покинутая, одна как перст. Как она позволила разогнать свою свиту! А чтобывысокородная Галигай жертвовала собой ради глупой кувалды, которая изображаеткоролеву перед еретиками и варварами этой страны? И речи быть не может олимонаде, сопряженном с неведомыми опасностями. Не будет по-твоему, Мария,можешь делать что угодно.
Так Мария и поступила. Тяжкий вздох, и на короля обрушилась вся громада еетела; она ничем не обделила его и, застыв на месте, снова лежала замертво.Молочная сестра встретила эту выходку резким хохотом. Положительно у нее нетпотребности перевести дух; поневоле начинаешь опасаться этого, когда самому, всилу обстоятельств, совершенно нечем дышать. Под конец Генрих все-таки услышал,что смех слабеет и как будто удаляется. Груз перестал тяготеть на нем. Марияотвернула одеяло и кратко пояснила ему происшедшее. Ребром правой руки онаударила себя по левой, что означает: убралась прочь.
Генрих сам убедился, что карлица в слепом бешенстве очистила поле битвы. Онринулся к двери, дважды повернул ключ в замке, задвинул засов и оглянулся.Мария лежала в полной готовности, как ее создал Бог. Она встретила егословами:
— По завету отцов, следуя долгу перед религией и приказанию моего дядивеликого герцога, я согласна иметь от вас дофина.
Лишь позднее он вникнет в ее слова и вряд ли будет доволен их смыслом. Вданную минуту ее речи мало занимают его. Ему предстоит иметь дело с весьмаобъемистыми формами — в те времена, когда он был жаден до всякой новизны, такоеизобилие плоти не отвратило бы его. Теперь в нем этой жадности нет, что сталоему ясно при виде чужестранки и ее выставленных напоказ прелестей. Он мог быуклониться; это было бы впервые в его жизни и как раз с той женщиной, котораяхотела родить ему дофина.
Перед ним, между темными занавесами постели, лежала женщина, в опытностикоторой сомнений быть не могло. Обмороки пугливой девочки — одно дело,допустим, без них обойтись нельзя. Другое дело — без околичностей завладетьмужчиной, чтобы он исполнил свою повинность. Левая ее рука обхватывала одну изувесистых грудей, мощная волна плоти перекатывалась через руку. Другая,раскрытая, свисала с крайне широкой и необычайно плоской ляжки: новинка длянаблюдателя. Дочерей чужих стран приходится познавать во многих смыслах; преждевсего они удивляют своеобразием строения. Ни единой линии тела без складок иотеков. Раскрытая рука выражает вожделение, неуклюжее, голое вожделение. Животсодрогается, вся его громада отклоняется вбок. Содрогаются и выпуклые бедра. Новсего наглядней раскрытая рука.
Так как вожделение красит, то и тут налицо своеобразные красоты, только надоуметь понимать их. Голова закинута назад, за валик, что прежде всего изображаетжертвенную покорность: целомудренная дама предпочитает не знать, что произойдетдальше. Кроме того, такое положение показывало лицо в ракурсе, что было ему напользу. Оно стало как-то уже, щеки, обычно отвислые, подтянулись, каждуюпрорезала борозда. То мог быть след усталости от тягот тела и жизни, надопостараться понять, что же именно. Тень заслонила волосы, иначе обнаружился быих прискорбно тусклый цвет, и прикрыла глаза — зачем глупым гляделкам бытьпричастными к возвышенному акту. Резкая граница тени придавала остальной частилица неясную белизну. Губы приоткрылись, казалось, непроизвольно. Они дышалиеле заметно, но если бы они заговорили, их язык был бы понятен.
«Вот лежу я, чужестранка, приехавшая к вам, к чужому, издалека. У нас общийинтерес, только не любовный. Вы любили других, чему же вы дивитесь, если и ялюблю других? От этого я не счастливей вас. Если бы вы одним ударом избавилименя от всех моих приближенных, мне никого не приходилось бы бояться, кромевас. Вы стали бы мне ненавистны сверх меры — я уже и теперь достаточно ненавижувас, ибо мне и моему сыну суждено наследовать вам. Тем сильнее вожделею я вас,дабы вы исполнили надо мною свою повинность. Моя грудь, живот и руки не лгут.Возьмите же между темными занавесами, возьмите изобильную белую плоть. Внынешнем столетии мода на пышную плоть. Приди!»
Он не заставил ждать себя. Отбросил всякие соображения, на это ушло небольше полминуты — ровно столько требовалось тем, что за дверью, для своих дел.Как раз, когда королевская чета была занята собственными переживаниями, снаружираздался крик, стук, шум борьбы, убегающие шаги, множество неожиданностей длятого, кто не был посвящен. Казалось, следовало бы выглянуть. Однако жена поплоти после свершившегося еще крепче сжимала супруга в объятиях. Она говорилаили лепетала, все еще не открывая глаз, — по большей части то былобессмысленное сотрясение воздуха. Леонора, лепетал детский голосок. Леонора,молочная сестра, может отправляться в преисподнюю или быть на пути туда, длянастроения Марии это не составит разницы. Она хочет сохранить его, он не смеетидти навстречу опасностям за дверью, пока она не убедится окончательно, чтозачала от него дофина.
Она знает, что зачала, небо помогло им обоим. Дофин и небо, по этим двумсловам он понял все остальное. К несчастью, дело не исчерпывалось этой общейзаботой, хотя и она не была по-настоящему общей, ибо чужестранка ждала дофинаот короля, и тем не менее против него. Он мог бы почувствовать это в ееобъятиях, если бы не был осведомлен заранее. Теперь же она приподнялась налокте и не долго думая завела речь об авиньонских отцах: он должен воротить их.Это его долг перед ней за ее покорность; затем, этого требует новый век, атакже нравственное состояние Европы, тому и другому отвечает единственно орденИисуса.
Она повысила голос, потому что полагала: кто громко говорит, бывает понят идобивается своего. Он и в самом деле уловил уверенность, с какой чуждая властьобращалась к нему, требовала и присваивала себе права кредитора — все это вбрачной постели. Едва он исполнил свою повинность над телом женщины, как онообернулось агентом врага. Кончены лепет и обольщение. Оставлены целомудриевместе с вожделением. Теперь уже нет намека на двусмысленность, теперь емуоткровенно показывают властолюбие и со всей самодовольной тупостью чужестранкитолкуют о том, чего не могут ни понять, ни охватить.
Но ведь здесь на земле глупость — залог победы, и Генриху это известно. Самон, когда побеждал, лишь от разу до разу выигрывал время в борьбе с глупостью.Разве он когда-нибудь считал, что это навеки? Или на очень долгий срок? Покачто у него хотя бы одна надежда, — до конца его дней. Иезуиты, должно быть, современем вернутся в королевство; он до сих пор не допускает, что сам можетпризвать их. Его народ не должен преклонять колени перед их непомернымитриумфальными арками и одурманиваться их цветистыми речами. Он не долженощущать сладостный трепет от разыгрываемых ими мистических представлений итерять остатки разума над тайнами цифры семь. Он не должен поддаваться нелепомунасилию над духом и тяготению к смерти, которое противно природе. Мы здесь еще.Мы настороже. Недоставало только допустить в страну их многочисленные писания взащиту убийства тиранов. Нет, король еще здесь.
Это поняла Мария Медичи, не ожидала этого и до крайности испугалась. Онавдруг увидела короля, стоявшего возле ее ложа в накинутом халате: лицо егосулило наихудшее. Только бы ей отделаться заточением в монастырь! В страхе оназаколебалась между двумя уловками. Первая была снова упасть замертво, на этотраз похолодев как лед. Она остановилась на второй, она заговорилапо-французски. Языка она в самом деле не знала, но на корабле, по пути сюда, ейдали прочитать любовный роман, чтобы она извлекла оттуда подходящие выражения.Она снова пустила в ход слабый голосок, который совсем не соответствовал еепышным формам. Она залепетала:
— О прекрасный юноша! Под твоими стопами вырастают розы. Даже суровая скалавспоминает, что у нее есть сердце, когда ты приближаешься к ней с такойблагородной грацией, с такой невинностью, перед которой преклоняется всяприрода. Скала, как нам известно, заколдованная дева, и она проливает чистыеслезы. В честь твою отныне бьет родник, которого доселе не видел ни одинпастух.
Что тут поделаешь? Пастух не видит, где бы ему напиться, королева не видит,что она смешна.
— Мадам, — заметил Генрих, — прежде всего рекомендую вам исправитьпроизношение. На это потребуется некоторое время, а пока помолчите о том, чтоне касается заколдованных дев.
Он был уже у дверей, он отодвинул засов.
— Разрешите мне взглянуть наконец, что произошло за дверью.
Там была кромешная Тьма. Генрих ощупью пробрался через короткий проход взалу, где королева впервые принимала его. Здесь что-то шевелилось и как будтослышалось хрипение.
— Кто там? — Никакого ответа, кроме более внятного стона. Генрих пошел в томнаправлении, откуда доносился стон, и наконец различил в кресле у последнегоокна фигуру, которая ежилась и прятала лицо.
— Бассомпьер! Так-то вы проводите ночь? Почему вы не откликаетесь?
— Сир! От стыда. Я получил удар кинжалом. Я — и от карлицы.
— Зато она молочная сестра, — напомнил Генрих.
Господин де Басомпьер признал, что вследствие этого похождение его можетсчитаться почетным. Тем не менее завершилось оно неудачно. Как это вышло?Трудно понять из-за стремительности событий, беспорядочных, нелепых, вразрез совсеми хитроумными планами. Решено было, что честолюбец выставит ногу из-зазанавеса и повалит карлицу. А вышло так, что она повалила его. Знала ли она,что в складках ткани спрятан кто-то? Она раздвигает занавес, он теряетравновесие; он едва успел, падая, схватить ее за ноги, когда она пыталасьперескочить через него.
— Но вам ведь удалось повалить молочную сестру.
— Не так, как я предполагал. На полу я принялся доказывать ей свою любовь, яв самом деле готов был на всякую жертву. Однако она защищала свою честь когтямии зубами.
— Отважная карлица! — заметил Генрих и про себя пожалел, что вторая молочнаясестра отнюдь не так рьяно оберегала свое целомудрие, отчего была теперьобладательницей дофина.
— Что же было дальше? Тяжелое у вас ранение? — спрашивал он менеепреуспевшего товарища этой ночи. Товарищ вздохнул.