Из дому вышла Габриель д’Эстре.
Она увидела низкорослого крестьянина, седобородого, согбенного, собветренным морщинистым лицом, какие обыкновенно бывают у простонародья.
— Что тебе нужно?
— Я принес вести для мадемуазель. Только господин не желает быть назван.
— Говори или убирайся прочь.
Габриель сама уже собиралась уйти. Но вовремя заметила, какой живой и умныйвзгляд у посланца. Крестьянин ли это? Где я уже видала эти глаза? Да, следовалолучше запомнить их с того, первого раза.
— Сир! — вскричала она, испугалась и сказала приглушенно: — Какой вынекрасивый!
— Я ведь сказал, что вернусь.
— В таком виде! Разве я не заслуживаю того, чтобы вы прибыли в шелку ибархате, со свитой?
Генрих посмеивался в седую запыленную бороду. «Ага, я был стар для нее. Аэтот крестьянин куда старше, чем вообще может быть король. Я уже кое-чегодобился. Если в следующий раз я прибуду с подобающей помпой, она, пожалуй,найдет меня красивей Блеклого Листа».
Габриель беспокойно оглядывалась на дом; в окнах пока никого не быловидно.
— Пойдемте! Я покажу вам пруд с карпами.
Она побежала, а он пошел размашистым шагом, пока оба не обогнули угол дома.Генрих посмеивался в бороду. «Она уже гордится царственным поклонником и ни зачто не хочет показать его своим в обличье чумазого крестьянина. Дело идет налад».
Позади строений сад постепенно шел под уклон, там было удобно скрыться отнаблюдателей. Среди древесной чащи к пруду вела усеянная желтыми листьямиширокая лестница. Внезапно, в два-три прыжка, Генрих оказывается внизу.Выпрямившись, уже не низкорослым крестьянином, стоит он и ждет, чтобы Габриельспустилась, как в первый раз, когда она, едва сделав шаг, уже ступила ему насердце.
Она задержалась наверху, но вот уже опускает ногу на первую ступеньку. Однарука ее держит жемчужную нить, по перилам скользит другая: точь-в-точь как впервый раз. Длинные темные ресницы опущены. Она шествует. И чудо достоинства,непринужденности, гибкости и величия вновь открывается ему. Сердце у негобурно бьется, на глаза набегают слезы. Это будет длиться вечно, чувствует он.Когда она приближается, ресницы еще укрывают ее. Но вот она подняла их, и в еесиних взорах все та же чарующая неопределенность. Знает ли она, чтоделает?
Генрих не спрашивал об этом. Он видел ее волосы, ее лицо. В скудном светеоблачного дня на золотистых волосах ее лежал блеск, бесстрастный, какблагодать. Оттого и цвет лица у нее казался матово-белым, и это, на его взгляд,было чарующе прекрасно: он тряхнул головой.
— Сир! Ваше величество недовольны своей слугой, — сказала Габриель д’Эстре свесьма искусной скромностью, приседая перед королем, однако не очень низко.Генрих поспешил поднять ее. Он сжал ее локоть. Впервые почувствовал он еетело.
Генрих чувствовал ее тело, и два ощущения приходили ему на память, в которыхон никогда не посмел бы ей признаться. Первое: перила гладкого старого мрамора,разогретые солнцем, там на юге, в его полуденном Нераке. Он гладил их ичувствовал себя дома. Второе: конь тоже из тех далеких времен, из его юнойпоры. Он ласкал живую трепетную кожу и был повелителем и был почитателем.
— Сир! Что вы сделали? Вы меня запачкали.
Он отнял руку, она оставила черный след. Генрих принялся удалять его губами.Габриель воспротивилась, достала кружевной платочек; но, коснувшись его лица,платочек тоже почернел, как рука.
— Этого еще недоставало, — сказала она с недовольным смешком, а он испыталмиг упоения и любви без границ, без конца. Ее тело под его губами: «Габриельд’Эстре, твое тело, которое я целую, вкусом напоминает цветы, папоротники вродных моих горах. Это вкус солнца и вечного моря — жаркий и горький, я люблюсотворенное в поте лица. В тебе воплощено все, да простит мне Бог, — дажеон».
Тут он заметил ее немилостивую усмешку и засмеялся тоже, очень неясно итихо, чем покорил и умилостивил ее. Они продолжали смеяться без причины, словнодети, пока Габриель не закрыла ему рот рукой. При этом она оглянулась — снованезабываемый поворот шеи, — как будто их могли заметить здесь, в чаще. Но онахотела лишь подчеркнуть тайну их свидания, и он понял ее. Тогда он откровенноспросил ее, что предпочитает тетка де Сурди — драгоценности, шелка илиденьги.
— Превыше всего ей нужна должность для господина де Шеверни, — без стеснениязаявила Габриель. — И для господина де Сурди тоже, — вспомнила она. Потомзаколебалась на миг и спокойно добавила: — Мне самой нужна должность длягосподина д’Эстре, потому что отец ходит ужасно сердитый. А что приятнее мне, —драгоценности, шелка или деньги, — я и сама не знаю.
Генрих уверил ее, что в следующий раз привезет все. Но чтобы назначить трехвышеназванных господ губернаторами, ему необходимо сперва завладеть многимигородами, землями и еще некоей спальней. Он описал ее местоположение:
— Лестница внутри одной из ажурных башенок ведет в боковое крыло… Там я спалс ней, — закончил он неожиданно голосом своего обер-шталмейстера. Габриельузнала голос и прикусила губу. Блестящие зубки впились в нее. Генрих глядел, неверя своим глазам, все в Габриели было прекрасно, как день, вечно первый день.Лишь сегодня ее нос приобрел такой грациозный изгиб, а у кого еще ресницы такотливают бронзой и так длинны! А ровные, высокие и узкие дуги бровей! Даже вголову не придет, что они могут быть подбриты.
Габриель д’Эстре показала ему обратный путь в обход через поля, чтобы он невстретил никого из замка. Пробираясь снова в обличье крестьянина между полкамиврага, он помышлял уже не о чарах Кэвра, а о том, как бы поскорее занять Руан.Лига навязала прекрасному городу начальника, но тот, увы, уже давно, вВарфоломеевскую ночь, утратил разум и теперь ссорился с жителями, вместо тогочтобы восстанавливать укрепления и запасать продовольствие. Королюдействительно следовало употребить все силы на завоевание Руана, что он изадумал твердо и о чем уже объявил. Но когда он принял другое решение, людистали доискиваться, откуда такая перемена, и без труда обнаружили клику д’Эстреи де Сурди во главе с их яркой приманкой. Недаром король открыто, под сильнымэскортом отправился в Кэвр.
Для первой же встречи все семейство, будучи обо всем осведомлено, собралосьполностью: мадам де Сурди в торчащей робе на обручах, господа д’Эстре, деСурди, де Шеверни и шесть дочерей, из которых лишь Диана и Габриель остались сгостями. Меньшие знали, что предстоит обсуждение важных дел, и шаловливоупорхнули.
Мадам де Сурди с неприступным видом взяла кошелек, который король достализ-под короткого красного плаща. То был кожаный мешочек, она высыпала егосодержимое на ладонь, и только тут лицо ее прояснилось, потому что из мешочкавыпали драгоценные камни внушительной величины. Она приняла их как королевскоеобещание презентовать ей еще большие — в урочный час, откровенно заявила она.Во время этого предварительного торга почтенная дама стояла одна перед королемпосреди просторной залы, которая вела из нижнего этажа прямо в сад; со стенглядели поясные портреты маршалов из рода д’Эстре, а также оружие, которое ониносили, и знамена, которыми завладели собственноручно; все было развешановесьма торжественно.
Король думает: «Что же будет? Уж и эти несколько сапфиров и топазов мой Ронинеохотно одолжил мне из своего имущества. Это страшная женщина, она так иприковывает взгляд. Такими щуплыми и сухими, говорят, бывают отравительницы.Лицо птичье и притом белое, такая белизна неестественна, — думает он с глубокимотвращением, — ибо на самом деле вполне очевидно, что она присуща всем женщинамв семье, и что одну делает соблазнительной, у другой напоминает о яде исмерти».
У владельца замка была лысина во всю голову, красневшая при малейшемволнении. Он был охотник и честный малый. Супруг Сурди отличался небольшимростом, широкими бедрами и полнейшей беззастенчивостью, хоть и держался хитро,в тени. Зато весьма заметен был Шеверни, отставной канцлер. Он был выше всехростом и считался здесь красивым мужчиной, в другом месте его назвали бывысохшим скелетом. Однако одет он был тщательнее всех, — очевидно, по причинеего отношений с хозяйкой дома.
Генрих разгадал всех троих с первого взгляда. Его опыт в отношении мужчинбогат и непогрешим. А женщины? Дальше будет видно. Они обманывают непрестанно;и виноваты в том не они, а наше воображение. Габриель стоит рука об руку сосвоей сестрой Дианой. Трогательная семейная картинка, обе девицы скромны имилы. Генрих готов забыть, что одна из них — желанная ему женщина, несравненнаяпо величавости и красоте, цель жизни и вся любовь. До последней минуты считаешьсебя господином своих поступков, считаешь, что можешь отступить.
Женщина вроде мадам де Сурди понимает это. И потому она поспешила податьрешительный знак рукой вбок, поверх торчавших на обручах складок своегомногокрасочного наряда. После чего Габриель выпустила руку Дианы и приблизиласьк Генриху. Он не мог вымолвить ни слова, ибо любовь его вновь открылась ему. Итак она будет восходить для него каждый день, неизбежно, как солнце. Нет, он неможет отступить, как отступил однажды.
Тем временем зала наполнилась. Двери ее были отворены, и через сени враспахнутые створки портала видно было, что во двор беспрерывно въезжаюткареты. Пышно разодетые кавалеры и дамы собрались из замков всей округи. Ониявились точно на помолвку, перешептываясь, с любопытством жались они по стенам;и тут они воочию увидели, что сделал король. Он поднял руку прекрасной д’Эстрек самому своему лицу и надел ей на палец кольцо — но кольцо не такое, чтобывзволновать дам. Несколько алмазиков, вставленных в тонкий обручик, младший сынв семье мог бы надеть такое колечко на руку бедной падчерице. После этогохозяйка жезлом подала знак слугам, и в залу торжественно были внесены фруктовыеводы, оршад, мармелады, турецкий мед, а также расставлены накрытые столы спаштетами и винами, — под присмотром осанистого повара; он же следовалуказаниям жезла, которым мадам де Сурди взмахивала, коротко и отрывисто, совсемкак фея. На ее огненном парике колыхались два пера — зеленое и желтое. А когда