доброе. Дофин Людовик понес суровое наказание — впрочем, его матушке скорееследовало похвалить его. Кончини стал ей ненавистен, ибо она наконец поняла,что с помощью его красоты молочная сестра водит ее за нос, но перед той онаиспытывала суеверный страх. Леонора Галигай жила в верхнем этаже, одиноко инеприступно, хотя шли толки, что по ночам она бродит привидением. Все еепомыслы были о деньгах, она копила их и переправляла к себе на родину, наслучай бегства. Очевидно, более всего склонны ей платить были враги короля, тотрудно определимое сообщество, которое за отсутствием точного имени звалось«Испания». Без своей подкупленной молочной сестры Мария вряд ли стала быпособницей целого ряда предприятий. Она не выслушивала бы Кончини, если бы егоне посылала Леонора — к краю постели, не ближе. Наоборот, она позабыла бы вобъятиях супруга чужие поручения, она недолго оставалась бы соучастницейвсемирной державы в заговоре против него, ибо он дарил ей прекрасных детей ипредлагал даже больше — свое сердце.
Нарастание ненависти происходит на глазах у всех. Наверху обитаетсумасшедшая, скрывающаяся из страха перед дурным глазом. Внизу лежат рядомженщина без души, с нечистой совестью, и мужчина, чьей возлюбленной она моглабы стать. Он открылся своему Рони.
— Она мать моего дофина, и не будь она королевой, лишь ее имел бы явозлюбленной.
Но до этого дело не дошло никогда, по причине нечистой совести и вследствиерастущей ненависти. Мария не давала уснуть своему супругу, она досаждала емусвоим ненавистным чичисбеем, своим напыщенным красавцем, который, кстати,разжирел и отрастил женскую грудь, не говоря уж о том, сколько денег он ейстоил.
— Мне тоже, — сказал Генрих.
— Вышвырни его вон, — сказала Мария, в безумном страхе, что он это сделает.Коварная молочная сестра донесла бы на королеву ее духовнику или наслала бы нанее какую-нибудь болезнь. Отравление было дело нелегкое, каждое блюдо открытоотведывали трое мундшенков, прежде чем его подавали их величествам. И тем неменее королева неохотно ела вместе с королем; они по большей части были вссоре, и тогда Мария утверждала, что ей грозит опасность. Яд? И от этогокороля? Люди качали головой. Никому не понять, какая горечь подступает изнутриот нечистой совести и сдавливает Марии горло. Во тьме ночи перед ней проходяттени убийц венценосного супруга, они ей не знакомы, но и незнакомыми их назватьнельзя. Он просыпается в испуге, когда она кричит со сна.
Часто он жалел ее за страх, в котором ее держала молочная сестра, хотя этавласть самому ему приносила известные выгоды: она устраняла влияние кузеновОрсини. Ни Вирджинио, ни Паоло не осмеливались одни и без открытого присмотрапосещать комнату королевы: за их жизнь никто бы не поручился. Они былиотставные любовники и вели при дворе жалкое существование, какими бы опаснымини старались казаться. Всем было известно: они боялись господина Кончини,кастрата, который к женщинам не ходил, но торговал ими. Для королевы у негобыли политические покупатели, которые обогащали его и его карлицу. От другихдам он получал доходы за то, что приводил к ним короля. Сам король не отличалсящедростью.
Однако он открыл ловкий способ подкупить Кончини.
Если пустую душу ничем нельзя завоевать, то можно по крайней мере держать еев руках, разжигая ее тщеславие. Когда этому молодцу удавалось выманить у своейскупой карлицы и у собственной супруги короля немного денег, он осмеливалсяподносить королю подарки, например, прекрасных лошадей, и король принимал их.Сир! Что за благородный конь под вами. — От господина Кончини. А вслед залошадьми — женщины. Лувр был полон красавиц, одна из них спала как раз надкабинетом короля. Как-то ночью король лежал в своей постели за позолоченнойбалюстрадой, ибо королева заперлась у себя в спальне. В дверь кто-то тихоскребется: Кончини.
— Сир! Вы подали даме, что наверху, знак, который она не захотела понять изодного лишь благоговения. Ваш покорный слуга объяснил ей, что это ее фортуна, ипосле моего умелого вмешательства неприступности словно не бывало. Человек,подобный мне, в делах любви может считаться врачом, каких мало. И его вы,конечно, не откажетесь вознаградить. В размерах, которые король сочтетдостойными, — заключил он, протянув руку.
Дело слажено, хоть и без наличных, и оба, король и торговец женщинами,пустились в путь в дружеском согласии. Впрочем, особа, жившая наверху, былазаодно с Генрихом. Мадам де Гершвиль, статс-дама королевы, ненавидела всехинтриганов, которые обосновались здесь: маркизу, снедаемую злобой, и подлуючету, у которой все сводилось к деньгам. Она для видимости сторговалась сгнусным Кончини о ночи любви; в действительности же она искала случая без помехвыложить королю все сведения, которые собрала для него — тайны королевы и еемолочной сестры и козни, которые затевала эта последняя вместе со своимкрасавцем супругом или маркиза с королевским духовником. Мадам де Гершвильнравилась королю, иначе никакой Кончини не мог бы помочь ее фортуне. Дабы онаубедилась, что все устроил он и заслужил награду, Кончини отпер ее дверь, таккак для него не существовало замков, впустил короля, а сам исчез. Онарассказывала, а король сидел у ее постели. Он находил ее умной и преданной.Когда он решил найти ее и желанной, она сказала с чуть заметной дрожью вголосе:
— Сир! Вы меня позабыли. Когда-то, очень давно, я пригласила вас к столу,накрытому на множество приборов, но без гостей. Из слабости, ибо иначе я внялабы вам, я оставила вас одного в пустом замке. Спасаясь от моего собственногосердца, я горько плакала. Я звалась де ла Рош-Гюйон, вы меня позабыли.
— Узнал бы из тысячи! — воскликнул он. — Разве иначе я назначил бы васстатс-дамой? В вашем лице, Антуанетта, я впервые повстречался с добродетелью.Но что я слышу, из-за меня тогда проливались слезы?
— Сир, — сказала мадам де Гершвиль, — женщины, которые вам не уступают,именно потому остаются вернее всех.
— Жестокий приговор произносите вы надо мной, — хоть и ответил он, однакообрадовался, что в Лувре, весьма кстати для репутации двора, нашласьцеломудренная особа. Она принарядилась; локоны отливают шелком, глаза сияют,рука, на которую она оперлась, сверкает белизной. В разрезе ночной рубашкивздымаются и трепещут прелести, которые хотят оградить себя — и в этом ихредкостная прелесть. Король почтительно держит в своих руках руку добродетели.Свечи кротко мерцают. Вот наконец-то один отрадный час.
Тот же самый час был весьма безотраден для Марии Медичи. За своей запертойдверью она подслушала то, что происходило у Генриха. Происки плута Кончини неоставляли никаких сомнений. Мария ошиблась только в отношении особы, к которойее супруг не замедлил направиться. Добродетельная Гершвиль даже не пришла ей наум. Она выждала некоторое время, дабы безнравственная чета не имела возможностиотрицать причину своего совместного пребывания. Затем королева поспешиланаверх, дорогой она потеряла туфлю, не стала искать ее в темноте, стремительноворвалась в комнату — дверь была не заперта. Маркиза де Вернейль сидела напостели и читала. Она улыбалась, книга была, видимо, забавная, невзирая на веси величину. Маркиза держала книгу на приподнятых коленях, из-за которыхнасмешливым взглядом приветствовала взволнованную королеву, ибо ее тяжелуюпоходку она узнала давно, слышала также, как с августейшей ноги слетелатуфля.
Вид королевы превзошел ожидания госпожи де Вернейль. Локоны в папильотках,глаза глупее обычного от беспомощной злобы, на расплывшееся тело стареющейженщины накинуты прозрачные покровы, сплошь расшитые цветочками, как у невиннойдевушки. Генриетта д’Этранг поистине никому не согласилась бы уступить такоезрелище.
Испуская кровожадные стоны вперемежку с пронзительным визгом, королеваметалась взад-вперед и при этом прихрамывала, одна нога в туфле, другая —босая. Когда она в конце концов опрокинула ширмы, из-за которых не появилсяникто, она уперлась руками в бока и задала вопрос:
— Где он?
— Кто? — елейно спросила маркиза.
Книга! Из-за фолианта, наверно, вынырнет его голова.
Мария бросилась туда. Генриетта сказала серьезно:
— Осторожней. Мадам, он в книге, сейчас он заговорит.
Мария прищурилась, она плохо видела без очков, наконец разглядела: один изотцов церкви, по-латыни. Но тут послышался голос ее супруга, которомупревосходно подражала Генриетта:
— Иметь сношения с женщинами — значит быть прахом телесно и душевно.
Мария испугалась.
— Вы занимаетесь колдовством, — завизжала она. — Ученая шлюха!
— Жирная банкирша, — отвечала Генриетта, с виду спокойно и уверенно, ноподготовляя себе отступление под защитой фолианта. Когда Мария накинулась нанее с кулаками, то нашла одни подушки. В проходе между стеной и кроватьютанцевала и смеялась бесноватая. Мария сделала попытку добраться до нее, тавмиг нагнулась и взмахнула каким-то сверкающим предметом.
— Ай! — вскрикнула Мария. — Вот вы как! У вас это наследственное. Вашаматушка заколола пажа.
— Мы закалываем пажей, но не почтенных дам. — С этими словами Генриеттаспрятала кинжал. — Моя мать любила короля Карла Девятого, прежде чем вышлазамуж за господина д’Этранга. Она тоже была ученой куртизанкой. Моепроисхождение стоит вашего, мадам. У нас общий муж, и у каждой по дофину. Мойзаконней вашего.
Тут началось преследование. Мария, при всей своей дородности, перемахнулачерез кровать. Генриетта ловко проскользнула под кроватью и запрыгала насвободе по всей комнате.
— Вот и я, поймай меня, — напевала она, меж тем как Мария едва переводиладух. — Раз-два, — считала юная особа. — Мадам, вы побеждены.
— Сдаюсь, — прохрипела Мария.
Она в изнеможении лежала в кресле. Противница прикрыла ее наготу и,преисполненная смиренной учтивости, стала перед королевой на колени, подала ейвина.
— Подкрепитесь. Во всем дворце нет никого, кто бы меньше меня думалподмешать вам яду. Вы меня перепугали, я легко теряю голову. Мы могли быстолковаться. И вам и мне во многом можно упрекнуть короля.
— Откройте мне, что вы знаете, — потребовала Мария. — В эту минуту что-то