплачено. У нее дома ее личныйпортной работал над вторым праздничным одеянием, которое обошлось не дешевле иособенно нравилось ей тем, что на пышных испанских рукавах переплетались буквыH и G. Пятьдесят восемь алмазов ценой в одиннадцать тысяч экю должны былиукрашать круглое золотое солнце в волосах королевы.
К этому надо еще добавить такое трудное дело, как выбор мебели для покоякоролев Франции в Луврском дворце. Для мебели были сделаны рисунки, отвергнуты,сделаны снова; в результате получились обыкновенные кресла, только обитыепунцовым шелком. Но это были кресла королевы и потому казались достойнымиудивления, и хранились они у мадам де Сурди, пока ее племянница не вступит вовладение покоем королев. Габриель между тем жила уже в Лувре, но едва Генрихоттуда отлучался, она немедленно покидала дворец через свой потайной ход.
Ход этот отныне охранялся ее пажами, среди них был юный Гийом. Когда онаоднажды вечером проходила мимо него, он остановил ее страннымпредостережением.
— Мадам, — сказал господин де Сабле, — вы можете, как вам привычно, бродитьпо всему своему дворцу, но избегайте, Бога ради, маленькой лесенки в северномкрыле, ведущей в чердачные помещения. Там вы, чего доброго, наткнетесь наядовитого паука.
На следующий же день она случайно оказалась одна и, сама не зная как,очутилась у запретной лесенки. Биение собственного сердца предостерегало ее.Однако она поднялась по сломанным ступенькам, покрытым густой пылью. Чердачнаякомната была отперта, у подслеповатого слухового окошечка сидел дряхлый старик,склонясь над большими фолиантами, над теми самыми таинственными книгами, покоторым посвященные читают судьбу. Габриель, пригнувшись, стояла на пороге, неделала дальше ни шага, хотела, должно быть, уйти от судьбы, но не поворачивалаобратно. Ей был виден только профиль древнего старца, и профиль был черен отморщин. Старик бормотал что-то, перелистывал фолианты, царапал знаки на стене.В конце концов он связал воедино все, что прочитал. И вдруг заговорил громовымголосом:
— Не говори этого никому, Бицакассер. Ты один на свете обладаешь вернымзнанием того, к чему она придет. Мало того, что она никогда не выйдет замуж закороля Франции. Ее глаза не узрят свет пасхального воскресенья. Но тише,Бицакассер, флорентийские мудрецы умеют хранить свою тайну.
Габриель с трудом добралась до людных покоев дворца. Она поспешила принятьтех лиц, которые желали ее видеть и не ожидали таких милостей, которыепосыпались на них. Она же думала про себя: «Слышал он меня? Я спотыкалась накаждой ступеньке, когда спускалась с лестницы. Но она была густо покрытапылью».
Она силилась побороть свой страх и не верить обманщикам. Свет пасхальноговоскресенья брезжит ей уже сейчас, и ее великая пора более не зависит отрасположения звезд: эта пора наступила. Когда она утром просыпается, знатныедамы подают ей рубашку, скоро это право будет предоставлено только герцогиням.Лотарингские принцессы присутствуют при ее одевании. Самая преданная из всех,мадемуазель де Гиз, причесывает ее. Во время трапез за ее стулом стояттелохранители короля. По его велению при каждом ее выезде господин де Фронтенакберет с собой удвоенный конвой. Что же может случиться с ней?
Это была самая великая пора ее жизни. Самая счастливая? Нет, та ужеминовала, самая счастливая была, когда он писал ей: «Такой верности, как моя,еще не знал мир». Когда он обратился к ней в письме «мой прекрасный ангел» иназвал ее своей государыней. То длилось семь дней.
А король претворял свои чувства в действительность, которые осуществлялспешно и решительно. Он оградил будущее и матери и детей от всяких возможныхопасностей. Не станет его, тогда пусть другой обладает достаточной властью,чтобы сберечь их; и пусть будет уверен, что это на пользу ему самому. Генрихостановил выбор на своем маршале Бироне, сыне человека, которого он любил, а вдальнейшем перенес любовь и на сына. Ему он обещал меч коннетабля и в женыназначил ему Франциску, младшую сестру Габриели. Она, однако же, не считаласьдочерью старого господина д’Эстре, а родилась будто бы от внебрачного союзасвоей матери с маркизом д’Алегром, что причиняло теперь много хлопот. Преждевсего воспротивился Бирон. И Антуан д’Эстре грозил отречься от Франциски иподнять шум из-за давно забытого бесчестья — если король не согласитсязаплатить.
Бирон получил новые чины и доходы. Брат Габриели[79], храбрый воин, по имени Ганнибал, всецело ей преданный,был назначен помощником маршалу, в случае если бы понадобилось защищатькоролеву и отстаивать право на престол ее сына Цезаря. Кроме того, корользадумал соединить браком Ганнибала с мадемуазель де Гиз, красавицей на ущербе инеприемлемой для высокопоставленных женихов по причине ее прошлого. А Габриель