узнавала своего короля Генриха. Столько времени ее улицы видели его безпровожатых на коне или пешком. Он расспрашивал народ. Того, кто дернул его заплащ, он остановил взглядом. Из чьей-то руки выпал нож, а король пошел своейдорогой.
В одном из дворов Лувра посадили березку, но она трижды падала. Корольсказал:
— Какой-нибудь немецкий князь счел бы это за дурной знак, а подданные еготвердо решили бы, что смерть его близка. Я же не трачу времени на суеверия.
Врач Лаброс передал ему, чтобы он остерегался четырнадцатого числа маямесяца, и даже предложил королю заранее описать его убийцу. Дело было бынехитрое. Генрих пожал плечами. Он производил смотр своим полкам, старымгугенотам, воинам Иври, французским гвардейцам храброго Крийона, своимшвейцарцам. Ежедневно посылал он войска к границам королевства. Сам женамеревался последним перейти границу с риском опоздать.
Король не думает избегать людей, все равно ему не избежать своей судьбы.
— Бодро вперед, навстречу моей судьбе, — были его слова.
К себе он не подпускал никого, кроме солдат. В заключение дневных трудов емуоставался его начальник артиллерии, их военный совет в арсенале. Все проекты иприказы, которые оба они наносили на бумагу, хранились там до врученияначальствующим лицам под их ответственность. В кабинете короля ничего бынайдено не было, он редко переступал его порог. Очутившись наедине у себя вкабинете, он становился бесконечно одинок — ему начинало казаться, чтонавсегда. Тяжелый шаг жандармов за дверью ничему уже не помогал. Что можетвнешняя защита против внутреннего бессилья?
«Однако не все — ложь. Нам говорят прямо в лицо: отслужил свое. Кругомтвердят, шепчут, умалчивают: старик, похотливый, переживший свой век и недоросший до нового. Нет, мы могли бы обогнать и его и последующие века, это мызнаем. Мы черпали самые различные уроки, какие только может вместить человекныне и впредь. Тут были сомнение и добрая воля. Тут были падения, кары, взлеты,победы, излишества и самоограничение. Ничего не презирать, вот чему научилинас, как бы иначе мы стали под конец простым человеком? Потомки и истина ждутпростого человека, которому сначала пришлось пройти скользкий путь. Но теперь?Но тут? Только шаг жандармов показывает, что мы еще живы. Однако срок нашистекает скоро.
Не сжигайте силы свои до полуночи. Господь близок, а присные его спят.Господи, как было мне дождаться тебя чистым от греха. Ты караешь меня орудиеммоей вины. Мне надлежало меньше любить, играть и подчинять себе людей, тогда быя не устал прежде времени. Спрошу я Тебя: с чем это сообразно? Чтоб чувстваостались неразумны, меж тем как дух настолько окрылен, что под конец способенохватить столь Великий план? Ты подашь мне совет, Господь, примириться со всем,как бы я ни приступал к Тебе, с проклятиями или молениями. Итак, я отхожу отТебя. Можешь благословить меня после».
— Уж скорее бы, — сказал Генрих и взглянул на скелет в обличье пахаря. Часбыл предутренний, последняя свеча мерцала перед картиной, наконец погасла иона. — Уж скорее бы, — говорит Генрих.
На тринадцатое было назначено коронование королевы Марии Медичи, регентшикоролевства. В Сен-Дени по окончании церемонии Генрих представил собравшемусянароду дофина как его короля. По обычаю короля Генриха, доступ был открыт всембез различия сословиям, всему народу, сколько бы его ни скопилось. Средипростолюдинов сразу же возникло движение, едва Генрих выставил вперед дофина игромко произнес:
— Вот ваш король.
Простые люди, впрочем и почтенные тоже, не могли взять это в толк. А знатныеподумали: он дает понять, что регентство будет преходящим. Он и его потомкиостанутся. Это подтвердилось поведением самой регентши. Только что собор былнедостаточно обширен, недостаточно высок, чтобы вместить ее великолепие, еегордыню. А тут вдруг она заплакала.
Без сомнения, в слезах излилась ее радость, ибо она знала: новый корольЛюдовик, за которого будет править она, скоро уже вступит на престол. Так какпосвященных было немного, большинство дивилось. Король, который часто совершалвоенные походы к намеченным целям, на сей раз как будто решил отречься отвласти и отправиться в поход с неизвестным назначением. И одному человеку тяжкодолгое время ждать событий, которые можно назвать так или иначе, но каждое изних одинаково страшно. Толпе же это совсем непереносимо. Король Генрих всегдабыл близок народу, и народ хочет быть спокоен за него. Нельзя безнаказаннодовести народ до того, чтобы он трепетал за самую дорогую ему жизнь. Многиеоглядывались, тут же в соборе ища убийцу. Они разорвали бы его в клочья, инаваждение кончилось бы. В интересах общественного спокойствия все былидовольны, что король по крайней мере назначает себе преемника, прежде чемпокинуть пределы королевства. Коронация регентши завершилась вздохомоблегчения, сама она никак не ждала этого. При всем своем торжестве онапорядком дрожала от страха. Еще десять минут, и она не выдержала бы.
Когда Мария Медичи с короной на голове возвращалась в Лувр, кто обрызгал еес балкона водой и назвал при этом: «Госпожа регентша»? В бешенстве онакрикнула:
— Вечный весельчак, можешь теперь отправляться к своей львице.
То была некая певица, ее пение не имело себе равных, три соловья будтоиспустили дух от зависти к ней. В довершение всего Мария узнала, что регентстводано ей, собственно, на словах; она становилась лишь членом совета, и другиеголоса значили не меньше, чем ее голос. При этом следовало ожидать, что голосгерцога де Сюлли будет иметь больший вес. Ему Генрих признался, что ожидает откоронования королевы величайших бед. Это он мог сказать с полным правом.
Последний, кто предостерег его в тот день, тринадцатого числа, был его сынВандом, сын Габриели. Генрих ласково взял под руку юного толстяка; повел егочерез всю большую залу, которая вскоре опустела. Придворные держались угрюмо,даже те, кто был предан королю. От избытка подавленности никто и не подумалподслушивать.
— Чего ты требуешь? — спросил Генрих сына Габриели. — Видишь ли, мать твоя,моя бесценная повелительница, верила всяческим предсказаниям. Я разделял еестрахи даже во сне. Но в конце концов умерла она не от отравы, а естественнойсмертью. В тайниках души она чувствовала себя созревшей для смерти. Мы лишь длявиду бежим наперегонки с убийцей. Проворней всегда оказываемся все-таки мы.
— Сир! Я с радостью узнаю, что вы твердо рассчитываете спастись от всехпокушений. Но нынешняя ночь, ночь на четырнадцатое, может быть роковой… — Наэтом Цезарь настаивал.
Генрих хорошо провел эту ночь; королеве же несколько раз пришлось вставать спостели. Утром четырнадцатого он молился дольше обычного. Шаг жандармов мешалему, он хотел даже отослать их. Королева вошла к нему, что давно уже не было вее обычае. Она рассказала, какой ее мучил кошмар, ей чудилось, будто подле неележит его труп.
— И злобный я был труп? — спросил он довольно резко. Она испугалась, чтовыдала себя. Кошмар привиделся ей наяву. Вещие сны не томят тех, кто знаетслишком много и оттого не может уснуть. Генрих сказал:
— Не тревожьтесь, мадам, о моей жизни! Еще три дня, и я поскачу на врага, ас собой возьму своих гвардейцев и жандармов.
Королева пошатнулась и огляделась, ища опоры, но руки своего супруга она неприняла.
— Всего три дня? — повторила она. Поведение ее могло быть следствием тревогиза его жизнь, если не считать, что причиной его были другого рода страхи. Каклегко упустить время, когда для рискованного предприятия осталось всего тридня.
Она была в разладе с собой. Неожиданно она стала просить Генриха весьнынешний день провести дома. Его сын Вандом настаивает на этом. Ее тянулоостеречь его от опасности, она хотела удержаться, не могла и сваливала все надругого. Генрих возразил, что роковая ночь миновала.
Мария:
— По-настоящему роковым надо считать нынешний день, — говорит ваш сынВандом, а знает он это от врача Лаброса, которого вам следовало выслушать.
Генрих, про себя: «Пожалуй, следовало выслушать его, он хотел описать мнеубийцу. Но куда бы в конце концов привел след? Королеву мне жаль, онанесчастная женщина». Он подал ей руку. Жизни, которой ему было еще больше жаль,он не мог подать руку. Вкладывая свою руку в его, Мария готова была склонитьсяниц. Стоило ей пасть на колени, как она призналась бы во всем. Этого он нежелал, он удержал ее за локоть.
— Мадам, — промолвил он, — незачем вам потом укорять себя, что вы меняпобудили остаться дома из страха. Впрочем, мне просто хочется отдохнуть.
После обеда он на короткое время стал очень весел. Так как ни у кого не былоохоты смеяться, он вдруг почувствовал усталость, но ко сну его не клонило. Онлежал и спрашивал каждого входящего, который час. Его жандармы и слуги входилии выходили. Один ответил:
— Четыре часа, — и по-дружески, как говорили с ним низшие, посоветовал: —Вам бы не мешало подышать воздухом, государь.
— Ты прав. Подать мне экипаж, — приказал король.
К постели подошел теперь его престарелый первый камердинер, господинд’Арманьяк; он расставил ноги, руки, всем телом своим загородил ему путь.
— Государь! Вы утомлены и не в силах сесть на коня, так лучше примите вбольшом дворе крестьян, которые явились сюда и ожидают вас.
— Ты прав, — сказал Генрих и на это. — Это освежит меня.
Внизу он сразу узнал, что это за крестьяне: те самые, за столом которых онсидел некогда на топком лугу. Прибыл к ним больной лихорадкой и немилостивообошелся с ними, потому что они давали есть за шестерых толстобрюхому дармоеду,сами же голодали. На этот раз они привезли большой ящик: в таких обычно держатптицу. Однако сквозь щели между досками видно было съежившееся человеческоесущество; на вопросы оно отвечало ни на что не похожими звуками.
Среди приехавших король заметил одного крестьянина в шерстяной одеждегрязноватого цвета; тело его успело скрючиться, что было следствием многих лети десятилетий тех же рабочих навыков, тягот и неизменной приниженности вдвижениях и походке. А некогда он был статен, как дворянин, и дерзнул сразиться