и ноги у него были обуты в спальные туфли. И так вот, на двух колесах, каталсядух перед фронтом, руководя всем. По малейшему его знаку каждый маневрвыполнялся неукоснительно, все равно вблизи ли, у него на глазах, или на самомдальнем конце, словно дело происходило на сцене и театральный механизм ведалстрогим порядком действия, так, что казалось, будто боги управляют им из-заогненных туч; именно это и давало человеку возможность развернуть все своевысокое мастерство. Представление было великолепное; зрителя, которыйпробирался все дальше в открытое поле, оно очень увлекало и совсем быудовлетворило, если бы…
Если б не увядшее лицо старого ребенка и если б не спальные туфли. Генрихуказалось, что ветер доносит к нему запах болезни. Неужели солдаты не замечаютего, думал он. Здоровым людям, вероятно, внушает мистический ужас полководец,которого носят или возят и при котором даже нет оружия. Неужели к нему неподсылают убийц? Нет. Главное, что никто и попыток не делал. Он немощен, нонеуязвим. В носилках и креслах его бережно проносят по Европе, дабы онодерживал победы для властителя мира. И он побеждает, но холодно и безрадостно.Словно отдает в жертву свое великое мастерство, а затем велит нести себядальше, разрешая солдатам, в виде отдыха от жесткой дисциплины, занятьсяграбежом и поджогами. По знаку трубы они должны остановиться, иначе их повесят.Дух непознаваем; при всей своей телесной немощи и безрадостности, он внушаетстрах. Многоязычные, покоренные народы всемирной державы узнают в нем себя.
Король Франции, Генрих, ничем не защищен в открытом поле, немногиепровожатые потихоньку совещаются позади, как бы его предостеречь; но никакойнадежды, чтобы он опомнился. Он подался вперед, он затаил дыхание. Этого онбольше никогда не увидит и сам постарается, чтобы это не повторилось никогда.Александр Фарнезе, герцог Пармский, забыл свою цветущую страну, свойгород-жемчужину, и статуи, и картины — все забыл и покинул ради похода, которыймало его трогает, который, по его мнению, бессмыслен и дерзок: ему хочетсяиспытать свое мастерство. Он переходит реку у Ланьи, и как по волшебствуоткрывается подвоз в Париж: мастерский ход. Здесь он с помощью своегограндиозного театрального механизма подготовляет нечто новое, еще одно чудоволшебства, еще один мастерский стратегический ход.
Ясный, рассудительный голос барона Рони прервал мысли короля и вернул его кдействительности:
— Сир! Все здесь присутствующие господа любят вас больше собственной жизни.Вашу жизнь нельзя подвергать такой опасности.
— Пустяки! Вы сами, должно быть, боитесь? — спросил король, удивив и немногообидев этим своих приближенных.
Кроме того, Рони от имени всех намекнул ему, что невозможно с девятьюсотнями человек атаковать большое, мастерски построенное войско. Он и непомышлял об этом; но из какого-то непонятного пристрастия к полководцу на тойстороне он бросил им упрек, что это первый, кого они испугались. Они клялисьему, что дорожат лишь его жизнью. Он мало-помалу смягчился, но тут уж конницаПармы налетела на него. Ему с его девятью сотнями пришлось обороняться отнежданной смерти, многие все же не избегли ее. Король был легко ранен, онспасся лишь потому, что его прославленный противник не хотел поверить, что тобыл он и что в нем так много от гусара и так мало от короля.
Однако Фарнезе еще пришлось столкнуться с этим королем, прежде чем удалитьсянавсегда и вскоре умереть. Вышло так, что Генрих маршами и контрмаршами завлекего на полуостров между рекой Сеной и морем, что с самого начала былонамерением короля; битва при Омале должна была лишь отвлечь внимание от этогозамысла. И вот свершилось: странствующий мастер и армия, его прекрасное орудие,очутились в ловушке. На полуострове не было никаких съестных припасов, а наподмогу королю плыл голландский флот. Фарнезе сам был ранен и, казалось, погиб.Что же он сделал? То же, что при Ланьи. Сена здесь по ширине не уступает морю,и все же он навел понтонный мост и перешел ее однажды ночью, в полнейшейтишине. Когда королевские солдаты проснулись и увидели, что от пойманного врагане осталось и следа, раздался вопль ярости. Генрих смеялся, отдавая должноеловкости маневра. Противник его, уходя, произнес слова, показывающие, что подконец он все же изменил мнение о короле Франции; свидетельствовали они также облизкой смерти:
— Этот король изнашивает больше сапог, чем спальных туфель.
Позднее прошел слух, что Фарнезе прибыл в Париж; однако и тамошним своимдрузьям он не дал вздохнуть, как обычно не давал вздохнуть врагам.
— У меня здесь со всем покончено, — только и сказал он будто бы средиглухого молчания. В действительности же он совершил еще много примечательного,не смущаясь изменчивостью военной удачи. Как мастер, довольный делом своих рук,он бросил то, что стало ему уже не интересно, — эту страну, этот народ, — и подгром барабанов и труб понес свою одряхлевшую славу куда-то вдаль.
Генрих, у нас отнюдь не «со всем здесь покончено». Наоборот, нам бы надобыть бессмертными, потому что нам еще бесконечно много предстоит бороться занаш удел. Наш удел — это люди.
II. Превратности любви
Покажи мне ее
Король охотился в компьенских лесах; в тот день он, преследуя оленя,очутился почти у границы Пикардии. Там они — король и обер-шталмейстер его,герцог де Бельгард[22], упустили след.Остальных охотников они давно потеряли из виду и теперь отдыхали на просеке.Король уселся на ствол срубленного дерева. Сквозь листву, уже тронутую осенью,падали солнечные лучи, золотили ее и окутывали рассеянным светом фигуры двухмужчин — сорокалетнего и тридцатилетнего.
— Хорошо бы перекусить чего-нибудь! — сказал король. К его изумлению,обер-шталмейстер немедленно достал и разложил тут же на стволе дерева все, чеготолько можно пожелать, так что они утолили голод и жажду. Во время еды корольразмышлял. Раз Бельгард захватил в седельной сумке припасы, значит, он заранеенамеревался отстать от охоты и скрыться — куда?
— Куда ты собирался, Блеклый Лист? — напрямик спросил король и с лукавымвидом ждал ответа, которого не последовало. — Здесь ты на вид еще желтее, чемобычно, Блеклый Лист, должно быть, от увядшей листвы. Вообще же ты красивыймужчина, и тебе всего тридцать лет. Если бы мне было столько! В ту пору мнебольших хлопот с ними не бывало и недостатка в них не бывало тоже. Погляди-каповнимательнее туда, между дубами! Не кажется ли тебе, будто одна из них хочетвыйти из темноты и не решается? В ту пору они приходили сразу.
— Сир! — сказал тогда Бельгард. — Хотите видеть мою возлюбленную?
— Где же? Какую же?
— Она красавица. Их замок неподалеку отсюда.
— Как он называется?
— Кэвр. — Прямой вопрос, точный ответ, и королю сразу все стало ясно.
— Кэвр. Значит, она из семьи д’Эстре[23].
— Габриель, — сказал молодой человек, и сердце его забилось в этом имени. —Ее зовут Габриель, она прелестна. Ей двадцать лет, волосы у нее — чистоезолото, ярче, чем солнце здесь на листьях. Глаза у нее небесного цвета, и пороймне кажется, что лишь от них и светел день. Ресницы у нее темные, а черныеброви описывают две узких, гордо выгнутых дуги.
— Должно быть, она их бреет, — вставил король, после чего влюбленныйрастерялся и умолк. Эта мысль ему никогда в голову не приходила.
— Покажи мне ее! Нынче у вас условлено свидание, но в другой раз возьми меняс собой.
— Сир! Сегодня, сейчас же. — Бельгард вскочил, ему не терпелось показатькоролю свою прекрасную возлюбленную. Дорогой они говорили об ее семье; корольприпомнил:
— Отца твоей красотки зовут Антуан. Он был бы губернатором в Ла-Фере, еслибы Лига не прогнала его. Ах да, мать! Она, кажется, сбежала?
— С маркизом д’Алегром, много лет назад. А до того она будто бы пыталасьпродать дочь. Но что это доказывает? Сир! Вы сами знали двор своегопредшественника.
— Чистотой нравов он не отличался. Но ваша Габриель была слишком молода,чтобы ею торговать.
— Ей было шестнадцать лет, а по росту она казалась совсем еще ребенком.Однако я сразу ее заметил. Но досталась она мне, к счастью, когда ужерасцвела.
— Ах да, сестра, — продолжал припоминать король. — Как же ее зовут?
— Их шесть сестер. Но ваше величество имеет в виду старшую, Диану. Первым унее был герцог д’Эпернон.
Король едва не сказал:
— У всех шестерых вместе со старухой, вероятно, был целый полк. — Емуприпомнилось, что их называли семь смертных грехов. Однако он заметилтолько:
— Недурная семейка, в которую ты хочешь войти, Блеклый Лист. Ты думаешьжениться на своей Габриели?
Герцог де Бельгард заявил с гордостью:
— Ее прабабка с материнской стороны пользовалась вниманием ФранцискаПервого, Клемента Шестого и Карла Пятого. Ее по очереди любили король, папа иимператор.
Но король уже забыл о легкомысленных дамах, от которых вела свой родвозлюбленная его обер-шталмейстера. Произнесено было имя герцога д’Эпернона,имя, неразрывно связанное с давними распрями, которые еще отнюдь не завершены.Все невзгоды его королевства нахлынули на короля, он пустил лошадь шагом,невзирая на великое нетерпение своего спутника, и заговорил о своих врагах. Ониподелили между собой королевство, и каждый изображал из себя в своей провинциинезависимого государя, не желающего подчиниться королю-еретику. Даже такой вотЭпернон, начавший карьеру любимчиком покойного короля! Даже он смеет выдвигатьдоводы религии. Вслух Генрих сказал:
— Бельгард, ты ведь католик и мне друг, скажи, неужто я и в самом деледолжен сделать тот опасный прыжок?
Дворянин понял короля; он ответил:
— Сир! Вам незачем менять веру. Мы и так служим вам.
— Если бы это было так, — пробормотал король.
— И вы увидите мою возлюбленную! — ликующе воскликнул его спутник.
Король поднял голову. По ту сторону лесистой долины и бурлящей реки, захолмами, за грядами многоцветной листвы, среди дерев и синевы небес реял замок.