остальных, и те, заметив, что он желает напасть на врага, в большинствевысказались за наступление.
Вначале получилось так, что прославленный Фарнезе, герцог Пармский, возбудилу всех храбрых воинов, своих противников, крайнее презрение. Разве можно сбольшой военной силой укрыться за каким-то болотцем? Наступавшие королевскиевойска видели только болото, потому что оно было у них на пути. А холма немногоподальше они не замечали, но именно за ним скрывалась их грядущая неудача.
Королевские войска держали в руках все пути сообщения с Парижем, главнымобразом реку Марну и Ланьи — местечко, к которому Фарнезе хотелось, должнобыть, подойти незаметно. Но пока что он укреплялся за своим болотцем, как будтопревыше всего страшился нападения новой знаменитости с противной стороны — изаставил новую знаменитость дожидаться сражения день, неделю. У короля былопревосходное войско из дворян, которые, однако, стали скучать и один за другимуезжали вместе со своими отрядами. Одно дело завоевание столицы: пусть бы онигод стояли под ее стенами, в конце концов они бы ее завоевали и обогатились бына этом. А вот от неприступного Фарнезе, окопавшегося и прикрывшегося военнымобозом, ничем не поживишься: дворяне, которым важна была только добыча,устранились и ждали, чтобы определилось положение. Люди, подобные Рони,устояли, то ли из чувства чести, то ли потому, что втайне надеялись: «Добро-товедь там испанское, мешки с золотыми пистолями. Как знать, когда-нибудь мне,быть может, доведется взрезать их, и золото потечет ко мне в карманы».
Генриху пришлось признать, что его прославленный противник грозен, но грозенкак-то загадочно. Король послал к нему трубача — пора бы господам герцогамвыглянуть из своих лисьих нор. Он не для того издалека шел сюда, чтобыспрашивать совета у врага, — холодно ответил итальянец. Король былраздосадован, однако сражения не добился и даже не добился того, чтобы увидетьФарнезе в лицо. Каждый день покидал Генрих местечко Ланьи, которое сторожили нетолько его солдаты, — от вражеского войска оно лучше всего было огражденорекой, — обходил болото и ждал Фарнезе.
Так текли дни, а ему не удавалось увидать того. Но вот что было ещеунизительнее — его лазутчики доносили, что Фарнезе умеет внушить страх и что отнего не убегает ни один солдат. В железном порядке сменялись на той сторонедозорные. Тихими ночами особенно явственно долетали до чутких ушей словакоманды, разноязычные, но дружные. Здесь налицо была железная дисциплина.Ровным шагом, всего в двадцать дней, сделали эти солдаты переход из Фландрии,каждый вечер укрепляя свой лагерь, как некогда легионеры Цезаря. При другихполководцах то же войско было многоязычной ордой — мало настоящих испанцев,много валлонов и итальянцев — и опустошало страну, подобно дикому вепрю, но оноже становилось поистине римской армией под началом этого самого Пармы. Кто жеон такой?
Генриху не спалось, ибо он понимал: на той стороне бодрствует некто иразмышляет, как бы уничтожить мою славу. Таков наказ ему от дона Филиппа.«Надо быть настороже». Тщетно вглядывался он во тьму. «Огня нет у Фарнезе, ноон не спит никогда. Мне кажется, он видит в темноте и следит за мной. Он,говорят, болен и стар, кто знает, быть может, он призрак и демон, а не живойчеловек». Сырой, безлунной ночью легко испугаться, особенно когда мысликлонятся в сторону неведомого. Генрих резко повернулся, что-то коснулось егоплеча. Меньше мгновения глядел он в чье-то лицо. Оно было застигнуто врасплох,и теперь, когда оно исчезло, в темном неподвижном воздухе еще ощущается егоприсутствие, воздух пахнет болотом и тлением.
Громко смеясь, пошел Генрих прочь. Отзвук его хохота, правда, как будтоосмеивал его самого, но тут король вовремя припомнил, что прославленныйстратег, как выяснилось, голландцев все-таки не одолел. В Голландии он потерпелзначительную неудачу. А к тому же он и сам не придает значения своему походу воФранцию: он явился сюда, только исполняя приказ своего повелителя, донаФилиппа. Неужели можно быть полководцем по приказу и победителем для других?Ведь он и сам владетельный князь, но забывает о своем герцогстве на службе укороля Испании — которому ни к чему не служат собственные ноги, потому что онвсегда сидит. Сидит один, шлет фантастические приказы о завоевании чужихкоролевств другому, тоже больному человеку, который находится на чужбине. Чтоможет из этого получиться?
Наутро после этой ночи, полной вопросов, Парма дал первый ответ, приведясвое войско в боевую готовность. Это было, собственно, только войско Лиги, онвелел лишь заменить головные уборы и значки. Сентябрьский день, бой становилсяжарким. Французы на стороне короля думали, что встретились наконец слегендарными испанцами, перед ними дрожит весь мир, только не мы! Лишь врукопашном бою обнаружилось, что все на той и на этой стороне говорилипо-французски. Однако в пылу сражения воображаемых испанцев рубили не менеерьяно оттого, что порой лица были знакомые. Фарнезе между тем незаметно вывелиз боя свой центр. Даже толстяку Майенну, который дрался впереди, он не счелнужным довериться. Позади холма, под прикрытием никем не замеченнойвозвышенности, которую он с самого начала считал важнее болота и окопов,перевел он свои войска по понтонному мосту через Марну — тихо и тайно, вжелезном порядке. Кстати, доблестный дух битвы не позволял воинам что-либозамечать. Из тех двоих все-таки Генрих, а не Майенн, спохватился первым. Ланьиуже почти был взят с другого берега, и так как Майенн, наконец-то прозрев,начал отсюда обстреливать городок из пушек, королевское войско отступило ипроиграло битву.
Таким образом, съестные припасы были подвезены в Париж водным путем, акоролю оставалось только пытать счастье в набегах и безуспешных наскоках наукрепления своей столицы. Фарнезе так высказался на его счет:
— Я думал встретить короля, а это просто гусар. — Еще больше осрамил онМайенна, из славного дома Гизов, ни о чем его не осведомив и предоставив емуотважно сражаться только для отвода глаз, меж тем как сам он мастерскимманевром покончил с битвой. При всей своей злобе, Майенн должен был ещерадоваться, что Фарнезе оставил ему три полка. Совершив свой маневр,знаменитость тронулась в обратный путь во Фландрию. Король вскоре снова окружилПариж: стратегу это было безразлично.
О короле он, наверное, думал: «Переоцененная посредственность. Достаточнопоставить ее на место. Теперь это противник, достойный лишь какого-нибудьМайенна. Vale et me ama»[*]
Мы жить хотим
После случившегося Генрих полных двое суток чувствовал себя в самом делепобитым. Сейчас, после долгих терпеливых усилий, нескольких блестящих побед ипри возрастающем внимании внешнего мира, это было куда серьезнее, нежели враннюю пору жизни. Взятие столицы надолго отсрочено, а ведь именно ради этоговойска сняты из провинций. Денег и так нет, вот уже два дня как не пекут хлеба,и даже рубашки короля изношены до дыр. А окружают его такие люди, что дажеговорить не хочется! Totus mundus exercet histrionem, все мы комедианты, и едвачеловеку не повезет, у него сразу появляются подходящие друзья, сплошной сброд,откуда только их приносит? Вот изгнанный немецкий архиепископ, — из гордынистал он протестантом, кого это напоминает? Мы тоже помышляем предать свою веру.Плут д’О ненадежен, но богат, пускай угощает нас и оплачивает нашихсводников.
После того как в вечер битвы при Иври государственный казначей произнеснекие слова — дурные слова, недостойные и незабываемые, — Генрих не забыл их, ачеловека, который их произнес, избегал. Не то чтобы он старался не встречатьсяс ним; это получается само собой, когда мы изнутри обороняемся не только отдругого человека, но главным образом от себя самого. Что такое слова? Худотолько, когда они знакомы, как будто сам уже знал их и утаил.
Теперь государственный казначей снова входит в милость. Кто тратит деньги,тот нам друг, хотя бы у него, как у некоего гасконского капитана, нашегоземляка, не было носа вследствие любовной напасти. Король водит знакомство сискателями приключений, от которых многие бы шарахались.
Да. И он окружает себя ими, чтобы на них испытать себя, свое здоровье, своюспособность сопротивляться. Послушайте, что происходит в Париже: там своеволиедоведено до последней крайности. В конце концов каждый человек следует за своейхимерой, которая оправдывает его существование. Но никак невозможно, особеннотому, кто высокороден, каждый миг быть достойным своей химеры, это слишкомтяжко. Постараемся познать себя по этим искателям приключений, не переходя всеже той грани, за которой начинаешь уподобляться им. Ведь еще сегодня пуля можетпопасть в цель, и закопают маленького короля в поношенной одежде, и никогда невзрывать ему землю этой страны копытами своих коней, никогда не владеть своимкоролевством. В Париже повесили президента верховного суда за то, что он якобыбыл в заговоре в пользу своего короля и против Испании.
Однако это очень решительная мера, она вернее, чем самые крепкие стены,разобщает со всем королевством город, который убивает того, кто еще отстаивалправо. Потому-то враги президента Бриссона пустили в ход всяческие уловки,собрали подписи под требованием казни для какого-то неизвестного и лишь потомпроставили имя верховного судьи. Они добились поддержки испанскогокомандования, выпросили санкцию высшей духовной школы Сорбонны и соответственнонастроили народ с помощью ораторов вроде Буше. На рассвете Бриссона выманили наулицу, предательски схватили и вместе с двумя его советниками втолкнули втюрьму; затем повесили всех троих на потолочной балке, — зажгли фонарь и ждалидо тех пор, пока тела, на взгляд палачей, достаточно вытянулись, а лица сталитакими, что хуже некуда. Как следует обработав своих подопечных, злодеи отнеслиих на Гревскую площадь и привязали к настоящей виселице.
Старый законовед никак не думал, что бесправие может дойти до такихпределов: ведь существовал же свод законов, первый в стране, он сам егосоставил. Но отвлеченный, умственный труд не только разобщает нас с дурною