артиллерии пришлось вступить в пререкания с королем. Королю не терпелосьувидеть действие огня до сумерек. Рони возражал. Сперва надо было подмоститьпод орудия настил из балок, а также замаскировать их ветками. Корольразгневался.
— Вы во всем хотите главенствовать. А глава — я.
После чего верный слуга уступил, хоть и с недовольством и лишь науки ради.Попытка не удалась, как и следовало ожидать.
— У меня нет охоты стрелять по воробьям, — сказал начальник артиллерии иоставил королевское величество под дождем.
Наутро густой туман застлал горизонт вместе с мишенью. Ни следа крепости,король высмеивает своего начальника артиллерии. Тот не унывает. Едварассеивается мгла, как он наводит орудия. Одно, которое он навел собственнойрукой, пробивает брешь в укреплении. Сверху отвечают, канониры короля падают,он насчитывает десять убитых, среди них двух офицеров. Генрих говорит про себя:«Мой начальник артиллерии был при Иври, трудно поверить этому. Там сражалисьпо-иному, я бы сказал: тогда мы умирали во всеоружии. Он был покрыт рублеными иколотыми ранами, высокоторжественная процессия провожала его домой. Странныйчеловек! Все мы странные люди — трудно постичь, как можем мы продолжать своедело после всего, что произошло и что осталось позади».
Когда у них там, вверху, взлетела на воздух пороховая башня, оникапитулировали, и начальник артиллерии верхом на статном коне совершил въезд, ажители встречали его, стоя на коленях. Когда они показали ему своих раненых, онпри виде стольких растерзанных, обожженных тел смягчился и предоставил импочетные условия сдачи. Только из суммы, которую он потребовал, выторговатьничего не удалось.
От замка шли каменистые уступы, покрытые скудной растительностью. Тампрогуливался король с начальником артиллерии, он один во время беседы созерцалгорный кряж, светлый, как стекло. Начальник артиллерии не замечал пейзажа, онбыл всецело занят мыслью взять теперь и Монмелиан. Эта крепость неприступна, водин голос сказали ему на военном совете. То же во время прогулки утверждал икороль, однако втайне думал раззадорить этим начальника артиллерии, чтобы онпревзошел собственное мастерство. При этом король созерцал горный кряж,светлый, как стекло, голые вершины, холодные, прозрачные краски, которымиранняя осень покрывала далекие зубцы и утесы. Над снежными просторами парилонебо, голубое и пустынное. Будь это родные Пиренеи, на голову короля, налесистые горы лились бы потоки слепящих лучей. Здесь же воздух легкий иморозный, он так и просится в грудь и отчетливо рисует очертания мишени, накоторую мы направляем пушки.
Начальник артиллерии напомнил королю один случай. Он постоянно напоминал емуо чем-нибудь. Герцог Савойский осматривал королевские пушки в арсенале, когдадоговор еще не был нарушен и отношения казались дружественными. Герцог был спервого взгляда потрясен мощной артиллерией, почему начальник ее сейчас жезаверил его:
— Сударь, этими пушками я возьму Монмелиан. — Ух! Как тут затопал ногамигорбатый герцог и весь побелел от бешенства, если не от страха.
— Господин начальник артиллерии, — сказал король, — вы требуете месяц срокудля захвата крепости. Это гордость герцога, так быстро вам не завладеть ею. Новсе равно, даю вам месяц сроку и предоставляю свободу действий: я буду лишьзрителем.
Господин де Рони не желал и слышать о том, чтобы королевское величествоподвергалось всем опасностям осады. На самом деле он боялся, как бы король нестал мешать ему. Чем он будет дальше, тем лучше. Король понял, а потому перевелразговор. Он сказал, что путешествие это весьма приятное, не будь шальных пуль.Ему оно освежает тело и душу, ибо здесь он отдыхает от женщин, а значит, и отсводников.
Во время этой речи короля начальник артиллерии покосился на него спервасурово, потом с усмешкой. Он был выше своего государя, но при быстрой ходьбеподавался теперь вперед своим негнущимся станом, а руки любил держать заспиной. Король сохранил прежнюю ловкость движений, он спрыгнул с уступа ивернулся с осенним цветком в руке, не прервав своей речи.
— Господин начальник артиллерии, впервые здесь, в горах, чувствую яприближение того времени, когда женщины перестанут восхищать, а значит, имучить меня. Из всех одна лишь была моим счастьем и моим владением. Это неворотится никогда. — До сих пор он ни разу не упоминал об утраченной; наступиломолчание.
— Сир! — отважился немного погодя Рони. — Корабль с вашей августейшейкоролевой и великим множеством денег принесет вам то и другое — владение исчастье. Вам прискучили лишь любовницы, с чем вы согласитесь без труда, когда ярасскажу вам историю одного короля былых времен. — И рассказал королю не чтоиное, как его собственную историю, и притом с нравоучительной целью. Хотябудущий герцог Сюлли и был моложе своего государя, однако считал себяпризванным поучать его во всем, будь то артиллерия или любовь.
— Шестьсот лет тому назад, — начал господин де Рони, — у одногопрославленного властителя Востока умерла самая любимая наложница. — «Прошлошестнадцать месяцев», — подумал Генрих, поняв намек.
— В порыве горя султан дал торжественную клятву, — утверждал сказочник, — онпоклялся, что никогда не переступит порог своего гарема. Но подобное намерениепротиворечило его природе, отчего всякий, кто имел честь приблизиться к нему,опасался за здоровье короля.
— Да, — вскричал Генрих. — При восточных дворах в большом ходу сводники.Могу себе представить, как они докучали государю.
— Во всяком случае, он не заставил себя долго просить, — отвечал Рони. — Онкупил для своего гарема восемнадцатилетнюю девственницу.
— Которая уже отнюдь не была таковой, — вставил Генрих.
— В той мере, в какой эта оговорка может служить извинением, я принимаюее, — сказал протестант. — Печаль и осиротелость легко переходят в необузданнуюжажду утех. Так и случилось с нашим султаном, он не ограничилсяодной-единственной покупкой. Он приобрел много женщин, среди них даже кузинусвоей усопшей повелительницы, должно быть, из уважения к ее памяти. И, подуматьтолько, — он водил своих мимолетных подруг в тот же пышный приют некоегоростовщика, который так часто видел в своих стенах самого султана вместе с егобесценной повелительницей.
Генрих пошевелил губами. Хотя слова его были мало внятны, Рони переждал.
— Этот султан, — шептал Генрих, — понял, что ему больше нечего ждать отлюбви. Он махнул на себя рукой, он опустился ниже дозволенного ему предела.
Рони ничего не слыхал, он впервые с начала их прогулки созерцал горныйпейзаж.
— Мы забыли о восемнадцатилетней девственнице, — заметил он наконец.
— В самом деле. — Генрих был удивлен. — Ваш султан очень забывчив, господинначальник артиллерии. С ним нередко случалось, особенно на войне, что новаявозлюбленная ускользала у него из памяти на день, а то и на неделю. Затмилсядень тоскою, — ничего похожего с ним не было. Жестокое прощанье, — избави Боже,он только радовался.
Сказочник рисовал теперь другой образ, — несговорчивого визиря. — У нашегосултана был суровый, расчетливый визирь. Этот сановник уже и с покойницей неладил из-за того, что она со всей своей семьей очень дорого стоила государю, апод конец даже пожелала стать королевой. Новая же с этого начала. Мало того чтоотец этой особы продал ее невинность султану за сто тысяч золотых и визирюпришлось выплатить их. Как описать ужас сановника, когда его государь показалему бумагу, за печатью и подписью, где алчной особе был по всем правилам обещанбрак. Визирь просчитал до трех и затем… разорвал высочайшее обязательство.
— Господин начальник артиллерии, вы сочиняете сказки.
Король остановился и вперил взгляд в своего спутника.
— Этого вы не посмели сделать!
— А какой бы из этого был прок, — возразил Рони. — Вы написали бы второе. Выбыли без ума от мадемуазель д’Этранг и боялись только, как бы не упустить эту,подобно той. Вашему слуге оставалось лишь возможно скорее женить вас на богатойпринцессе.
Король скорчил гримасу.
— И получили мы меньше половины того приданого, какое потребовали, но мнепришлось согласиться, чтобы оплатить эту войну. А мое брачное обязательствоосталось в руках господина д’Этранга, того самого, кто стоял у смертного одракороля, моего предшественника, и держал ему подбородок, чтобы он не отвалился.Вы могли придумать что-нибудь поумнее, господин начальник артиллерии.
— Так уж, видно, суждено… — начал было Рони.
Никто не узнал, что именно суждено, ибо начальник артиллерии закрыл рот идаже опустил веки: этого за ним не водилось. Король зашагал снова быстреепрежнего. По оголенным осенним садам горного склона молча шагали они, начальникартиллерии подле короля, который спрашивал про себя, что же суждено. «Любвидлиться вечно, — наверно, не это. Я так же мало люблю Генриетту, как она меня.Я спешил покорить ее, потому что нельзя терять время, когда стареешь. Ногимужей, которые вынесут тебя, уже у порога, вот что мне суждено…»
— Господин начальник артиллерии, выкладывайте ваши истины. Я жду от васистин.
Голос слуги не был, как обычно, сух. Как ни странно, он чуть ли недрожал:
— Сир! Самые суровые истины относятся ко мне самому. Я ревновал вас к вашейбесценной повелительнице, которая вас любила и была вашим владением. Как бы тони было, я выполнил свой долг перед королем и не смею каяться в этом.Остальное довершила смерть. И теперь вы шагаете по этим уродливым уступам сомной одним.
Генрих думает: «Верный слуга. Примерный слуга наперегонки со смертьюосвобождает меня от всех, кого я люблю. Чей теперь черед?»
Рони не заставил его долго ждать. Он назвал изменником маршала Бирона,которого Генрих любил. Когда Генрих возмутился, он привел ему доказательстваизмены.
— Ваше величество, соблаговолите сами посетить место его подозрительныхдействий.
— Господин начальник артиллерии, вы хотите, чтобы я вам не мешал здесь.
— Сир! Здесь и повсюду вам надлежит побеждать. Мне враг всякий, ктостановится вам поперек дороги. — Снова послышался знакомый непоколебимый тон. —