королю одного дворянина, которого выбрала сама, ибо считала его надежным. Онапросила у своего возлюбленного повелителя разрешения немедленно вернуться кнему и была уверена, что после этого он явится сам. Конечно же, он не оставитее в беде, когда прочтет то, что она пишет, а об остальном догадается.
Она уже представляла себе, как он садится на коня, меж тем как Вареннприбавил к ее письму еще несколько слов: спешить особенно ни к чему. Ведь ониграл в карты, пока герцогиня ела подозрительные кушанья. Он будет наказан темсуровее, чем раньше королю станут известны все обстоятельства. Кто не знаетего: после того как она будет спасена, он простит. Пожалуй, он простит и всамом худшем случае, ибо будет слишком опечален, чтобы быть строгим. Так илииначе, а гонец все-таки скакал по дороге, время подошло к четырем часам, иГабриель извивалась в муках.
Насколько мог понять растерявшийся Варенн, такое состояние бывает передродами. Он по собственному почину побежал за женщиной, которая три разапринимала у герцогини; но внизу столкнулся с пажом Сабле, и побежал тот. Гийомпривел не только мадам Дюпюи, но и настоятельно потребовал господина ЛаРивьера. Юный Гийом так понял господина де Варенна, по крайней мере такой доводнамеревался он выставить в свое оправдание. Впрочем, врача не было дома, онявился к больной только через час, в пять часов. До тех пор мадам Дюпюи прямоголову теряла, ничего подобного она никогда не видела.
Приступ прошел, как и первый, только был тяжелее. После неистовых судорогнаступило оцепенение, сопровождаемое удушьем, от чего лицо непостижимоизменилось. Прежде при исполнении своих обязанностей мадам Дюпюи знавала лишьпрелестную Габриель, а не эту посиневшую искаженную маску с вращающимися вовсех направлениях глазами, — и теперь не вынесла такого зрелища, повернуласьлицом к стене. При больной остался один Варенн, во время этого приступа, как иследующего, он держал герцогиню в своих объятиях.
Он бормотал про себя: «Вот наконец-то возвращается дыхание. Оно вырывается сшумом, естественно, ему мешают пары яда. Все вполне нормально», — последнееговорилось для собственного успокоения. В конце концов все умирают, тут ни причем колдовство, даже необычного тут ничего нет, говорил господин де Варенн,который успел побывать всем, чем угодно, а в настоящее время был управляющимпочтовыми сообщениями, губернатором, умел ладить с иезуитами, как с любойопасной силой. Почему бы ему не поладить и со смертью. Пока что со смертьюдругих, своя собственная ему еще отнюдь не улыбалась, своя собственная, еслитак уж необходимо подумать о ней, была чрезвычайно далеко, в образе сказочноготраурного кортежа, который все не двигался с места.
С присущим ему трезвым взглядом на жизнь он относился к несчастной, которуюв самые ужасные для нее минуты держал в объятиях, как к существу, вследствиенесчастья обратившемуся в ничто. Он считал бы своим долгом покинуть ее, каксделали все остальные. К сожалению, за этой грозной смертью стоял не менеегрозный король, который еще ничего о ней не знал. Опаснее всего для Вареннабыло бы, если бы король узнал о смерти Габриели помимо него, от людей, которыевину за нее возложили бы на Варенна. А потому он уже подумывал — не послать лиему вслед за первым гонцом второго: поздно, сир, не стоит беспокоиться.
Вообще же он вполне по-человечески обращался с отребьем, которое большенечего принимать в расчет. Приходя в себя после каждого из приступов, отребьена время снова становилось женщиной, которая с удивлением озиралась посторонам. То, что она говорила, было маловразумительно, так как она искусаласебе язык. Варенн тем не менее все понимал; он поддерживал ее, когда она писалакоролю, всякий раз это был новый крик о помощи. Он обещал доставлять еепослания, но ни второе, ни третье так и не достигли назначения. В пять часовпоявился господин Ла Ривьер, первый врач короля.
Теперь изменился и внешний вид больной, и все положение: Ла Ривьер обильнопустил ей кровь, сделал промывание соленой водой. Между тем мадам Дюпюи по егоприказу приготовила теплую ванну, и они вдвоем посадили в нее герцогиню.Подобного рода меры обычно применяются против отравлений, поэтому они испугалигосподина де Варенна, которому малейшее подозрение грозило бедой. Но тут, впротивовес этому страху, возникла новая возможность: герцогиня не умрет. Врачспасет ее. И так как она могла остаться в живых, Варенн стал проявлятьнеистовое рвение. Он пробовал рукой, достаточно ли тепла ванна, не смущаясьобнаженной красотой, наоборот, он громко восторгался ею. Король будет очарован.Прелестью она превосходит самое себя, хотя, казалось бы, это невозможно. И тутже шепнул на ухо господину Ла Ривьеру, что, по его мнению, яд уже вышел из еетела.
Врач ничего не ответил. Он вслушивался в то, что говорила больная, — не радисамих слов: она высчитывала часы, когда ее посланные достигнут короля, первыйперед вечером, а второй и третий встретятся с ним, когда он будет уже на пути кней, нынче же в ночь. Конечно, и слова были интересны врачу, а больше звукречи, прерывистый и несвязный. Он следил за изменениями лица, уже неодутловатого, а осунувшегося и совершенно белого. В воде он ощупал ее живот.Вдруг он приказал господину де Варенну оставить его наедине с герцогиней.Жидкость, вытекавшая из ее тела, окрашивала воду в темный цвет. Однако это былане кровь.
Тогда врач вместе с мадам Дюпюи отнес больную обратно в постель, чтобыдожидаться того, в чем он теперь был совершенно уверен. Тем не менее он непереставал ухаживать за ней и заботливо следить, чтобы жизнь не пресеклась дотех пор, пока она не окончится сама собой. По его разумению, это продлится ещемного часов, ибо больная оборонялась против смерти с необычайной силой: силудавала ей мысль о ее повелителе, о том, как он скачет верхом, торопясь кней.
Когда начался новый приступ, Ла Ривьер схватил край простыни, засунул егобольной между зубами и прижал язык к небу. Он сделал это своевременно, иначе втакой страшной судороге она откусила бы себе язык. Точно так же он в нужнуюминуту перед началом рвоты велел мадам Дюпюи подать сосуд. Сам он в это времящупал пульс, который невероятно частил от напряжения, и сосчитать удары не быловозможности — впервые врач стал опасаться слишком скорого прекращения жизни.Он продолжал давать указания, имея в виду не смерть, а жизнь. Господина деВаренна он послал за молоком. При чем тут молоко, спросил Варенн.
— Ступайте! Нам нужна вода, смешанная с молоком!
Господин де Варенн покинул комнату и воспользовался случаем осуществить своенамерение. Он написал королю: «Сир! Умоляю вас, не приезжайте».
Он задумался. «Вы увидели бы ужасное зрелище, — приписал он. — Сир. Госпожагерцогиня навсегда отвратила бы вас от себя, если ей суждено вернуться кжизни».
Здесь он встал. Из-за другого слова, которое ему предстояло написать,сомнения вновь одолели его. «Врач ухаживает за герцогиней как за человеком,которому суждено жить. У него непреклонный и решительный вид, за показной,бесцельной работой нельзя так держать себя, как держит он. Что, если и в самомделе выйдет по-иному и слово, которое мне остается прибавить, окажется ложью?Все равно мое будущее так мрачно, что хуже оно быть не может. Рискну, ибовыбора у меня нет». Варенн написал, не присаживаясь:
«Бесполезно спешить, сир. Герцогиня умерла». И послал самого быстрогогонца.
Мадам Дюпюи вышла на минуту, чтобы поплакать.
— Все кончено? — жадно спросил Варенн.
В комнате оставался врач и она, та, кого когда-то звали: прелестнаяГабриель. Он говорил с ней так, словно она и сейчас была прежней. Он говорил,что ее легкое недомогание связано с ребенком, после разрешения от бремени онавыздоровеет. Она чуть шевельнула головой на подушке в знак отрицания, и егонаблюдательный взгляд прочел в ее глазах равнодушие, словно она не узнала его.А ведь она всегда была к нему расположена, доверяла ему и, когда корользаболел, позвала его, прежде чем позвать хирурга. На вопрос, хорошо ли она себячувствует, она только ответила, что апельсин показался ей горьким. Потом сталажаловаться, что у нее болит голова, что она понять не может, где же король.
— Усните, — посоветовал он, и она послушалась. А он стоял и наблюдал, как ееволя препятствовала ей крепко уснуть, вопреки ее потребности забыться. Тогда онпостарался принять все известные ему меры, чтобы отдалить следующие приступы.Через короткие промежутки он давал больной воду с молоком, после чего почкистали в большем количестве выделять черную жидкость. Мадам Дюпюи усерднопомогала ему, ибо видела, какое действие оказывает лечение, и восхищаласьврачом. Он же понял, пока им восхищались, что старания его напрасны. Больнаявпадает в зловещий сон, лицо становится бессмысленным. Вот снова начинаетсявозбуждение, дыхание делается прерывистым. Она открывает глаза, виднырасширенные зрачки. Врач попытался пресечь припадок, он снова пустил кровь.Тщетно.
Когда те же муки повторились еще дважды, истощилась выносливость не больной,а сиделки. Врач разрешил ей отдохнуть.
— Сейчас уже восемь часов.
Женщина ужаснулась.
— Она уже четыре часа терпит такие схватки, другая умерла бы после первогоприступа. Ребенка нельзя вынуть. А нет ли у нее там внутри еще чего-нибудь,кроме ребенка? — тихо спросила женщина и перекрестилась.
Врач остался на ночь совсем один с умирающей. Он стоял подле кровати инаблюдал. Истощив ее, припадки истощились сами. Это, если угодно, умирающая. Ачто иное представляем собой мы все, пока мы живы? Она будет жить еще завтра.Завтра пятница, святая пятница перед Пасхой, Страстная Пятница; ее онапереживет, это почти несомненно, а в большем никто не может быть уверен.
«Мне следовало бы расширить шейку, чтобы извлечь ребенка. Ребенок все равноне жил бы, зато мать могла быть спасена. Ее воля преодолевает низменнуюприроду. После таких сверхчеловеческих усилий она в полузабытьи говорит о своемповелителе, она наконец настигла его, она лепечет в упоении… Я не смею слушатьэто. Я должен действовать! Врач, спасай жизнь!»