его великими заслугами. Он выслушал ее, а затем прислал мадам де Сюлли, чтобы ита попрощалась с ней перед их отъездом в свои поместья.
Жена важного министра, который останется таковым, весьма неохотноотправилась на поклон к любовнице короля, после которой у него будет немалодругих: таков был ее взгляд на это дело. Вытянувшись всем своим длинным,плоским туловищем, сидела она подле больной, и та испугалась холодных глаз,которые бесстыдно подсчитывали, какая ей сегодня цена. Мадам де Рони решила,что хватит ее ненадолго, а потому всякие уверения сочла излишними. Габриельсама попыталась расположить к себе черствую особу.
— Вы должны стать моим лучшим другом, — сказала она.
Должно быть, она совсем потеряла голову, потому что прибавила:
— Я всегда буду рада вашему присутствию при моем пробуждении и отходе косну.
На это дама поднялась с места, отчего едва ли стала выше и прямее. Вместопоклона слегка опустила подбородок и угловатым движением схватилась за ручкудвери. Почтенная дама из мелкого дворянства, без единого пятнышка на репутациивсей родни, чему очень способствует протестантская религия, была настольковозмущена, что даже на обратном пути в карете сидела точно палка, сжав тонкиегубы.
Только дома она дала себе волю и устроила своему супругу сцену за то, что онпослал ее к потаскушке. Развратная семья, всенародный скандал, закатившаясязвезда: пристало ли честной женщине тут лебезить и угождать.
— Я должна присутствовать при том, как она ложится и расставляет ноги! Этоя-то! — кричала мадам де Рони, не помня себя от гордости и несокрушимойдобродетели. Рони, слегка испугавшись, решил внести успокоение: кто знает, наком вдове вздумается сорвать свою злобу. Он обещал ей, что она увидитинтересное представление, хорошо разыгранное, если только не оборвется веревка.В своих мыслях он не ставил это в прямую связь с веревкою. Зато у супругиоброненное им слово отняло дар речи, могучий рыцарь воспользовался ееизумлением, чтобы поспешно уйти от опасности.
Если даже Габриель и была уже отравлена, она тем не менее ревностновыполняла свой долг благочестия. Ночь она провела беспокойно, ее мучили обычныекошмары, утром к этому добавилось посещение злобной женщины, и все же она незамедлила отправиться к исповеди. Церковь, называемая малой Сент-Антуанской,была близко, мадемуазель де Гиз сопровождала прекрасную грешницу. Она уверялаее, на основании собственного опыта, что женщины затем и созданы, чтобы грешитьчерез любовь, и в прощении им сомневаться не приходится. Девица решиласделаться первым лицом при будущей королеве, признания ее имели целью побудитьГабриель выдать что-нибудь из своих собственных приключений. То, что знаешь,всегда может пригодиться.
Габриель молчала — не по расчету, она была только слаба и грустна.Фривольная беседа мадемуазель де Гиз даже нравилась ей, это был остаток тогомира, который окружал ее, последнее легкомыслие, которое обращалось к ней иулыбалось ей. В исповедальне она не покаялась ни в одном из своих поступков именьше всего в своей искренней любви к бесценному повелителю. Зато онасозналась, что была нерадивой христианкой, о чем очень сожалеет, но теперь ейуже поздно исправляться. Она так и сказала, получила отпущение и вернулась вдом к сапожнику.
Она покинула его еще раз под вечер в эту же самую среду, чтобы в той жецеркви прослушать концерт. Первые дни апреля 1599 года стояли необычайнотеплые, у дороги цвел виноград. При виде носилок будущей королевы людисбегались со всех сторон. Носилки охраняла королевская стража под начальствомгосподина де Монбазона, за ними следовала карета лотарингских принцесс. В этотпрекрасный весенний день еще раз открыто появляется французская королева,уроженка Франции, второй такой королевы после нее не будет. Народ знает больше,понимает много лучше, чем посвященные. Когда мимо движутся носилки, болтовняумолкает и головы склоняются. Ожидаемая свадьба обсуждалась часто и повсюду. Ноэто зрелище сразу прерывает мысли о свадьбе. Роскошные одежды для венчания икоронации подробно описаны и всем знакомы. Однако здесь приходится вспомнить одругом, последнем одеянии, какое каждый наденет когда-нибудь. У герцогини деБофор строгий вид, такой строгости не бывает у живых. Она устала тойусталостью, от которой нельзя отдохнуть. Сердце сжимается, когда заглянешь вносилки. Большое, всеобщее несчастье пока что только предчувствуется; едва онослучится, как его значение уже будет забыто. Сейчас же оно открыто шествуетпод многочисленными взглядами.
Габриель в последнем своем обличье была прекрасна, уже не в мирском смысле,ибо одета она была строго и скромно, прекрасна той красотой, объяснить которуюнельзя. Она знала это и желала, чтобы ее повелитель мог увидеть ее, когда онашла по церкви. «Люди сами расступались передо мной, мой бесценный повелитель,обычно же нашей страже приходилось раздвигать толпу. Руки непроизвольноскладывались на груди. И вы и я, мы оба любимы народом». Это говорила онамысленно, потому что в голове у нее странным образом перемежались знание иутешительные иллюзии. Над усталостью и отречением еще и теперь не разодерживала верх привычная жажда жизни, под конец она заговорила особенновластно.
В стороне для герцогини был устроен отдельный помост, дабы ее не теснилатолпа. Церковь была полна из-за хорошей музыки и оттого, что там, навозвышении, можно увидеть знаменитую Габриель. Пока в священных звуках ещецарит мрак и наш Господь медлит во гробе, прежде чем воскреснуть, — мадемуазельде Гиз воспользовалась этим промежутком времени, чтобы снискать себеблагодарность приятными вестями. То были письма из Рима, где сообщалось, чтобрак короля будет вскоре расторгнут. Однако папой Климентом это понимаетсяиначе, чем говорится; он расторгнет брак короля, но не для того, чтобы тотженился на своей наложнице: иначе хула за соблазн падет на папу. А посему оннадеется, что Божий промысел выведет его из затруднения, он ежедневно об этоммолится, и действительно, событие станет ему известно в тот же день и час,когда оно совершится: обстоятельство сверхъестественного порядка.
При тусклом свете лампад и под скорбные песнопения у гроба Господня Габриельс трудом разбирала радостную весть и верила ей, хотя холодный страх обволакивалее. Между тем девица, которая лебезила перед ней, напоследок преподнесла самоелучшее: две весточки от короля, их девица отобрала одну за другой от двухгонцов. Габриель читала о его тоске, нежности и о том, что рука еевозлюбленного простерта над ней, где бы она ни была. Тут ей стало тепло иотрадно в последний раз в жизни. Ее спутница увидела, что она улыбается, какдитя, мадемуазель де Гиз это пришлось по вкусу, обещая в будущем легкий успех.Когда отзвучала торжественная блаженная мелодия воскресения, дамы отправилисьдомой в очень хорошем расположении духа. Только они слишком разогрелись впереполненной церкви: у Габриели слегка кружилась голова. В саду у Цамета онаупала и потеряла сознание.
Едва ее успели поднять и отнести на постель, как у нее начались судороги.Все лицо дергалось, и каждый мускул дергался в отдельности, веки и глазныеяблоки двигались особенно быстро. Глаза закатывались влево, заметна быланеподвижность зрачков. Как страшно исказился привыкший к поцелуям рот! Челюстисжаты, точно тисками.
Спустя полминуты все дергающиеся мускулы конечностей, туловища, шеи и лицасразу застыли в неподвижности. Голова была теперь запрокинута назад, лицоповернуто влево, спина выгнулась дугой. И тут же у этой женщины, которая толькосейчас еще была выше всех, остановилось дыхание, отчего лицо ее вздулось,посинело и являло собой ужасающее зрелище. Язык высунулся изо рта, зубызакусили его, и кровавая слюна забрызгала щеки, волосы, подушку — словом, всепризнаки налицо, поспеши же покинуть особу, которая только сейчас еще была вышевсех, дабы злой дух не вселился в тебя самого. Или по меньшей мере во избежаниезаразы.
Габриель пришла в себя, огляделась и увидела только господина де Варенна,который растерянно, с ужасом смотрел на нее. Он отвечал за нее перед королем,его совесть била тревогу, потому что он привез ее в это роковое место.
— Увезите меня прочь из этого дома! — гневно воскликнула герцогиня де Бофор;он испугался для себя самого худшего. А потому не решился вызвать врача илисвященника. Он попросту послушался ее приказаний. Она пожелала, чтобы ееотнесли в дом ее тетки мадам де Сурди, и отправилась туда в своих носилках,куда усадил ее Варенн и подле которых шел один Варенн. Она, верно, думала, чтотам ее ждут прислужницы и с ними знатные дамы, которые тоже служили ей, аглавное, мадемуазель де Гиз. Нигде ни души, ей больше не служил никто, кромеВаренна, бывшего повара и вестника любви, теперь же он заменил ей камеристку иуложил ее в постель. Слуги тетки были отпущены на все то время, какое самамадам де Сурди проведет в своем сельском приходе. Варенн отправил к ней гонца,чтобы она спешно приехала.
Между тем у Габриели беспокойство сменилось изнеможением. Она плакала и впустом доме призывала своего повелителя. Чтобы быть к нему поближе, онанастойчиво стремилась в Луврский дворец:
— Я могу идти! Ведь это очень близко. — Господин де Варенн без кафтана, вфартуке уверял ее, что там ей покажется еще пустынней.
— Что вам, собственно, нужно в Лувре? — спрашивал он, теряя терпение. Она неговорила, хотя сама знала, что ей нужно. Благодетельная усталость облегчала еймысль о смерти, но только бы умереть у ее повелителя, в той комнате, которуюона делила с ним, где самый воздух был оживлен их смешанным дыханием.
Наконец она задремала, ночь прошла спокойно, утром она сама нашла, что вид унее обычный. Варенн был изумлен, с его помощью она без всякого труда прошлачерез дорогу в церковь Сен-Жермен-л’Оксерруа и там приняла причастие. Это былов четверг на страстной неделе. Еще два дня, надеялась она, и снова она будетвместе со своим повелителем. На этот раз она проявила истинное благочестие, ибосердце ее было полно признательности. После обеда ей стало худо, она вынужденабыла прилечь. Перед наступлением новых мук она нашла в себе силы послать к