у него было убийство.
Сподвижник короля и его любовница в последующем заговоре играют главныероли. Д’Эпернон получил предостережение, начальник артиллерии не спускает снего глаз, он уже поймал Бирона и Тюренна, не упустит и его — если не забежатьвперед. То же, раз и навсегда, решено в злобной головке юной Генриетты. Что быни обрушилось на Генриха, все заранее предусмотрено дряхлеющим вельможей, чьипоследние привилегии под угрозой, и женщиной, которая предъявляет королю неменьшие обвинения. Остается лишь внушить королеве, что это необходимо; она ещене знает, что именно. Никаких опрометчивых шагов — теперь бы она еще испугаласьи покаялась супругу. Лишь бы удалось довести ее до того, чтобы она выслушала —он должен умереть — впрочем, можно не беспокоиться, дойдет и до этого, авысказанное слово равносильно делу.
Карета ехала теперь медленно, по желанию королевы, которая больше неспешила. Улицы пустели, наступило время садиться за ужин, надвигались сумерки.В другое окно с Марией заговорил ее кавалер для услуг Кончини. Его онаненавидела за то, что он не спал с ней, но любила его, когда он сидел на коне.Слишком он был красив, с этим она не могла совладать. Она открыто играла рольего дамы на турнирах, где он сражался за нее. Это были попросту состязания скольцами, смешно и только. Король в самом деле смеялся. Если же он и чувствовалстыд, то об этом слышал один Рони.
Лакей, которому так бессовестно повезло, как Кончини, не без труда придаетсвоей наглой физиономии смиренное выражение. Он старался изо всех сил,разговаривая с королевой, он сокрушался о короле.
— Его вероломные друзья предложили ему убить меня.
Мария приглушила свой зычный голос.
— Если он отважится на это…
Все затаили дыхание — вот сейчас слово будет произнесено ею самой, и непонадобится никаких трудов, но она сказала:
— Тогда я готова к тому, что он отравит меня.
Больше ничего; лишь одна мысль, которая давно посетила ее убогий мозг,казалось, засела в нем неистребимо крепко. «Она непозволительно глупа», —думала маркиза, сидя рядом. «Никак не ожидал, что с особой из дома Медичи будетстолько возни», — заключил д’Эпернон, когда разобрался во всем. Неизменныйлакей, по другую сторону кареты, закусил белыми зубами стебелек цветка иухмыльнулся.
Отцовские радости
Генрих спешился перед караульней Лувра. Когда он повернул из сводчатыхворот, кто-то сильно толкнул его; извинения не последовало, правда, было темно.Бельгард, который шел позади короля, задержал грубияна, обозвал его подходящимименем и спросил, разве он не знает короля. Неизвестный отвечал, что даже и втемноте разбирается, кого следует узнавать. После чего он был брошен на землю,а когда поднялся, подоспела стража.
У себя в кабинете Генрих увидел своего первого камердинера.
— Посмотри-ка на мое левое плечо.
— Сир! Ничего не видно, — сказал господин д’Арманьяк. — Если же у васчешется плечо, попросту раздавите клопа.
Генрих ответил:
— Старые дворцы всегда полны всякой дряни, надо немедля приступить кочистке.
Д’Арманьяк вздохнул. Про себя он подумал без метафор, что его государь вневыгодном положении перед своими злыми недругами, ибо внутреннее благородствообезоруживает его. «В нашей юности мы были на волосок от того, чтобы укокошитьгерцога де Гиза, чего он впоследствии не избежал, когда слишком возвысился.Теперь мы выше всех и питаем к мелкой сволочи недопустимое пренебрежение. Онанам этого не простит. Мелюзге обидней всего, когда ее щадят из внутреннегоблагородства. Лучше бы мы жили в своем низменном Луврском дворце, а не вВеликих планах или в горних высях».
Так размышлял старик без метафор, поскольку предмет размышлений мог обойтисьбез них. Непрерывно вздыхая, он удалился, ибо заметил, что его господин впал враздумье. Генриху просто слышалось пение. «Песня прозвучала на улице, какнекогда. Дофин уже большой. Мертвая спит уже давно. Однако, когда мне впервыебыли возвещены краткая война и вечный мир, пятнадцать государств и прочныйпорядок в Европе? Когда я сказал, что хочу это осуществить, хочу низвергнутьцарство мрака? Однажды в парке Монсо был фейерверк. Сидя подле моей бесценнойповелительницы, я увидел колесо, которое рассыпало серебряные искры, а над нимпарил лебедь. Все мое внутреннее небо пламенело тогда, я увидел свободный союзкоролевств и республик. С того часа целью моей стало, чтобы народы жили ичтобы, взамен живого разума, не терзались от злых чар во вспученном чревевселенской державы, которая поглотила их все. Вот подлинный источник моегоВеликого плана. Довольно отвлеченный, но в конечном итоге каждое озарениеприобретает трезвую основу. Теперь господин Гроций разбивает его на параграфы,а Рони вычисляет его.
Сначала я уклонился от Великого плана, позабыл о нем, изгнал его в горниевыси, которые не от мира сего. Он развивался помимо моей воли, претерпеваяразнообразные видоизменения. Правда, в то время я был обременен множествомначинаний, правильных и ошибочных. Изо дня в день приходилось мне творить доброи зло. Дела скоры, но бесконечны их следствия. У меня умерла возлюбленная.Многие умирали, либо я убивал их. Верно, как измена Бирона, что теперь я живусреди одних лишь изменников в моем Лувре, который стал нестерпим. ГосподинКончини собирается приобрести княжеское владение стоимостью в несколькомиллионов. Кому бы поручить предостеречь его? Мне самому это не к лицу: народами дворам непривычно видеть меня в роли обманутого, который просит только особлюдении внешней пристойности.
Они видят меня вооруженным до зубов, в союзе со всем миром, и если я даювремя моим врагам перевести дух, то это моя особая милость. Изо дня в деньмилую я собственную королеву. Она держит руку заговорщиков, хотя преемник еедяди во Флоренции связан со мной договором. Все заключили со мной договоры ивыполнят или нарушат их в зависимости от того, буду ли я жить, или нет. Но ябуду жить, ибо Великий план стал прочной действительностью: не я измышлял ее,она создана природой. Мы не умрем. У кого есть время созреть, тот познает, чтобудет впоследствии, хотя бы его самого уже сто лет не было на свете. Я же, спомощью Божией, осуществлю все, — однако должен выждать немного, прежде чемринуться в бой. Кончини я велю предостеречь».
И он немедленно препоручил это герцогине де Сюлли, даме, которой, как емуказалось, было обеспечено почтительное послушание всякого, по причине ееразительной суровости и еще потому, что ее супруг внушал страх. А вышло всепо-иному. Мадам де Сюлли, во избежание соблазна, направилась не к придворномукавалеру королевы; она обратилась к самой королеве, впрочем, со всяческимипредосторожностями, королевское величие ни в коем случае не должно бытьпредметом сплетен. Это вызвало бешеный гнев кавалера, или чичисбея. Он непотрудился сам отправиться к даме, а назначил ей явиться в Луврский дворец,словно тот уже был его собственностью. В присутствии королевы он устроилчопорной протестантке гнуснейшую сцену. Смешная старая карга, она, должно быть,имеет виды на него. Пусть доложит своему королю, что здесь на него плюют; приэтом Кончини метался, словно дикий зверь, и лицо у него было как у хищника.Чтобы он да испугался короля? Ничуть не бывало. А королю лучше сидеть смирно,иначе с ним стрясется беда.
Дама сохраняла полное хладнокровие, она стыдилась его непристойнойразнузданности. Лакей продолжал бесноваться, когда она уже удалилась. Простонеслыханно, чтобы человек осмелился возмутиться против рыцаря своей жены — ивдобавок какой человек! Король заблуждается насчет себя и своего положения.Повсюду только и рассчитывают на его смерть, ничего не стоит убрать его.Регентство королевы — для посвященных оно уже наступило.
Все это она выслушала. Она была так ослеплена яростью своей и своегопрекрасного рыцаря, что совсем не заметила, о чем впервые открыто шла речь: отом, чтобы убить ее супруга. Она не приняла этого всерьез, решил Генрих, когдаему донесли о происшедшем. Но не мадам де Сюлли, которая крепко сжала тонкиегубы. Донес дофин; из своего укромного уголка он жадно слушал и становился всебледнее. Он поклялся убить господина Кончини и сдержал клятву, когда сталкоролем.
Дофин Людовик, у отца в кабинете:
— Сир! Вас хотят убить. Моя бедная мать в заговоре.
Генрих:
— Мой мальчик, я знаю ее на девять месяцев дольше, чем ты. Она горячится иворчит, она властолюбива; однако твоя мать не волчица.
Людовик:
— Но тот был как целая стая волков, они шныряли по всей комнате. Меня бы онисожрали с кожей и костями.
Генрих:
— А королева?
Людовик:
— Она слушается его, мой высокочтимый отец, вам ведь это известно.
Генрих:
— Она с ним не спит. Знай, что это главное. Без этого нельзя подчинить себеженщину.
Людовик:
— Сир! Прикажите мне обезвредить вашего убийцу.
Генрих:
— Не он мой убийца, и он был бы недостоин твоей руки.
Людовик, бледный, вытянувшийся не по летам, захлебываясь от слез:
— Папа, милый папа! Пусть другие увидят страшный пример. Труп будет лежатьна внутреннем мосту Лувра. Всякий, кто входит или выходит, должен будетперешагнуть через него.
Так именно и случится, во времена короля Людовика. Но сейчас его великийотец обнимает его и говорит, глядя ему прямо в глаза:
— Ты долго еще будешь ребенком. Не забудь: сегодня мы говорили друг с другомкак мужчины. Врагов мы приобретаем своими делами, другими делами мы должны ихпобивать. Этому нет конца, и убийство ничего не доказывает. Я больше боюсь затвою мать, которую надо беречь, ибо она всегда беременна.
Дофин готов был разрыдаться. Король поспешно прикрыл ему рот: снаружипослышались шаги. Когда дверь отворилась, король на четвереньках бегал покабинету. Дофин сидел на нем верхом, накинув ему на шею носовой платок вместоповодьев. Вошедший был испанский посол. Дон Иниго де Карденас явился в Париж счрезвычайной миссией — узнать подробно о вооружении и замыслах короля Франции.При случае ему следует потребовать объяснений. На сей раз обстановка показалась