труд явиться ей в целом ряде образов, от самого скромного до самого высокого —сперва старым низкорослым крестьянином, которому она говорит: до чего вынекрасивы; затем во всем королевском великолепии; затем солдатом, которыйповелевает, управляет и всегда бодрствует. Но под конец она должна увидетьпобедителя. Перед ним ни за что не устоит ее чувство, ибо женщины грезят опокорителях людей и городов и ради них готовы забыть любого молодогообер-шталмейстера. Тогда она станет моей, и исход борьбы будет решен».
Наконец Шартру пришлось сдаться, потому что королевские воины подкопалисьпод самые его стены. Брали одно передовое укрепление за другим, а потом взялизамок и город; таким же образом взял Генрих и Габриель, которая, еще не любяего, уже делила с ним комнату в гостинице «Железный крест». Его упорствозавоевало ему одно из передовых укреплений ее сердца, а когда он вошел в Шартр,у него были все основания полагать, что он проник и в твердыню ее души. То былярчайший день, двадцатое апреля, то были гулкие колокола, вывешенные ковры,дети, которые усыпали весь путь цветами, духовенство, которое пело, то был мэрс ключом, а четверо советников держали синий бархатный балдахин над королем, ион, сидя в седле, созерцал свой город, едва завоеванный и уже восторженновстречавший его. Прекрасный день! Прекрасный день, и протекает он на глазах улюбимейшей из всех женщин в его жизни!
Торжественный прием происходил в знаменитом, высокочтимом верующими соборе,а впереди толпы сияла возлюбленная со своей свитой, король являл ей своевеличие и, поглядывая на нее искоса, убеждался, что она готова растаять передэтим величием. Какая-то тайная причина мешала ей, она покраснела, прикусилагубу — да, усмешка выдала ее. Таким путем король, на беду, обнаружил, чтопозади нее в тени притаился кто-то: давно он не встречался с тем и даже неспрашивал о нем. Вон там прячется он. В первой вспышке гнева Генрих знакомпризывает к себе всех своих протестантов, они прокладывают ему путь — он спешитк проповеди в дом, пользующийся дурной славой. Увы, это так — его пастору,чтобы молиться Богу, отведено помещение, где обычно выступают комедианты ибесчинствуют сводники и воры. Это место король предпочел обществу порядочныхлюдей: поднялся такой ропот, что ему оставалось лишь покинуть Шартр.
Но сперва он помирился с возлюбленной, которая клялась ему, что собственныеглаза обманули его, тот дворянин никак не мог находиться в церкви, иначе она бызнала об этом! Это был самый ее веский довод, Генриху очень хотелось счесть егоубедительным, хотя нелепость его была очевидна. Где доказательство, что онадействительно ничего не знала? Уж никак не в беспокойно блуждающем взгляде еесиних глаз, говорившем: берегись! И все-таки он согласился на примирение,именно потому, что не один владел ею до сих пор и хотел дальше бороться занее.
Она отправилась назад в Кэвр, где он навещал ее и где господин д’Эстрезаявил ему, что честь дома терпит один ущерб от такого положения. Обавыражались по-мужски.
— А как вы сами назвали свой дом? — спросил король.
— Непотребным вертепом, — проворчал честный малый. — Простые дворянепорочили его, не хватало только короля, теперь и он объявился.
— Кум, проще всего было бы вам сопровождать свою дочь в Шартр. Во-первых, вымогли бы следить за ней. Кроме того, вы были бы теперь тамошним губернатором. Авместо вас назначен господин де Сурди, но его все ненавидят по причине егоуродства, и потом, он сразу показал себя хищным, — прямо не карп, а щука. Мненужны честные люди, кум.
— Сир! Я всей душой стремлюсь служить королю, однако дом свой очищу отскверны!
— Давно пора, — сказал король, — и начать собираетесь с меня?
— Начать собираюсь с вас, — подтвердил господин д’Эстре, меж тем как лысинаего покраснела.
Король ускакал, не повидав своей возлюбленной, а дорогой обдумывалпредложение королевы Английской. От нее он может получить три-четыре тысячисолдат с содержанием за два месяца, и небольшой флот согласна она послать ему —только он должен всерьез заняться Руаном. Таково было ее требование, вполнепонятное со стороны пожилой женщины, которая, кроме власти, не знает уженикаких других благ. Король пустил коня более быстрым аллюром, под конецперевел его даже на галоп, удивленные спутники отстали от него; он весь —движение, а в Англии неподвижно сидит старуха.
Елизавете теперь уже далеко за пятьдесят; радея единственно о своей власти,она казнила собственных фаворитов и с католиками у себя в стране поступала нелучше. Генрих же не пожертвовал ни одной женщиной, да и мужчин, хотевших убитьего, он нередко миловал. Однако никакой Армады он не победил, это верно; такойудар всемирной державе нанес не он — к сожалению, не он. И будь Елизавете дажешестьдесят лет, ее народ не смотрит на годы, он видит великую королеву на беломиноходце, прекрасную, как всегда. Елизаветой руководит только единственно однаволя, которую не сломит ничто: ни жалость, ни любовь. «Имя «великий» мне непристало», — думает Генрих.
Лошадь его пошла шагом. «Имя «великий» мне не пристало. Впрочем, разве можносорокалетнему человеку медлить и откладывать свои личные дела? Я сам лучшезнаю, что с Руаном мне спешить некуда, сперва надо пристроить господинад’Эстре». Это он и сделал вскоре. Он захватил город Нуайон и посадил тудагубернатором отца Габриели. Честный малый сразу почувствовал, что отныне ничтоне может его обесчестить. Дочь открылась ему: она надеется стать королевой.
Все слуги у нее были протестанты. Она давала пасторам деньги на их ересь, ивскоре сама была заподозрена в ереси. В течение лета король делал ей такиебогатые подарки что, кроме личных трат, у нее хватало и для более высокихцелей. Следуя совету тетки де Сурди, она завязала сношения с консисторией,нащупывая, согласятся ли там расторгнуть брак короля. Иначе, так намекалипосредники, можно опасаться, что король отречется от своей веры. Таким путем онсразу завладеет своей столицей и будет достаточно могуществен, чтобы добиться упапы всего, чего пожелает, — вернее, того, что внушат ему госпожа де Сурди и еетощий друг. Ибо влюбленный Генрих в это лето забыл все на свете. Такова, ксожалению, была истина.
Он продолжал быть деятельным в мелочах, иначе он не мог; но о дальних целях,к сожалению, не помышлял, и, так как, по сути дела, они были точно определены,он их не касался. Всякий вправе разрешить себе передышку, отвлечение, слабость.А быть может, это нельзя назвать слабостью, быть может, это только придаст силыдля нового прыжка тому, кто уверен в своем деле. Не таковы уж женщины, ихзамыслам препятствует собственное сердце. Хотя клика Сурди пользоваласьпрекраснейшим орудием, однако и оно было подвержено слабостям женской природы.В замке Кэвр, где уже не жил никто, кроме нескольких слуг, Габриель принималасвоего Бельгарда.
Английский посланник писал своей повелительнице из Нуайона, что король неможет вырваться оттуда вследствие сильного увлечения дочерью губернатора.Последняя, правда, не раз исчезала из города, и королю незачем было следить заней, ему обо всем доносили: в первый раз — куда она ездила, во второй — что онатам делала. В третье ее путешествие он сам сопровождал ее на расстоянии инеприметно, потому что дело происходило ночью. Коню своему он обернул сукномкопыта. В местах, освещенных луной, прятался в тень. Габриель ехала в низенькойполукруглой коляске, запряженной бараном, сама правила, а пышный плащ ееволочился по земле. Видение скользило в лунном свете. У Генриха сердцеколотилось, и когда коляска огибала опушку, он ехал наперерез и нагонял ее.
Он добрался до Кэвра со стороны полей, привязал коня и прокрался в сад,который утопал в летнем цвету, так что скрыться здесь мог всякий. Однако Генрихчуял врага. Чувства, обостренные ревностью, распознавали в неподвижном тепломвоздухе среди испарений листвы запах человека. «Отведи в сторону куст, одинлишь куст, и откроешь лицо, которое не сулит тебе ничего доброго!» Но Бельгардне шевелился, он стоял так же неподвижно, как сам Генрих, пока их возлюбленнаяспускалась по лестнице к пруду.
Глубокая тишина природы. Листок, который она задела, продолжает шелестеть, вто время как она останавливается и вглядывается в темноту. Широкие ступенинаполовину черны, наполовину залиты ярким лунным светом. Внизу таинственномерцает вода. Скрытая складками плаща фигура словно отливает серебром; и рука,придерживающая его у шеи, оправлена в серебро. Большая шляпа, защитница нанедозволенных путях, затеняет все лицо до подбородка, который кажется особеннобелым. «О, бледный лик измены! О, женщина в ночи, зачарованная и обманчивая,как сама ночь!» Генрих теряет власть над собой, взор ему туманят слезы, онотводит куст, перепрыгивает через три ступеньки сразу, он возле нее, хватаетее, чтобы она не успела скрыться. Откидывает ей голову, говорит сквозьзубы:
— Бежать, прекрасная моя любовь? От меня, от меня?
Она пыталась овладеть собой, голос ее еще дрожал:
— Как могла я думать, что это вы, мой высокий повелитель!
Он медлил с ответом, прислушиваясь. И на ее лице он читал тревогу.
— Разве мы не созданы для того, чтобы угадывать друг друга? — спросил онэлегическим тоном, соответствующим ночи и ее призрачным теням. — Развемагическое зеркало наших предчувствий не показывает нам, где находится и чтоделает каждый из нас?
— Да, да, конечно, мой высокий повелитель… — Сама не зная, что говорит, онаприслушивалась к треску веток: он слабел, совсем затих. Она вздохнула соблегчением.
Генрих не хуже ее знал, кто это уходил.
— Сладостный вздох! Многообещающая бледность! К чему отрицать, что вы здесьради меня. Мы не могли не встретиться. Ведь мы одни из тех вечных любовников,вокруг которых мир может рухнуть, а они и не заметят. Абеляр[27] и Элоиза, Елена и Парис.
Она очень боялась, как бы он не догадался, что он здесь в роли не Париса, аМенелая. Но, с другой стороны, это смешило ее — она с иронией взглянула на негоиз-под полей шляпы и сказала: