Снимите с меня голову. Если же вы оставите ее мне, то падут головы тех, ктоизменяет королю, будь это даже люди, получившие от него обещание за подписью ипечатью; мстительность делает их заговорщиками против моего государя.
— Господин начальник артиллерии, вы считаете, что одна лишь ваша головапрочно сидит на плечах. Не хочу верить, что вы правы.
На том окончилась их прогулка. Генрих думает: «Под конец он всегдаоказывается прав».
Извращенный возврат
Король посетил своего маршала Бирона на месте подозрительных действий. Биронначал с того, что постарался направить пулю врага в короля. В осажденнойкрепости никак не могли знать, где находится король, разве только по особомууведомлению.
— Объясните мне столь странную случайность, — потребовал Генрих, как будтоон не знал, что случайности необъяснимы. Но еще непонятнее была ему измена. —Ваш отец любил меня, а я его, — в сотый раз повторял он сыну, ибо одна лишьпамять о старике оправдывала милость к молодому. — Сперва он был мне врагом истал тем более надежным другом, когда судьба свела нас. Не думаете ли вы,господин маршал, что незаслуженная дружба толкает на ненависть и месть того,кому она достается?
— Это мудреные вопросы, — буркнул Бирон-сын; из такого, каков он был,тупоголового, кряжистого, с мертвенно-мрачным взглядом, часами нельзя быловыудить больше ничего. Генрих дал себе слово, что сломит его упрямство ипривлечет его к себе — одним только доверием. В самом деле, изменника можносмягчить и в конце концов даже одолеть избытком доверия, при условии, что он понатуре не склонен к измене, а идет на нее лишь потому, что война не толькодопускает измену, но и превращает ее в разумную обязанность. Сильные мира самисоздают смуту, чтобы каждый мог захватить бóльшую власть, чем емупристало. Как же тут оплошать маршалу Бирону?
Поймать Бирона в его собственные сети — это дело начальника артиллерии.Генрих уже сейчас видел то, в чем Бирону предстояло убедиться позднее, аименно, что противник вроде герцога Савойского не стоил измены. Крепости егосдавались одна за другой, войско уклонялось от боя. Он потерял честь, велелпередать ему Бирон, но у всякого свое понятие о чести.
Первые отбитые знамена Генрих послал своей фаворитке мадемуазель д’Этранг,ей в утешение. Ибо, когда в ее комнату ударила молния, она разрешиласьмладенцем, который вскоре умер. Ввиду этого брачное обязательство потерялосилу, как бы ни шумела и ни грозилась потом ее семья. Едва поднявшись послеродов, молодая особа отправилась вслед своему старому любовнику, а он поспешилей навстречу. Вначале она была измучена и жалка, ах, как она умиляла его. Чтоже он делает? В тот самый день, девятнадцатого октября, пришла весть, что воФлоренции совершен обряд его бракосочетания. Генрих дает полномочия хлопотать вРиме о признании его нового брака недействительным: он связан обязательством вотношении мадемуазель д’Этранг. Обязательство же это потеряло силу, как он самдоподлинно знал.
Молодая особа пресекла его умиление. Получив полномочия для Рима, онапотребовала, чтобы он даже не принял флорентийки, когда та приплывет на своемкорабле сокровищ; а не то она сама будет открыто участвовать в торжествах вкачестве его возлюбленной. К изумлению всех, кто присутствовал при этой сцене,король ничего не возразил. Он как будто не понимал, насколько чудовищно такоеположение, а возможно, ему все это было на руку. В комнате находилсяБассомпьер, человек искушенный и большой приятель новой фаворитки. Однако и онопешил от того, что тут происходило; даже у господина де Вильруа перехватилодыхание, а вряд ли кто-нибудь меньше его считался с соображениямиблагопристойности.
Генриетта металась по комнате, меж тем как Генрих сидел спокойно. Ее жебесила именно его сговорчивость и мягкость.
— Чего доброго, мне еще велят снимать башмаки дочке чужеземного торгаша, —кричала она срывающимся голосом, довольно неблагозвучным, какой бывает умальчиков в переходную пору. Бешено размахивала она худыми руками, одеждасоскользнула с них, и даже маленькие острые груди выглянули наружу. — Видеть нежелаю толстую банкиршу, — кричала она, явно противореча своему недавнемутребованию. Короля забавлял ее буйный нрав, почему он и сидел спокойно инаблюдал за ней. Либо это разозлило ее, либо она хотела усилить впечатление.Только она подошла к нему вплотную, так что ему пришлось отодвинуть ноги, иподнялась на носки, словно в танце; в такой позе он увидел ее впервые.
Тогда в кресле подле него покоилась прелестная Габриель. Их хотелиразлучить, под предлогом балета ему показали девушку, которая порхала перед нимна кончиках пальцев, так что ему приходилось отодвигать ноги; и она стараласьсделать свою тонкую фигурку выше, еще выше, чтобы сверху сверкать на негочерными глазами, которые, впрочем, были как щелки. И тут она повторяет прежнее.Получила звание маркизы, на что Габриели потребовалось гораздо больше времени,и присвоила себе право обзывать королеву как ей заблагорассудится. Генрихпожал плечами. Он попытался перемигнуться с присутствующими при сем кавалерами,но они отвернулись.
Генриетта д’Этранг неожиданно перешла от крикливого буйства к опаснойкротости. Она сама считала это новое поведение угрожающим; короля же онозабавляло не меньше прежнего. Он уже стар, соболезнующе сказала она и издалагорлом кудахтающий звук. Ему пришлось купить ее, другие получали ее даром.Теперь уже она попыталась подмигнуть господину де Бассомпьеру — и потерпела туже неудачу, что и король до нее. Дворянин даже вознамерился улизнутьпотихоньку.
— Останьтесь, — через плечо бросил король. — Вы здесь по должности.
Новая маркиза продолжала тактику оскорблений кротостью. Она пролепетала:
— Эта должность, сир, у вас никогда не пустует. Герцог де Бельгард занималее при моей предшественнице.
Король вскочил с кресла, он изменился в лице.
— Это вас задело за живое! — крикнула одержимая и, показывая на негодлинными острыми пальцами, радостно выкрикнула: — Рогоносец!
Вслед за тем она поднялась на кончики пальцев и минуты две выделывалапируэты, стараясь держаться в свете люстры и при этом блеснуть всеми тонкостямисвоего искусства. Тело змеей выгибалось назад, пока руки не коснулись пола, адлинные ноги с напрягшимися мышцами продолжали стоять прямо. Тем временемловкая девица успела освободиться от последних покровов. Так как голова ее былаоткинута и заслонена туловищем, кавалеры рискнули молча обменятьсявпечатлениями с королем. Дитя, она не понимает, что говорит. Пусть ее пляшетголовой вниз. Дитя, и притом взбалмошное.
— Госпожа маркиза де Вернейль, вы превосходите самое себя и дарите зрелище,достойное королевства. — Министр Вильруа, нарочито или нет, принял тонстаричка, на долю которого нежданно выпадает такая утеха: он развлекается сознанием дела, однако не без грусти.
Юность, которая здесь выставляла себя напоказ — воплощенная юность, и большеничего, — вдруг высоко подпрыгнула и закружилась в воздухе. Прыжок завершилсяколенопреклонением перед королем — юность бездумно приняла красивую позу,ничего не испытывая при этом, кроме легкой иронии. В щелочках глаз поблескивалиискры, но трепещущие руки показывали, как ревностно воздает хвалу влюбленнаярабыня. Только рабыни с любящим сердцем здесь явно не было.
Король рассмеялся, все прощая, и накинул одежды на лукавую наготу. Едвавойдя в милость, она уже приказала подать ужин себе и королю отдельно отдругих. Кивком головы отпустила она кавалеров.
За дверьми один обратился к другому:
— С этой вам не следовало спать.
— Почему, собственно, — возразил другой. — Во-первых, я отказывался.Во-вторых, король к подобным вещам привык, он выше их. В-третьих, именно ядоставил ему маркизу. По заслугам и честь. Если же вы собирались предостеречьменя от умалишенной, то вы не подумали, как трудно удовлетворить короля, когдау него, в сущности, уже нет желаний. На это способна только такая юнаядурочка — она долго продержится, а я вместе с ней.
Утро было подобно вечеру. Все часы дня протекали для Генриха одинаково, покаон терпел возле себя эту женщину. Она забавляла его больше, чем он считал длясебя еще мыслимым. Она была полна неожиданностей, ее очарование напоминалопеременчивый ветерок. Когда она прикидывалась слабой — это была комедия, слезыей приходилось выжимать из себя. Однако неясно, насколько непритворна была еетвердость, какую цену имели ее угрозы, которые она подкрепляла чересчуртрагической мимикой. «Хищнические наклонности, — думал Генрих, — а в семье ихразвивали». Утратив свою настоящую подругу, он чувствовал себя таким усталым иразочарованным, что не смел призывать ее, избегал даже вспоминать о ней,позабыл ее — Генрих, что же осталось тебе?
Осталось тяготение к женщинам, осталась чувственность. Неотъемлем до концадней давнишний экстаз, сир, и то, на что он воодушевлял вас всю жизнь. Чем былобы иначе дело рук ваших? Кем были бы иначе вы сами? В вас бурлят силы: своейпрелестью эти хрупкие создания вызывали в вас подъем сил. За одними все чащеследовали другие, каждая новая превосходила прежнюю, пока с последней,настоящей не исполнилась отпущенная вам мера величия и власти. Вы тяготели кженщине, что порочно и в конце концов не приводит к добру; это было вампредсказано давно. Власть чувства возвышает человека в молодую пору, вы же былимолоды дольше обычного предела; и даже потом эта власть способна оплодотворять.Только тут все чаще выпадают полосы оскудения.
Беспристрастная природа уже не подчиняется своеобразию личности, бесплодноечувство превращается в собственную пародию. Полоса оскудения, и стареющийлюбовник наталкивается на женщин хищнической породы, — с ними все идет быстро,ничто не имеет цены. Вспомните, как медленно вы завоевывали свою прелестнуюГабриель, сколько терпения и трудов пришлось вам приложить, сколько униженийвытерпеть, дабы искупить свою страсть. Ваша цель была трудна, как сама жизнь:эту я должен покорить, эта станет моей — и она стала всецело вашей, покореннаявами. А можно ли вообще покорить Генриетту д’Этранг, вашу скороспелую маркизу,