поверили этому; дворы и придворные иезуиты только притворялись, будто верят.Однако же все пишут, сообщают, обсуждают: новая Елена послужила для короляФранции поводом разжечь войну.
Альбрехт Австрийский правил испанскими Нидерландами вместе с женой, инфантойИзабеллой. Он был эрцгерцогом и пронырливым чиновником. Он незамедлительнопринял решение воспользоваться родственником короля Франции как орудием противнего, не останавливаясь перед крайностями, вплоть до оспариванияпрестолонаследия и бунтов в королевстве. Предлогом он выставлял сомненияправового порядка и охрану своей чести. Чтобы он, Габсбург, отослалнетерпеливому любовнику жену другого, оттого что влюбленный грозит военнойсилой! Генрих в самом деле велел оповестить, что явится за принцессой во главепятидесятитысячного войска. Эрцгерцог решил выждать. В конце концов, можетбыть, сластолюбивый старец и потерял голову, однако это маловероятно.Эрцгерцог смутно догадывается, что Генриху важнее прибрать к рукам принца,нежели принцессу.
После того как получилось предписание короля Испанского, Конде был объявленпретендентом на престол. Двор инфанты отпраздновал это событие восьмичасовойтрапезой и танцами. Эрцгерцогу так и не удалось привести веские доводы, почемуон не выдает принца крови главе семьи, — когда наперекор воле этого главыникто, разумеется, не может оставаться членом королевского дома и превращаетсяпопросту в мятежного подданного. В дальнейшем события вынудили короля предатьКонде гражданской смерти. От этого былая мрачность сменилась проворством иживостью. Эрцгерцог посоветовал Конде путешествовать, и он принялся колесить наиспанские деньги по всей Германии, в Триенте едва не был схвачен венецианцами,которые выдали бы его своему союзнику. Однако он сбежал в Милан, который стоитМадрида.
При этом известии Генрих втихомолку отступился. Про себя он отказался отсвоей последней любви, но официально еще нет. Малютка и не подозревала об этом;только что ее брюссельскими покровителями была расстроена попытка похитить ее.Ганнибал д’Эстре, брат Габриели, плохо оправдал королевское доверие; Генрих,который уже отправился навстречу своей красотке, обозвал его дураком. Тогда онеще не знал, что Ганнибал неповинен в неудаче, ибо весь замысел был выдан ещедо его прибытия в Брюссель. Кем — Генрих узнает вскоре.
Овечка в роли новой Елены не переставала упиваться сознанием того, скольважна ее роль. Мадам де Берни говорила с ней по поручению короля, советуяпризадуматься: ведь король уже однажды развелся с женой.
— Вы совершенно правы, — отвечала Шарлотта. — Пожилой человек, обожающийменя превыше всего, куда лучше молодого с наклонностями моего мужа. Мадам,напишите вы его величеству, ибо мои письма здесь читают; заверьте его, что язнаю одну-единственную любовь: любовь к его величию, к его славе. А посему помере сил буду стараться наконец-то подарить ему совсем законного дофина.
Супруга посла сомневалась в этом, ибо милое дитя принимало, кроме того,ухаживания генерала Амброзио Спинолы, завоевателя Остенде. Рубенс написал длянего портрет Шарлотты; генуэзский купец, которому лишь из-за его богатстваиспанцы открыли доступ к военному поприщу, упорно преследовал принцессу. Егочестолюбие было устремлено не на обладание первой встречной красоткой: на войнус Генрихом было оно устремлено. Он хотел достичь вершины; встретиться на полебрани с прославленнейшим полководцем жаждал он. Эрцгерцог, как осмотрительныйчиновник, мнимыми уступками оттягивал войну до другого события, о котором былпредуведомлен. Мертвецы не воюют.
Неугомонный Спинола доказывал ему: надо раздробить и задержать мощное войскозахватчика, пока вселенская монархия не начнет наступать со всех сторон и нераздавит его. Однако это было весьма недостоверно; эрцгерцог знал своюдинастию. Убийство много надежнее. Если же Генрих отрекается от своей далекойлюбви и втайне называет ее скотницей Дульцинеей, налицо остаются интриги Кондеи Спинолы, который больше торопит события, чем сам Генрих.
Генрих слал в Брюссель письма, полные сердечной тоски. Позднейшие былилживы. Пусть он прослывет помешанным от любви, тем труднее будет разгадать егопланы. Впрочем, то, что он продолжал писать малютке, почти ничем не отличалосьот первых нетерпеливых излияний. Овечка, во всяком случае, ничего не замечала.Письма великого короля она прочитывала вслух инфанте, та выражала почтительноеудивление, но выпустить добычу из Брюсселя не соглашалась. Ответы Шарлоттыпрямым путем попадали к Генриху, считалось, что они для него яд.
— Меня называют новой Еленой, — сказала овечка.
— Так оно и есть, — сказала инфанта. — Но почему вы обманываете своегоавгустейшего обожателя со Спинолой?
— Он к этому привык, ему бы этого недоставало, — сказала овечка. — Позвольтеи мне задать вопрос вашему высочеству. Почему вы так решительно помешалигосподину д’Эстре увезти меня? Вовсе не обязательно, чтобы это удалось. Пустьваши солдаты в пути отняли бы меня у людей короля. Борьба за новую Еленупрогремела бы по всем европейским дворам.
— Эрцгерцог предпочитает действовать без огласки, — сказала инфанта.
— Но вы-то разве не можете понять женщину? — вкрадчиво спросила малютка.
— Француженку — нет, — отвечала инфанта с таким высокомерием, какое неохватить неискушенному воображению. Легкомысленная малютка не поняла, как еехотели уязвить.
Человек в одиночестве
В начале 1610 года военное положение короля было лучше, чем когда-либо. Ондобился договора с Савойей против Испании: герцог обязался защищатьюго-восточную границу. Мориц Нассауский с отрядами своих старых вояк готовилсяобрушиться на империю, не дав ей опомниться. Швабский город Халль былсвидетелем встречи протестантских князей с послами короля. Его советник Буасисобразовал союз князей и вольных городов против императора. Целью союзавыставлялось возвращение свободы и империи и князьям; лишены они ее оттого, чтоимператорская корона слишком длительно находится во владении дома Габсбургов.Если предприятие удастся, дофин будет провозглашен римским королем.
Генрих подразумевал нечто иное и метил дальше. Но кому втолкуешь это.Великий план создается в одиночестве, он — достижение целой жизни одногочеловека, и для него он уже действительность. Когда он станет действительностьюи для других? Едва только выступишь, начнешь действовать, тотчас женаталкиваешься на чужие притязания и запутываешься в них. Союзники королядосаждали ему своими распрями, кознями, они боялись и друг друга, и императора.Немецкие отряды вкупе составили бы войско не меньше его собственного, если быкто-нибудь взялся сосчитать их. Вообще же чужеземные полки спешили на зовбарабана, в чаянии добычи. Пример бескорыстного полководца был им чужд. Егодело — научить их, как можно бороться только за веру. Воспитать ли нам вновьборцов за свободу и веру? Десять лет истекло с нашей последней войны. Великийплан созрел под конец жизни.
Он, разумеется, поделился своими сомнениями с неизменным Рони, которыйрассеял их. В этом королевстве, в этом народе нет более ни одной мятежнойклики. Заговор двора против короля мы отрицать не станем, напротив, он у наспод наблюдением. В народе заговорщики не имеют опоры, невзирая на своихпресловутых ораторов с амвонов и придорожных камней. Однако мы поступили быразумно, если бы потихоньку устранили господина Кончини, засадили господинад’Эпернона и воспрепятствовали тайным переговорам многих лиц, по крайней мередо начала войны.
Многих лиц. Генрих понял, что подразумевалось одно-единственное лицо —королева. Но обстоятельства сложились так, что не ей, а ему самому деловыевстречи были затруднены. Вот эта, например, происходит в арсенале. Собственныйдом не ограждает могущественного монарха от предателей.
Рони спешит рассеять подобные мысли своего государя. Он следит за каждымдушевным движением своего государя. Человек расчета и действия обычно делитлюдей на друзей и недругов. Недруги его подразделяются на семь родов. Но всердце он заглядывает одному своему государю.
— Сир! — молвил он. — Ваша власть не опорочена необузданностью и произволом.Именно этим страдают император и империя, вселенская монархия в целом. Помнитевы те времена, когда крепости ваши были в запустении? Теперь им нет равных.Король Испанский сам ослабил свою мощь, и, между нами говоря, также ослабелапосле смерти королевы и мощь вашего британского союзника. Ваше величество —богатейший из монархов. Угадайте, сколько миллионов я сберег для вашейвойны?
— Одиннадцать, — сказал Генрих.
— Больше, — сказала начальник артиллерии.
— Пятнадцать.
— Больше.
— Тридцать.
— Еще больше. Сорок.
В порыве радости Генрих повторил много раз, что меньше всего намеренрасширять свои границы. Завоевания он поделит между своими союзниками. Он будетвоевать за мир на веки вечные, за свободу наций, за счастье человечества, заразум.
Он хочет быть третейским судьей Европы, — понял верный Рони. Пока что итогсходится. Дальше видно будет, не оставим ли мы все-таки себе кое-что иззавоеванного.
— Сир! — молвил он. — В вашем Великом плане для меня бесспорно одно — что выпрогоните дом Габсбургов за Пиренеи.
Это была та область горних высей, где вольнее всего человеку в одиночестве.Король покинул арсенал, даже не упомянув о предмете своих отдаленных заветныхмечтаний. И все же он в ту пору объединял одним чувством дитя в Брюсселе и цельсвоей жизни. Живая цель имеет облик женщины, которую он добудет, хотя бы спомощью пятидесяти тысяч провожатых. Чувство изменилось после того, как Кондедобрался до Милана. Похищение юной Шарлотты не удалось; хитрость и уговоры —все пошло прахом; даже родному отцу не выдали дочь, как ни настойчивоходатайствовал коннетабль у эрцгерцога о ее возврате, горя желанием заслужитьмилость короля. Тут лишь Генрих заметил, до чего довел себя. Вот письмопринцессы Оранской, ранее бегло просмотренное и отложенное. Генрих один у себяв кабинете берет его в руки, он видит наконец, что добродетель против него.Престарелый государь, пишет ему мадам д’Оранж, не вправе преследовать молодое