уйдет за ними — и без отсрочки? Оставим чужестранку.
— Господин де Рони?
— Сир! Так как у маршала Бирона не осталось сомнений насчет ваших планов, онможет бежать. Его надо заключить под стражу.
— Подождем до полуночи, — решил Генрих.
Вечером играли в карты. Наконец общество разошлось, Бирон без приглашенияостался с королем. Генрих видел, что он и не помышляет о бегстве. Если дух егоне омрачен окончательно, в этот час он, несомненно, прояснится: у короля сердцезабилось надеждой. Он еще раз воззвал к старой дружбе, увы, в ответ увиделсухие глаза и рот с печатью молчания — и пробило полночь.
Генрих отвернулся, медленно направился в свой кабинет, помешкал, прежде чемзакрыть дверь. После мучительной минутной паузы вновь растворил ее — Биронстоял на месте, скованный своим безумием.
— Бог с вами, барон Бирон. — Генрих назвал его старым именем, тем, котороеон носил в течение двадцати лет их совместных опасностей и ран. Только слушатьбыло некому.
— Вы поняли, что я сказал?
— Нет.
Тут же при выходе маршал Бирон был арестован, нагло сделал вид, чтопринимает это за скверную шутку, и продолжал играть роль оклеветаннойневинности — в Бастилии, где некий монах снова приказал ему молчать, а затем ина суде, невзирая на уличающие его документы за собственноручной его подписью;он никак не ожидал их увидеть и тем не менее яростно отрекался от них. Онрассчитывал, что нажим со стороны заговорщиков и чужеземных держав вынудиткороля отпустить его. Его партия сильна и смела, судьи побоятся осудить Биронаиз-за ее мести. Среди судей тоже имеются приверженцы прежней Лиги, а Лига ожилатеперь, словно еретик никогда не побеждал ее, словно владычества этого короля ине бывало.
Дороги стали снова ненадежны, шестьсот родственников обвиняемого прибыли изГаскони, вооруженные шайки учиняли нападения. Свидетель, предъявившийписьменные улики, был убит посреди Парижа, невзирая на охрану, а убийцам егопомогли скрыться. Королю Генриху потребовалось все его великое мужество, большемужества для того, чтобы судить изменника, чем встретить врага, если б тотвступил в пределы его королевства. Враг страшнее всего, пока он издалека,золотом, печатным словом, распрями среди партий внутри страны вносит в неесмуту и подготовляет себе почву.
Генриху пришлось это пережить; все дела его, умиротворение и благосостояниеего королевства не избавили его от необходимости покинуть свою столицу ивыжидать за ее стенами, держа ногу в стремени. Не изменник, а король спассябегством. Своего министра Сюлли он настойчиво предостерегал от заговорщиков;стоит им поймать его, как он своей головой будет отвечать за Бирона. Рони,должно быть, принял меры и, надо думать, по-своему рассчитал, что одно тольконеправое дело опирается на преступления: они же не имеют корней… Взросло,укоренилось по-настоящему лишь величие, лишь власть, то и другое добросовестновыхожено, и лучший слуга печется о них.
В кругозор министра включено многое, но королевство, как таковое, ему непринадлежит. Для него величие — это величие его государя, сам он на худой конецможет попасть в руки врага. Генрих один постиг тогда, держа ногу в стремени,всю непрочность своего достояния в целом, всю бренность своей собственнойжизни, пока ему удается сохранить ее — а дальше рассчитывают одни глупцы. То,что пережил он в эти дни, были бесконечные двенадцать ударов полуночи.
Там, за стенами города, он принял родственников арестованного, говорил сними мягко и сочувственно, как уполномоченный правосудия и государственнойнеобходимости, против которых он бессилен. Отказал им, не подав виду, чегоопасался и чего мог ожидать на самом деле — насильственного освобожденияпленника и открытого возмущения столицы. Умы были достаточно подготовлены.Бирон — хороший католик, за то он и страдает. По рукам ходило трогательноеписьмо, Бирон никогда не писал его, но высказывал в нем все, что могловозбудить ненависть к королю. Хороший католик в своей темнице не помнил дажетолком «Отче наш» и предпочитал заниматься астрологией, ибо страстно хотелжить, в чем и был обнадежен. Король слаб, страх сломит его. А судьи дрожат ужесейчас.
Однако у Генриха в судах были не только люди, которые отговаривалисьнасморком или уклонялись под любым другим предлогом. Из больших вельмож одногоранга с Бироном никто вообще не соглашался быть ему судьей. Оставались старыезаконоведы короля Генриха — некогда они пребывали в Туре, потому что Парижпринадлежал еще Лиге; некогда, на тюремной соломе, некогда, в нищете. Они-топокинули теперь мягкие постели, удобные жилища; перед лицом опасности они вновьстали прежними. Они вооружились мужеством, они боролись. Если королевствусуждено погибнуть, то в первую голову погибнут они; но эти гуманисты спасалиего, нападая. Они брали пример с короля, он же не поддавался никакимискушениям, его приказ был — следовать правосудию.
Надо сказать, что многие стремились помочь ему. Как часто Рони, под сильнымвоенным конвоем, выезжал к нему. Старая Елизавета, его друг, писала ему, дабывнушить этому королю свою непреклонную волю. Она знает, что ее брату, королюФранции, неприятно видеть из окон своего дворца черепа, когда к тому же он впрошедшие времена целовал плоть, облекавшую их. Она все знает, ибо она близка кконцу и возьмет с собой в могилу свой век, заранее возьмет с собой немногихживых избранников, которые творили великое, подобно ей.
Зато Бирон, человек полнокровный, нуждался в кровопускании, но о смерти непомышлял и отдаленно. Своим сторожам и всем посетителям, которым был открытдоступ в его камеру, он изображал презренные заседания суда, корча рожи и рыча.Зубоскальство и уверенность в победе лишили его узды. До последнего дня онсчитал, что на его стороне то и другое — власть и право. Власть — потому, что,пока он неистовствует здесь, взаперти, от нерастраченных сил, заговорщики там,за стенами, непременно достигнут своей цели, а испанские солдаты спешат сюда,чтобы вызволить его. А право было на его стороне по трем причинам. Во-первых,измена — законное право сильнейшего, а таковым он считал себя… во-вторых,король все простил ему в Лионе, за исключением того, в чем он не желалсознаться. Ну, да это увертки, не могут же они повлиять на решение судей.
В-третьих, и это самое главное, для всех богатых и сильных мира существуетнепреложный закон и нравственное право защищать свое богатство. То богатство,которое дало им великую власть, они при первой же угрозе должны пускать в ходпротив государства и нации, так гласил закон, таково было их нравственноеправо. На крайний случай их закон гласил: призови в страну врага, чтобы онспасал твое владение. Враг обычно печется отнюдь не об этом, но богатые хотят вэто верить. Со своей верой и совестью они в ладу, а потому могут говоритьнапоследок, как изменник Бирон:
— Взгляните, господа, перед вами человек, которого король посылает на смертьза то, что он хороший католик.
Он нетвердо знал «Отче наш», зато питал веру в богатство и с ней сошел вмогилу — предварительно подняв большой шум. Палача он задушил бы, если бы несчитал его обманщиком. Чтобы ему, человеку в расцвете сил, король осмелилсяприслать палача!
Король Генрих, несомненно, рассчитал, какой дорогой ценой заплатит он за этуказнь. Но первый же успех оправдал ее: заговор распался, заговорщики боялисьвздохнуть, смерть одного лишь Бирона устранила угрозу мятежа и войны, призракЛиги развеялся так же мгновенно, как возник. При возвращении в свою столицукороль был встречен восторженными кликами народных толп, которые былиединодушны с ним: он наш отец, он дал нам мир, жизнь и право на счастье. Слава!Слава! С этим, впрочем, быстро освоятся и забудут это скорее, чем вновьнаполнится казна королевства и ремесла достигнут прежнего размаха.
У побежденных память не так коротка. Они заказывают бессчетные мессы заупокой души их мученика, погибшего на эшафоте. С течением лет за этим заговоромследуют многие другие, их пресекают, Рони начеку, король больше ни разу неусомнится в своем советнике: он у него один. И все же оба они прегрешили противбогатства, против власти богатства. Последнее слово казненного было: «За то,что я хороший католик». Этого достаточно, чтобы присудить короля кнасильственной смерти, если она и раньше не была для него предрешена. Отныне онбудет шагать по своему королевству до первого зова. Плодотворнейшее изправлений, но за правителем следуют шаги; он чует их, ничего не слыша. Ктооглянется, не увидит никого. Остается жить нынешним днем, который всегдадостаточно светел, пока бьется сердце.
Однажды, когда он проезжал многолюдной улицей де ла Ферронри, впереди негоочутились незнакомые носилки. Кони не могли миновать их, пришлось остановиться.Случилось это возле дома со сводчатым подвалом, над ним вывеска: увенчанноесердце пронзено стрелой. Король наклонился, ему непременно хотелось заглянуть вте носилки, но они исчезли в толпе. Никто не мог понять, почему король, хотяему расчистили дорогу, в раздумье не двигается с места.
У него тогда вошла в привычку поговорка:
— Верно, как измена Бирона. — Вскоре после казни изменника он посетил варсенале своего министра и обратился к нему: господин маркиз де Сюлли. За чтоверный слуга поблагодарил всего лишь как за должное — он ожидал возведения вгерцоги и пэры. Это были титулы изменника, доставшиеся ему не по заслугам, аиз-за любви короля. К лучшему своему слуге Генрих питал не любовь, а почтение,слишком непреложное, чтобы без ропота терпеть его. Дабы Сюлли мог полностьюпроявить себя и стать великим министром, Габриели д’Эстре пришлось умереть.Умирает Бирон, и Сюлли становится маркизом. Он станет и герцогом, и для этогомногим еще придется погибнуть. Нелегко терпеть безупречного человека, которыйизбавляет нас от всех, кого мы любим.
Огромный стол министра был завален бумагами. Вот он сидит над своимирасчетами, благодаря которым процветает королевство. Король повернулся к своимспутникам:
— Столько сидеть! Хотели бы вы быть на его месте? Я бы не выдержал.
Заглянув в одну стопку бумаг, Генрих умолк, он увидел: это были записи о нем