посягательства на вашу особу прекратятся лишь в том случае, если решение будетзависеть от высшего разума, от нашего ордена.
— Понимаю, — сказал Генрих. — Убийство тиранов не должно быть предоставленодругим орденам.
— Мы предлагаем вам защиту от монахов, проповедников и мирян, поскольку иныеиз них считают себя осененными благодатью и присваивают своей ничтожнойличности высшее назначение. Не таков наш обычай. У нас светское мышление, всеподчиняющее разуму, даже и силу.
— В этом мы согласны, — заметил Генрих, не без удивления. — Как же ваш орденучит людей правильно мыслить?
Вместо ответа иезуит спросил:
— Мог ли когда-нибудь король похвалиться тем, что каждый его подданныймыслит как надо? Люди сделаны не по одной мерке. Великий человек не можетзавоевать единодушную любовь своего народа, ибо народу разрешено иметь многомнений, а они тем превратнее, чем самостоятельнее.
— В этом много правды, — согласился Генрих, но тотчас заметил, что егоискушают, и в самом деле дьявольское копыто не замедлило выглянуть наружу. —Чего требует ваш орден?
— Школ. О! Без всяких преимуществ. Наши коллегиумы так хороши, что впротестантских княжествах Германии почтенные люди становятся католиками, лишьбы их дети могли получать воспитание у нас. Но не подумайте, что у наспредубеждение против светских наук. Мы нанимаем математиков, и врачи учат у насанатомии.
— Прекрасно, — сказал Генрих. — Что вы оставляете себе?
— Почти ничего. Латынь, если хотите. Любая наука предоставляет намвозможность лепить для вас подданных, всех по одному образцу, всех воспитыватьв одинаковом и полном повиновении.
Генрих:
— Вы поставите в классах мой портрет на алтарь и будете жечь перед нимсвечи?
Патер:
— Мы избегаем преувеличений и уклоняемся от предосудительной ясности.Выражаясь точнее, королевское величие, независимо от его воли, является для насповодом заставить людей не думать, а слушаться. Ради их же блага.
Генрих:
— По-вашему, их благо в глупости и безответственности.
Петер:
— Мы зовем это: благочестие и радостная покорность.
Генрих:
— Следовательно, они живут и борются, не зная за что.
Патер:
— Глупо и безответственно было прошлое столетие, оно непомерно гордилосьсвоим мышлением, открытиями, изобретениями, бессчетными и беспредельныминачинаниями, всем тем, что отнюдь не ведет к истине. Свободная человеческаяличность переоценивает свои силы, пока наконец не очутится, стеная, на одрестраданий, осиротелая, одряхлевшая.
Генрих, тихо:
— А если бы я приказал заключить вас в тюрьму?
Патер, склонившись над постелью больного:
— Мне следовало бы этого желать, ибо я сидел бы в тюрьме во славу Божию. Вамя этого не желаю. Вспомните, что мы по сию пору не смогли искоренить самоволиеумов. Фанатики проникают повсюду, даже в самый дисциплинированный орден. Долголи обнажиться ножу. Сир! Давно пора, чтобы орден Иисуса назначил вам, вашейбезопасности ради, духовника.
Старая угроза — с ней патер Игнациус решил покинуть короля и уже отошел отнего. Генрих знаком остановил иезуита.
— В Германии, — сказал он, — орден Иисуса пользуется наибольшим успехом. Тамвсе умиротворены, кроме пресловутых разбойничьих банд, грозы несчастныхкрестьян. Казалось бы, надо радоваться тому, что и монастыри отчуждаются. Ксожалению, народ ничего от этого не имеет, богатеют только князья и дворянство.Ваш орден отдает предпочтение дворянам.
— Немецкое дворянство — наш меч, — сказал иезуит. Он заявил об этом безгордости, но и без смирения.
— Мы на пороге великой войны, — сказал Генрих, — это будет ваша война.Война против народов.
— Но за государей и князей, которые по нашему указу изгоняют своихпротестантов, как, например, император Рудольф[96]. Сир! Вы христианнейший из королей. Вы любите всех своихподданных без изъятия, даже еретиков, вы хотите вернуть им веру и естественноенеравенство. С нашей помощью вы осуществите это, избегнув жестокой войны, путемкротости и терпения.
— Аминь, — заключил Генрих и завел глаза, по примеру пресловутого слащавогопроповедника. — Птички, цветочки, — бормотал он про себя. — Почему именно мойнарод так крепок духом? — спросил он вдруг резко. — Почему мои французы видят визраненном и окровавленном теле побуждение быть сильным?
— Вам же необходимо беречься, — наставительно заметил патер Игнациус, ибобольной понапрасну тратил силы. Ему и в самом деле стало очень худо, он призвална помощь Варенна, оба иезуита покинули комнату. Между двумя мучительнымиприпадками король Генрих подписал распоряжение, которым разрешал ордену Иисусавернуться в королевство. Что бы ни воображал господин де Варенн, решено этобыло без него. А почему, собственно, — не знала до сих пор даже фигура упостели.
Слабость, спешка и насилие
Все известно и испытано. Отказался служить один из органов тела, но вот онуже служит опять. Когда открыто выступает новый предатель, он встречаетмногоопытного короля, который прошел всю школу предательства. На верностьженщин все равно нельзя полагаться. Какие еще новые беспокойства готовят они,буйная д’Этранг и плотская Медичи? А его протестанты, крайне озлобившиеся,упадут ли снова в объятия своего наваррского короля? Вся Европа, словно поуговору, затевает великую войну, боясь одного: как бы ее не пресекли. КорольФранции призвал обратно своих иезуитов, чтобы наперекор всему избегнутькрайностей, как он надеется. Но чего он добьется с ними? И чего добьютсяиезуиты с королем Англии, который надавал им необдуманных обещаний? Союз обоихкоролей может взорваться в любую минуту, подобно тому, как взрываются крепости.Что только не предстоит еще пережить Генриху — вихрь событий проносится черезего годы, которые сосчитаны, как он сам начинает понимать.
Чрезвычайный посол, маркиз де Сюлли, едва не попал в морское сражение.Английский корабль, которому он из учтивости доверил свою особу, собрался былообстрелять французский флот. Этот последний, высадив в Дувре многочисленнуюсвиту посла, повернул назад и поднял для приветствия флаг, усеянный лилиями,что англичанами было принято как вызов, ибо имело место в подвластных им водах.Этот случай, немыслимый при Елизавете, показал Рони, какие перемены произошлипосле ее кончины и ждали его у цели путешествия.
Обнаружилось это тотчас же, на пути от берега к столице. Квартирьерыанглийского короля отметили знаками, где французским гостям надлежитостанавливаться на ночлег, однако некоторые граждане стерли эти знаки со своихдомов. При въезде в Лондон представитель короля Франции был встречен салютоморудий со старой башни, с больверка, с кораблей. Среди большого стечения народаон сел в парадную карету и отправился во дворец постоянного посла, графаБомона. А для его свиты оказались закрытыми все двери, многие чуть не осталисьна улице. Объяснение давалось такое: господа, бывшие здесь в прошлый раз смаршалом Бироном, повсюду заводили ссоры, кого-то даже закололи. Маркиз деСюлли немедленно же преподал своим молодым спутникам урок пристойногоповедения. К несчастью, они посетили публичный дом и там, в свою очередь,закололи кого-то.
И надо было, чтобы это случилось с ним, с самым почтенным из всех французов.В жесточайшем гневе он грозил снести голову юному забияке, лорд-мэр Лондона струдом удержал его. Между тем он сам лишь случайно избег величайшего промаха.Он намеревался отправиться на прием в глубоком трауре. Милорд Сидней успелпредупредить его, что он оказался бы единственным одетым в черное. Король Якови его двор поставили бы ему это в упрек, особенно сам обидчивый монарх, преждетолько король Шотландии, ныне же король Англии, притом не по заслугам, а понаследованию. Имя его великой предшественницы не должно было даже произноситьсяздесь. Сюлли осудил ничтожество живых. Мировая слава забывается не так скоро,как людям хотелось бы, и они прикидываются глухими.
Тем уверенней воспользовался посол для своего приветствия в Гринвичскомдворце принятым теперь витиеватым стилем, которому пришлось обучиться и Рони.Он назвал своего государя и его британское величество истинными чудо-королями,они сочетают в себе все величие современности и древности. Он никогда недерзнул бы так обращаться к его предшественнице: с ней говорили либо деловым,либо ученым языком. Он заверил, что его государь вполне утешился в тяжеломгоре, причиненном кончиной Елизаветы, благодаря мирному восшествию на престолнаследника, обладающего добродетелями более нежели человеческими. КорольФранции, пославший его, составил себе о величии Якова столь высокоепредставление, что дружба и расположение короля Франции далеко превосходятникогда ничем не омраченное согласие с просвещенной королевой, которой нестало.
Елизаветы нет, это верно, а все остальное выдумка. Рони договорился доуверений, что желает этому наследнику с невыразительным лицом такого жесчастливого царствования, как своему собственному монарху.
— Пусть ваше могущество и слава возрастают неизменно. Только с помощьюБожией у меня могло бы хватить для них красноречия.
Это недалеко от истины, пожалуй, лесть имеет пределы, ее человеческой мерынедостаточно, чтобы вдохнуть в подозрительного монарха, который сам себе неверит, доверие и силу воли. Дабы услышать торжественные славословия, корольЯков спустился на две ступеньки с трона. По окончании речи он, запинаясь, началответное слово. Его смущал не посол, который опустил глаза, щадя несчастногонаследника английской короны. Собственные сановники шотландского короля темпристальнее смотрели на него, чем труднее давалась ему речь. Это были прежниеслуги старой королевы, все они, а в особенности милорд Сесиль, рады былипоказать чужеземному повелителю, какая случайная, ни с кем не связанная фигураэтот король, явившийся извне и всю силу заимствовавший у покойницы. Онипостоянно экзаменовали его, почему он теперь и запинался. Он с живостьюпотянулся за бумагами, которые ему протягивал маркиз де Сюлли.