истязаемого кота.
— Сир! Я встретил чуму. Сжальтесь, сир, мне грозит смерть. Прикоснитесь комне, священное величество! Небо посылает вас, прикоснитесь ко мне! — Вот чтовизжал, пищал, выл придворный кавалер королевы голосом, непохожим начеловеческий. Услышала бы это королева в присутствии всего двора! Но долго лидействуют уроки? Чума — не урок. Ее обрызганное красной краской изображениенастолько близко проплыло мимо, что со свечек капнуло на злосчастного Кончини.Это его доконало, он лишился чувств. Изображая чуму, молочная сестра, видимо,не сознавала производимого ею действия. Закатив глаза, она блуждала безсознания. Генрих покинул чердак.
Положение столицы ухудшалось, больше вследствие страха, который одниразжигали в других. Распространение болезни даже приостановилось, ибо врачикороля руководствовались его указаниями. Аркады его королевской площадипревратились в просторные светлые лазареты. Купцам они показались слишкомпышными, зато теперь достались больным. Генрих не вел счета часам, которыепроводил здесь. На улицах ему либо никто не встречался, либо мимо спешилизакутанные люди с крытыми носилками. Когда он наконец приходил туда, еговстречал ветер, гулявший по площади, и дым от костров. Ветер разносил дым пооткрытым аркадам, но долго он нигде не задерживался. Сквозь дымную завесувиднелась синева неба, благовонный дым вился вокруг больных, их было не меньшетысячи, а то и много больше. На всех лицах, которые выступали из дыма, Генрихвидел жажду жизни. Его собственная тоска по сестре здесь находила себенаилучший приют.
В этот день Генрих никак не мог оторваться от своих больных — он прикоснулсяпочти к двум тысячам. Навстречу ему тянулись все новые лица, почерневшие отдыма или же от чумы. Он был неутомим. Сегодня должна прибыть Катрин. Отданприказ немедленно оповестить его. «Исцеляйтесь! Сегодня мое прикосновениеобладает силой врачевать вас, хотя бы вы сплошь почернели от сыпи и пузырей исамое ваше дыхание было отравлено». Он не завязал рта, он чувствовал себясильным и неуязвимым. Близко от него, за облаком дыма, звенел колокольчик, онвозвещал таинство причастия. Священник с незавязанным ртом говорил слова,сопутствующие смерти.
Когда облако дыма рассеялось, поп и король увидели друг друга. Один из нихбыл мал ростом и тщедушен, лицо заострившееся, но горящие глаза. Он обратился,к королю:
— В вас так много мужества, словно вы веруете в Бога.
— Я верую, — сказал Генрих. Тут он обнаружил неподалеку фигуру человека,который стоял, не шевелясь, и молчал. Молчал, не оставляя надежды. — Конде? —спросил Генрих с мольбой в голосе, но приговор был произнесен, и он этопонял. — Конде! — Тот только наклонил голову. Облачко дыма разделило их.
Подле короля стонал больной, который был близок к смерти и лежал безпомощи.
— Это еретик, — сказал священник. — Я послал за пастором, но он не успеетприйти.
— Мы пришли, — сказал Генрих. Он преклонил колени так, словно его сестра,протестантка, встречала здесь свой последний час. Опустившись на оба колена, онтихо пропел на ухо умирающему: хвали душа моя Господа.
В своем Луврском дворце он знал одно-единственное место, где мог без помехпроплакать всю ночь. Это была его парадная кровать, там под строгой охраной, засдвинутыми занавесами — самое надежное одиночество. Из своего кабинета онпрошел в большую залу, где начинало темнеть; двора своего он сперва не заметил,хотя все были в сборе. Все, что осталось от его двора, двадцать или тридцатьчеловек искали прибежища возле священной особы короля, быть может, затем, чтобыон отвратил от них чуму. Король, когда вошел в залу, явно противоречил ихпредставлению о величии. Он явился испачканный, подозрительно почерневший и,вместо того чтобы предохранить кого-нибудь от чумы, верно, сам принес ее ссобой. А кроме того, время его миновало, жизнь его имеет мало цены, и, каксказано, регентство уже началось.
Большая дверь с противоположной стороны распахнулась. Слава Богу — королева,она ведет за руку дофина, впереди несут канделябры. Двор, или то, что от негоуцелело, всем скопом бросился из мрака навстречу грядущему блеску. Всепоспешили поклонами, приседаниями, хвалебными возгласами почтить дофина.Отделенный пустым пространством, совсем один, стоял король.
Первый, кто опомнился, был строгий, печальный Конде. Без торопливости, но ибез колебания, весьма достойно направился он в сторону короля. Бельгард иБассомпьер тоже спешили к нему, вскоре Генрих был окружен, но только что онстоял совсем один.
Марго былых времен
Королева Наваррская появилась после того, как с чумой было покончено ипразднества при дворе стали особенно пышными. Все любезные кавалеры и дамы,покинув свои замки, по большей части убогие и замшелые, потянулись обратно кединственному месту, где по-настоящему наслаждаются жизнью. Радости поделенымежду выигрышем денег и тратой денег. Кому посчастливилось в игре, появляетсяна ближайшем приеме в Лувре нарядным, как ясный день, как утренняя заря или какусеянная звездами лунная ночь. Иные продавали свои замшелые замки, чтобыблистать здесь.
Маргарита Валуа самовольно решила, что изгнание ее длится уже достаточнодолго, целых восемнадцать лет. Тридцати четырех лет от роду рассталась онанекогда со своим супругом Генрихом — в этом был повинен не он один. Последняяпредставительница вымершей королевской династии не могла стерпеть, чтобыдругой, хотя бы и ее муж, вступил на престол ее покойных братьев. Онаненавидела его до такой степени, что подослала к нему убийцу. После этогопрошло много времени, кому охота вспоминать о прежних убийцах, о прежнейненависти. Даже забытую любовь узнают с трудом.
Генрих принял ее, раз уж она явилась, пусть без предварительногоуведомления, но с полным сознанием своих прав, в качестве последней Валуа и егопервой жены. Он начал с приятельского тона, осведомился о замке Юссон, ееместопребывании в эти последние восемнадцать лет. Втихомолку он подсчитал, чтоей теперь пятьдесят три года. Да и по виду не меньше.
— Что, в Оверни хорошо едят, а?
— И любят хорошо, — заявила она с тем задором, который вдруг воскресил все,всю Марго былых времен.
Под заплывшими жиром и густо нарумяненными щеками, под белокурым париком онузнал подругу щедрых утех своей чувственности. Варфоломеевская ночь предпослалаим мрачную тень, сладострастие граничило с мукой. Эта женщина была богинейсвоего века, прекрасная, блистательная и просвещенная. Случалось, когдапроходила процессия, люди забывали поклониться святыне, они поклонялись мадамМаргарите. «И вот чем стала она за это время, — думал Генрих. — А чем стал я?»В замешательстве он принялся уверять ее, что она превосходно сохранилась.
— Да и вас ваша любвеобильная натура уберегла от старости, — сказала она,хотя впечатление ее было иным. Он показался ей печальным, мало удовлетвореннымсвоим счастьем и славой. Сама же она теперь была настроена благодушно. Бешеныевспышки страстей были еще возможны, как в этом предстояло убедиться. Но по путизлонравия она не пошла. Она сказала: — Вас справедливо называют вечно веселым ивечно влюбленным. Мои глаза не обманывают меня: вы истинный Vert galant.
Ее глаза остались ласкающими, слова были доброжелательны. Он протянул ейруку, приветствуя ее, мало того, подтвердил, что молодость была хороша: он иона — король и королева Наваррские, его маленькие победы, ее маленький двормуз. На это она заявила, что приехала с намерением собрать вокруг себя академиюпросвещенных умов. К несчастью, средства ее истощились.
Он не заставил себя просить. Ей было обещано то, что она на первое времяпожелала: пенсия, дом в Булонском лесу. Однако он поспешил прервать разговор воизбежание дальнейших требований, он боялся, что скажет Рони, в случае если ещеодна дама глубоко запустит руку в казну. Она, со своей стороны, удовлетворенноулыбнулась, ибо он оправдал свою репутацию: игра, женщины и скопидомство.
— Теперь я нанесу визит королеве, — заявила она. — Она мне близкаяродственница по матери, мадам Екатерине. Без Медичи, оказывается, необойтись. — С этими словами она удалилась в наилучшем расположении духа.
Министр в вопросе о деньгах оказался сговорчивым. Его небывалая уступчивостьк требованиям двора могла бы показаться неправдоподобной. Генриху были известныпричины. Дипломаты короля повсюду ратовали за его дело, союзы с Англией иГолландией снова были закреплены. Стоило только умереть герцогу Клевскому, какГабсбург подал бы повод к нападению. Довольно мешкать, мы выступаем. Удардолжен быть нанесен неожиданно, почему французский двор предается самымнеобузданным увеселениям: игра, любовь и вместо вынужденной бережливости пирбез конца.
Королева Наваррская стала главным лицом после своего второго официальногоприема в Лувре. Прием этот не походил на ее первый скромный визит, когда онапопросту вышла из кареты, рискуя не быть принятой. Теперь король в полномпараде поспешил навстречу своей прежней супруге до середины нового двора.Королева Мария Медичи, окруженная своим штатом, ожидала гостью у подножиялестницы. Всех втайне забавляли обе дамы, торжественность их встречи;придворным тоже не терпелось привести туловище и конечности в почтительнейшееположение. Марго былых времен и Генрих сошлись один на один у всех на виду;получилось очень величественно, они никак не ожидали, что им будет так горько.Лица застыли в официальной благосклонности. Взглядами, которые не уклонялись,но разобщались, они сказали: «Да, я помню минувшие дни. Нет, я не хочу ихвозврата».
После этого начались развлечения. Играли везде, особенно в арсенале. Мадамде Рони приказала устроить залу для празднеств. Господин де Рони вручил королюдля игры кошелек, полный золотых монет, остальным участникам — кошелекпоменьше. Все равно, они дочиста обобрали короля, ибо у него попутно былидругие заботы. Он был неприятный партнер, но, впрочем, скоро забыл досаду из-запроигрыша по причине других забот. Господин де Рони снизошел до шуток, чего заним никогда не водилось. Перед фрейлинами королевы он поставил два кувшина,