была бы через нее связана с Лотарингским домом. Чего же еще недоставало для еебезопасности? Королевские принцессы дали слово королю быть за нее. Ее сторонупринял владетельный князь, герцог Савойский[80], ибо он был удостоен чести обручить свою дочь снаследником французской короны. Хотя юный Цезарь был уже помолвлен, но приновых обстоятельствах какая-то мадемуазель де Меркер оказалась значительно нижеего по положению. Ей по справедливости был предоставлен отпрыск рода Конде,одиннадцатилетний принц из дома Бурбонов; единственный, кто, по человеческомуразумению, мог быть опасен для сына Габриели. Король подумывал даже, не сделатьли из возможного претендента на престол священнослужителя… «Кардинал, оченьбогатый — тогда всякая опасность будет устранена для Габриели и моего рода», —думал Генрих.
Между тем и до него долетело жестокое предсказание флорентийского мага, нопрошло мимо его слуха, даже не задев его. Он действует; и если бы судьбу можнобыло остановить, он все бы предотвратил. Спустя два года Бирон окажетсяпредателем, голова его падет, что будет худшим горем для короля, чем дляизменника. А где через два месяца будет Габриель?
О волшебнике Бицакассере ей рассказала мадемуазель де Гиз, в то время какзаплетала ей волосы. Габриель не испугалась, она повторила то, что Генрихговорил о звездочетах: они до тех пор будут лгать, пока в конце концов нескажут правды. Ее судьба ничего не имеет общего с древним старцем, которыйвсе-таки не сумел сохранить при себе свое знание. Ее судьба лежит открыто всильной руке ее повелителя. Она в безопасности, ибо она с ним и пойдет с ним,куда бы он ни шел.
Это хорошо для часов бодрствования. Если бы только не было снов! Однаждыночью она лежала на большой кровати королев, ее возлюбленный рядом с ней, иокружали их все стены Луврского дворца, как вдруг на нее надвинулось страшноепламя — охватило ее и чуть не пожрало. Она проснулась, от ее стонов пробудилсявозлюбленный, и он тоже видел во сне огонь и испытал еще больший страх, ибо былбессилен ее спасти. Оба они поднялись и прижались друг к другу. То, что ониговорили, утешение, которого они искали, ужас, который их потрясал, — все этобыло чем-то второстепенным. В глубине души оба были ошеломлены сознанием, чтоконец их любви неотвратим. Столько сделано, столько подготовлено ипредусмотрено — и все искусственное здание покоя и уверенности опрокинуто однимсном.
Утром они уже не помнили, когда, собственно, была принесена жертва. Генрихсказал своей государыне — этим именем он снова назвал ее: лишь беременностьпричина ее беспокойства, а оно, естественно, передалось и ему; потому им былобы лучше провести пост на лоне природы. Со всем двором они отправились вФонтенбло, там Габриель наслаждалась последними неделями блаженного бытия.Возлюбленный не отходил от нее ни на шаг; не было и речи о том, что они могуткогда-нибудь в жизни разлучиться. Именно это вскоре предстояло им, но о беде нехочется думать; пока она не наступит, она забыта. Тем чудовищнее кажется онапотом, когда разразится.
Патер Бенуа, простой священник, опекал души простолюдинов в рыночномквартале города, прежде чем король сделал его своим духовником. Король Генрихсчитал, что можно довериться священнику, который привык обращаться с народом, —такой скорее будет без фальши. И вот патер Бенуа, из чисто религиознойвзыскательности, потребовал, чтобы страстную неделю король провел водиночестве, а дабы показать себя готовым к покаянию, он должен на это времяуслать прочь герцогиню де Бофор. С возлюбленной не каются, иначе соблазн,которого и без того было довольно, еще приумножится. Будущей королеве надлежитподавать добрый пример. Патер Бенуа, у которого намерения самые благие,отсылает ее в Париж, чтобы она открыто выполнила свой долг благочестия.
Генрих сначала воспротивился. «Кто ему это внушил?» — напрямик спросил онпатера. Тот стал ревностно отпираться, заявил, что не слушает людей, апоступает согласно долгу священнослужителя, и Генрих поверил ему. Бедныйсвященник всецело ему предан: Генрих произвел бы его в епископы, если бы несопротивление Рима, который считает этого человека тайным протестантом.Сказать бы, что он против Габриели?.. Но Генрих не припомнил ни одного слова,которым Бенуа попытался бы повредить ей. Он не против Габриели, он, несомненно,действует по чистой совести.
Так же думает и сам Бенуа: позднее, после того как события совершатся, онбудет сколько возможно успокаивать свою совесть и считать, что его роковоевмешательство никем внушено не было. Кто сказал, что ему не дождаться буллы овозведении в епископы, разве только он не допустит, чтобы король принял святоепричастие, пребывая в смертном грехе, и отошлет королевскую возлюбленную вПариж? Кто? И сколько их было? Может быть, нечистый заронил это семя в душусвященника, — но чьи же черты принял при этом нечистый? Он, должно быть,перевоплощался попеременно в разные невзрачные образы, должно быть, пускал вход любые чары, дабы ничто не выдало его. Тем не менее патер Бенуа мало-помалунападет на след нечистого позднее, после того, как свершатся события. Онзаболеет от этого и станет просить короля отпустить его обратно в рыночныйквартал.
Когда Генрих сообщил ей о неизбежной разлуке, Габриель тотчас же, безвсякого перехода, после глубокого спокойствия впала в бурное отчаяние. Она этопредвидела. Бицакассер окажется прав. Патер Бенуа участвует в заговоре, еезлейший враг Рони направляет все, даже звезды. Непривычный тон беспредельногоотчаяния испугал Генриха. Рыдая, она упала к его ногам. Не покидай меня! Тогдаон тоже опустился на колени, привлек ее к себе на грудь и принялся задушевноутешать в огорчении, которое одинаково сильно для них обоих, но его надопережить. Она стонала:
— О бесценный повелитель, мы больше не увидимся никогда.
Он отвечал:
— Все пройдет! Моя рука простерта над тобой, где бы ты ни была. Кто посягнетна тебя?
Он и в самом деле думал: «Никто не посягнет». Кроме того, он все приписывалее положению: и дурные предчувствия, и эту вспышку отчаяния. Ему самому стоилобольшого труда не возмутиться против навязанного решения. Оставшиеся дни онвидел ее измученной, чувства ее, особенно зрение, были ослаблены головнойболью, виски ей с утра до ночи сжимал какой-то незримый железный шлем. «Тольконе захворай, мое величайшее сокровище и единственное владение».
Двор был распущен, все разъехались по своим приходам для исповеди ипокаяния. Они остались одни, только с теми людьми, которым надлежалосопровождать Габриель в путешествии и отвечать королю за нее. Пятого апреля, впонедельник на страстной, они выехали, — герцогиня де Бофор в носилках,возлюбленный провожал ее верхом. По дороге они сделали привал, чтобы поужинать,но есть не могли. Затем остановка на ночь, их последняя ночь, объятие, котороебольше не соединяет. Габриель отворачивает голову, сжатую незримым шлемом. Онане уснет; давно уже, несмотря на большую усталость, она проводит ночи безсна.
К утру они достигли берега Сены, на воде их ждало громоздкое медлительноесудно, запряженное лошадьми; оно должно было спокойно, без толчков везтидрагоценное сокровище. Далее последовали строгие наставления короля женщинам изсвиты герцогини, герцогу де Монбазону[81],начальнику охраны, и господину де Варенну, управляющему почтовыми сообщениями.Они не смеют ни на шаг отойти от герцогини и отвечают за нее головой.
В последнюю минуту она обняла его с небывалой силой. Мы больше никогда неувидимся, никогда, никогда. Он был близок к тому, чтобы произнести словоизбавления и воротиться вместе с ней. Но ее прекрасные руки ослабели, онбережно снял их со своей шеи, целуя ее в губы. Наконец она покориласьнеизбежной разлуке, еще раз поручила ему детей, и он покинул судно. Пока онимогли видеть друг друга, Габриель без устали слала ему приветы своей прекраснойрукой, а Генрих размахивал шляпой. Когда она совсем исчезла из виду, он вытерглаза: для него дорогой образ скрылся еще раньше за пеленой слез.
Черная курица
Услужливый спутник Бассомпьер немедленно вытащил колоду карт. Нет? Еслигерцогиня не желает сыграть партию, тогда, быть может, она позволит развлечьсебя беседой. Но и беседа не задалась. Бассомпьер, продолжавший вести себянепринужденно и даже дурачиться, сообразил, что путешествие это может бытьопасным. Любопытный от природы, он проведал много больше, чем другие. Припервом же удобном случае он покинул судно и вернулся к королю. Он былприставлен к герцогине только в целях увеселения. «Сир! Должен довести довашего сведения, что никаким способом нельзя было отвлечь герцогиню от тоски повас, которая томит ее. Но особенно угнетает ее страх — на этот счет у меня своемнение, которого я вам не выскажу. Если обнаружится, что страх ее обоснован, томеня при этом не окажется. Как вы можете убедиться, я здесь». После долгихчасов пути скорбный корабль причалил к арсеналу. Герцогиню де Бофор уже ждали.Ее брат, ее зять маршал Баланьи, дамы Гиз, в том числе высокопоставленнаядевица, которая часто заплетала ей волосы, и многие другие были налицо. Всезаметили ее заострившиеся черты, бледность, покрасневшие веки, однако сказалией, что у нее очень здоровый вид, и торжественно приветствовали ее. Дом еесестры, супруги маршала Баланьи, был неподалеку. Габриель попыталась тамотдохнуть. Однако вскоре явились посетители, они проникли даже в комнату, гдеГабриель хотела уединиться. Она поднялась. «Куда?» — спросила она господина деВаренна.
С господином де Варенном случилось то же, что и с патером Бенуа; онпосоветовал, по его разумению, наилучшее, и впоследствии так и не понял доконца, почему оно оказалось наихудшим. Кое-что впоследствии стало ему яснее,чем бедному священнику. Варенн имел постоянные сведения об агенте Бончани.Разумеется, тот ни разу сам не сказал ему: привези ее туда. Неведомо кемпосланные посредники и наушники, бесспорно, являлись и к нему, но он не обратилна них особого внимания. Отсюда напрашивается вывод, что э