никогда не был человеком окрыленного духа; он был человеком, призванным сидетьи считать».
Здесь Генриху пришлось признать, что его Рони переменился. С каких пор? Мыпозабыли об этом, как и о перемене, постепенно свершившейся в нас самих. Ронибыл неподкупен, но всегда усердно добивался награды; таким он остался и теперь.Ему и до сих пор свойственна ревность, стремление поучать и устрашать — в этомскорее сказывается мелочность натуры, нежели значительность. «Как же можно примелочности стать значительным? Счастье и заслуги, какая между ними связь?Получите сто тысяч экю, господин де Рони, если объясните это. Держу пари, вы нелучше моего разбираетесь в этом, Максимильен де Бетюн, или, если вам приятнее,герцог де Сюлли. Но имена становятся тем громче, чем ближе к нам поравнутренней тишины».
В тот час, когда стал известен «пороховой заговор», Генрих долго думал освоем помощнике, ибо их теперь осталось двое и им следовало крепко держатьсядруг друга. На душе его была тишина, судьба Якова Английского едва егоиспугала, а теперь не осталось и тени страха. Кто испугался, так это МарияМедичи. Она ворвалась в кабинет своего супруга и начала с упреков, настолькобурных и необдуманных, что ей не хватало французских слов.
— Я вас предостерегала. Теперь сами вы каетесь, что посылали своего Рони вАнглию для заключения союза.
— К сожалению, союз не состоялся, — отвечал Генрих.
— Зато состоялся с другими еретиками, в Ла-Рошели! — взвизгнула Мария. —Ваша погибель в еретиках, и вы стремитесь навстречу своей гибели. Я этознала, — проговорила она. На ее счастье, она была вынуждена остановиться, таккак ей сделалось дурно. Кто знает, что бы она еще выболтала. Едва она пришла всебя, как на ее лице вместе с сознанием явственно проступило нечто новое:нечистая совесть. Она была еще очень слаба или притворялась такой и шепнулачуть слышно: — Сир! Не забывайте никогда о небесной каре. Святые отцы ревностностараются отвратить ее от вас.
— Это я прекрасно знаю, — сказал Генрих, чтобы успокоить ее. Он и в самомделе думал, что подвалы, начиненные порохом, вряд ли могли быть делом рукнебесных блюстителей нравов.
Когда король собрался лечь спать — сегодня на парадной кровати, и зала быланаполнена придворными, все явились на поклон, кто только мог, старалсяпопасться на глаза монарху, ибо счастье явно покровительствовало ему, — тут какраз пришел начальник артиллерии. Он возвышался над склоненной толпой. Генрихтотчас заметил его и отпустил всех остальных. Затем открыл позолоченную решеткуи за руку повел начальника артиллерии в свой кабинет.
— Если я не ошибаюсь, нам надо поговорить.
Рони принес в папке все, над чем он проработал целый день; дела былиразнообразные, хотя все в той или иной степени относились к «пороховомузаговору». Королевские послы по всей Европе, у султана, у папы, все должны былиполучить обязательное предписание, в каком смысле им надлежит говорить о«пороховом заговоре». Указания были разнородные, но все направлены на то, чтобыпредставить взорам и чувствам дворов единую опасность, прежде всего запахпороха, не намекая на серу и ногу с копытом.
Только в протестантских княжествах, республиках и вольных городах послыкороля должны были говорить обо всем прямо и ставить точку над і. Императорвместе с королем Испанским, эрцгерцог в Брюсселе, а также великий герцогФлорентийский и другие финансовые силы вселенского колосса на глиняных ногах —все они вкупе подготовляют войну. Открытая их цель, которой они кичатся, этоуничтожение свободы совести, а кроме того, они не намерены более терпеть нисвободную мысль, ни свободные государства. Доказательством служит неудавшеесяпокушение на английскую корону. Пусть каждый отметит в своей Библии, которуючитает по утрам, что и ему уготовано то же самое. Далее следовали тексты изСвященного писания, которые Рони советовал протестантским князьямподчеркнуть.
Он говорит: христианский мир имеет короля, единственного, который держит мечи пускает его в ход не для собственных выгод, а лишь для мирской пользы. Нанего взирают народы, наполовину уже вовлеченные в войну, которая неминуемоохватит весь Запад целиком на долгие пагубные годы. Имеющие уши да слышат.Избави нас от лукавого! Послам короля рекомендовалось пользоваться всемиязыками, религиозным наряду с военным, а также простонародными выражениями,помимо обычного дипломатического красноречия. Генрих отложил все это в сторону,зато дважды прочел черновик письма к королю Якову.
— Господин начальник артиллерии, вы грозите ему. Несколько странный способуверить его в моей радости по поводу его спасения.
— Сир! Теперь или никогда добьетесь вы союза.
— Чтобы его заключить, он должен, согласно вашей воле, казнить своихиезуитов. Этого я не скажу, ибо он этого не сделает и вряд ли простит мне своюслабость.
Рони приготовился возразить. Но одумался и просто сказал:
— Вы правы. Короли знают друг друга. А кто я?
Генрих вгляделся в него. Вот каков Рони, когда он близок к смирению. Онопришло неожиданно, в особенности сейчас.
— В некоторых делах вы проявляете предусмотрительность, на какую не способенни один король, — сказал Генрих слово в слово. — Опасности избегнул не толькоЯков и его корона.
Министр выпрямил спину, он снова стал тем, кого изображал в молодые годы,каменным рыцарем с соборного фасада. Однако он при этом покраснел. Генрих судивлением поглядел на него. Прежде, когда он менялся в лице, причиной бывалгнев, и вспыхивал он мгновенно. На сей раз кровь в тонах вечерних облаковпроступила под кожей, которая осталась нежной и прозрачной.
В самом деле, Рони испытывает стыд, ибо он спас своего короля и боитсяблагодарности. Вот до какой степени слились они воедино. Благодарность была бычем-то чуждым.
— Воздадим хвалу милосердию Божию, — сказал Генрих. — Каждый в своейкаморке, — сказал он. — День был долог, вы много писали, а я имею право лечь всвою постель, ваше посещение избавляет меня от парадной кровати.
С этими словами он проводил своего друга до порога.
Не страшись
Недобрые времена для изменников. Впервые с начала этой власти, не похожей надругие, ей поклоняются не по торжественным дням и не бессознательно.Постоянное большинство объединилось, оно следует за необыкновенным королем.Мало того, оно забегает вперед. Стоит королю появиться, как раздаются возгласы:«К границе!» Сам Генрих об этом слова не вымолвил.
В тот год и в последующие у него было немало причин для грусти, но с этиминовыми свидетельствами преданности явилось и счастье. Оно шепнуло ему на ухо:ты всегда действовал именем своей страны и народа, иначе они не кричали бытеперь: «К границе!», чтобы защищать государство, которое создал ты. Ты создалдля них государство; но кто сотворил тебя самого? После Бога твой народ. Вотчто шепнуло ему на ухо счастье.
О войне Генрих никогда не упоминал. Открытые проявления ненависти к убийцам,месть за измену доказывают ему, что это королевство начинает понимать одно:свою обособленность как военной силы, противостоящей всем врагам народов. Исвое процветание — не забудьте о том, как оно претит многим. Угнетателям, дабудет вам известно, особо опасна наша терпимость, наше уважение к совести и кжизни. Оно все еще несовершенно; тем не менее наша гуманность — самый тяжкийгрех в глазах держав, которые не могли бы безнаказанно подражать ей и вообще непостигли ценности человека. Напасть немедленно, воспользовавшись дерзкимзаговором, который открыл глаза многим, этого Генрих не хотел. Европанасчитывает немало народов, которые захотят завоевать или защитить свою частицусчастья вместе с нами, когда наше призвание станет для них несомненным.Потому-то король Франции и задумал тогда привлечь на свою сторону народы изанимался этим четыре года. Так долго ему не надо было тянуть, ибо следующегогода для него уже не было.
Рони взял разбег покороче; у него все время была мысль, что завтра надовыступать. Между тем он обрабатывал общественное мнение в согласии с королем,но гораздо решительнее. Чужеземные наблюдатели сравнивали брошюрки, которые вту пору призывали Европу встать за правое дело короля Французского, спрокламациями на стенах Парижа и убеждались, что источник их одинаков. От этихвоззваний, равно как и от брошюрок, все отпирались, а полиция убирала их послетого, как они всеми были прочитаны. Уцелевший от покушения на короля Яковапорох сохранил свою взрывчатую силу. Теперь он служил для того, чтобыоткалывать уже малочисленных противников существующей власти от ихподстрекателей, и те получали по заслугам от господина Рони, если, конечно,предположить, что тут был замешан он.
Патер Коттон плакал в исповедальне, умоляя короля признаться ему, что онзамышляет против церкви. Ничего, сказал Генрих. Святой отец имеетдоказательства его смиренного послушания. А в отношении ордена Иисуса, которомусам король разрешил вернуться сюда, он ссылается на собственные слова патераИгнациуса, являвшегося к нему во время болезни. Фигура у постели говорила: неих орден решает, должно ли умереть королю, и также не догматы и ненастоятели, — уверяла фигура у постели, — а большинство людей, их совесть.
Итак. Что же произошло с совестью большинства со времени покушения на короляЯкова? Как решает совесть? Незнакомцы, которые скрываются в толпеединомышленников, печатают жалобы на иезуитов и их мирских союзников. Этовозбуждает гневное одобрение народных масс.
— Разумеется, я к этому не присоединяюсь, — сказал Генрих. — Для меня отцыостаются непорочными душами, хотя фанатики могут проникнуть и в самыйдисциплинированный орден. Таково было мнение патера Игнациуса, почему события вАнглии вряд ли удивили его. Что касается меня, то должен покаяться, что вчераночью я спал с чужой женой, а не со своей.
От плачущего Коттона король получил божественное прощение. Между темпоявились другие печатные воззвания, назначением которых было превратитьбольшинство сторонников короля в меньшинство. Эти воззвания тоже прибивались кстенам домов под покровом темноты; но как ни беззастенчиво задевали они