— Вы верите этому? — И добавил, возвысив голос: — Бог свидетель, что яуверен в противном.
— Тогда вы лучше, чем кто-либо, способны убедить королеву, — послышалсяответ.
— Поможете вы мне, Барли, как в прошлый раз?
— Старый друг, — отвечал благородный лорд, стараясь попасть в прежнийзадушевный тон, — в прошлый раз дело было донельзя простое, не сравнить с тем,о чем предстоит договариваться теперь. Мысли королевы были тогда занятымужчиной[37]. Все мы были молоды.
— Молоды? Ведь прошло только два года.
Министр смутился, принялся высчитывать. Верно, два года назад королева ещелюбила, еще страдала. Но он не остановил Морнея, и тот сказал:
— Только два года, что могло измениться за этот срок? Страстная натура вашейвеликой королевы всегда останется таковой, будет ли поводом мужчина или нечтонеизмеримо более важное, чем мужчина, а именно: религия. Но я уж и из-за графаЭссекса обливался кровавым потом.
Министр снова подумал свое, не прерывая чрезвычайного посла: «Страсти легчеосилить, чем мудрость. Как могу я влиять там, где больше не волнуются и нестрадают».
— Я уж и из-за Эссекса обливался кровавым потом, — повторил Морней, — каковомне придется на этот раз.
«Ты будешь удивлен, старый друг», — хотелось предсказать лорду Барли.Однако он только произнес:
— Дорогой мой, на этот раз вы сами больше будете говорить и горячиться,нежели ее величество. Вам нечего бояться вспыльчивости королевы.
— Это верно, Барли? Когда Эссекс, несмотря на приказания королевы, медлилоткликнуться на ее зов и оставался при армии во Франции, предпочитая навлечь насебя ее немилость, только бы не пропустить прибытия герцога Пармского, сколькоугроз и упреков сыпалось тогда на мою голову! Почему мой король лично не принялЭссекса и не оказал ему должных почестей? Почему мой король легкомысленнорисковал собственной жизнью, и, что непростительнее всего, почему он выдвинуланглийские войска на передовые позиции, а Эссекса, самого Эссекса, заставилсражаться впереди? Немедленно подать сюда графа Эссекса, ни один английскийсолдат не будет послан против знаменитого Пармы до тех пор, пока Эссекс невернется ко двору! Французские дела опостылели королеве. Еще один гневныйвыкрик, и королева почувствовала себя дурно, она и так не спала ночь; на томбеседа закончилась.
— Два года назад, — повторил Барли, опустив глаза. Потом поднял их исказал: — Морней, не забудьте, что вы говорите о прошлых временах. В концеконцов вы все же получили войска, хотя и после вашего отъезда, когда вернулсяЭссекс. Мы оба, Морней, имели некоторое влияние на великую королеву, потому чтомы не замечали — не нарочно, а просто по свойствам нашей натуры и нашего образамыслей, — не замечали и не желали знать обстоятельств, при которых любаяженщина похожа на всех остальных. Вы, Морней, приятны королеве.
— Приятен до сих пор? Во время моего отсутствия меня, кажется, очернили в ееглазах.
— Ну, это просто смешно, — сказал Барли, встал и действительно засмеялся,обрадовавшись, что тягостный разговор принял более безобидный оборот. — Завашим столом, когда вы осаждали Париж, кто-то посмеялся над плохим французскимязыком королевы. Она позабыла об этом со свойственным ей великодушием, и выбудете приняты так, как того заслуживаете. Вы испытанный друг нашей страны и ееповелительницы.
В общем, свидание оказалось ободряющим для Морнея. Можно было счесть хорошимпредзнаменованием и то, что королева уже на третий день назначила аудиенциючрезвычайному послу. Парадная карета дожидалась у дома посла, аккредитованногопри королеве, и господин де Бовуар ла Нокль[38] отправился вместе с Морнеем. За каретой следовал почетныйанглийский эскорт. В ту минуту, когда оба дипломата переступили порог параднойзалы, навстречу им с противоположного конца вышла королева Елизавета.Многочисленная свита, следовавшая за ней, разделилась пополам и выстроилась пообе стороны залы. Если бы не множество кавалеров и дам, Морней все еще ждал быее британское величество, в то время как она уже стояла перед ним, — впрочем,их разделяло большое пустое пространство. Она показалась ему меньше, чемпрежде. Туловище как-то осело на длинных ногах, и волосы не были высоко взбиты,как раньше. Что это, — на голове у Елизаветы чепец!
Вот все, что заметил посол при входе. Остальное он разглядел, уже очутившисьв трех шагах от нее, когда выпрямился после почтительного поклона. Королева небыла нарумянена, только налет синей и черной туши вокруг глаз несколько смягчалвзгляд. Благодаря подрисовке он не подстерегал и не вперялся, точно взглядсокола — серо-голубой и как будто без век. Все черты ее обострились за этовремя и постарели. Вернее, старости было дозволено наложить на них своюпечать — наблюдатель был поражен тем, как ослабела воля великой женщины, всюсвою жизнь он видел в Елизавете Английской стойкую, непреходящую мощь, даже вфизическом смысле. Если бы не ее долгое правление и неувядаемая молодость, чтостало бы в Европе со свободой совести, чья бы порука и поддержка укрепляламужество короля Наваррского, впоследствии Французского, во времена величайшегоодиночества? Вдруг Морней заметил, что из-под чепца у нее выбилась тонкаяпрядка седых волос. Он побледнел и с трудом мог приступить к речи.
Впрочем, речь эта была такой же данью церемониалу, как и все, чтопроисходило сегодня. Королева стоя слушала торжественное приветствие короляФранцузского, произнесенное его чрезвычайным послом сначала по-латыни, затемпо-английски. Для ответа она села — поднялась на четыре ступени к стоявшему навозвышении креслу, но не с той легкостью, как еще недавно. Наоборот, онадвигалась медленно — быть может, умышленно подчеркивала свою медлительность.Тут Морней перестал ей верить. Перемена была слишком разительна, слишкомнеожиданна; к тому же ее нарочитая тяжеловесность дала повод одному изпридворных предложить ей руку: то был граф Эссекс. Елизавета даже не взглянулана него, едва прикоснулась к его руке, но вся величавость разом возвратилась кней. На возвышении, в узком и тугом корсаже, сидит королева, одетая втемно-серый шелк, сменивший яркие ткани, которые она носила прежде, невзирая налета. Ее фавориту на вид, пожалуй, не больше двадцати шести весен, лицо у негослишком гладкое, чтобы можно было определить точнее, — держится он по-юношескибеспечно, несколько вольно, хотя и с достоинством, но почему одна из егостройных ног осталась на весу? Помогая старухе подняться на ступени, он принялименно такую позу. Пусть знают посторонние наблюдатели и спешат разнести весть,что его роль при дворе больше, чем королеве угодно показать. Он мог бытьгосподином, одно лишь средство нашла она уйти от его чар, — быстро состариться.Всем своим видом дает он это понять. Почтительность его только показная, и дажебесспорная грация кажется обманчивой. Галантный кавалер не замедлитпреобразиться, если его покровительница не примет мер. Стройная нога недолгоостанется на весу: королева, следи за каждым шагом ненадежного юнца, который изчистого задора может сделаться для тебя бичом и грозою вместо былой забавы.
Фаворит очень не понравился чрезвычайному послу, а потому его крайнепорадовало то, что произошло дальше. Эссекс поспешил захватить место впереди.Адмирал, гофмаршал и все приближенные расположились полукругом позадикоролевского трона, меж тем как Эссекс вел себя так, словно для них главноелицо — он, а королева только марионетка в его руках. Он кивнул своему дядеЛейтону, тот обратился к другому придворному, и, наконец, третий выступил сосвитком исписанной бумаги — неохотно, видно было, что двор шокирован. Но Эссексни на кого не обращал внимания, он нетерпеливо прищелкивал пальцами, чтобытронную речь королевы поскорей передали ему и чтобы он, а не кто другой, вручилее. И в самом деле казалось, будто он один имел на это право, так небрежно ивместе с тем почтительно протянул он ее величеству развернутый свиток. В тот жемиг ее величество резким движением оттолкнула бумагу, и та упала на пол. Акоролева начала речь. Лицо фаворита, оставшегося ни при чем, сперва принялоглупое выражение, затем постепенно омрачилось. Что с ним было дальше, не узналникто, ибо Эссекс, тихо ступая, попятился и исчез за спиной дяди.
Голос королевы звучал ясно и повелительно, как всегда, он долетал за колонныи портьеры, дамы раскрывали рты: ведь подобную силу можно даже вдыхать.Елизавета назвала короля Французского единственным христианским государем,который поднял меч против Испании, — при этом она встала и выждала, пока незатих одобрительный шепот двора. Затем милостивыми словами отпустила обоихпослов. Низко склонившись, они увидели, что свиток исписанной бумаги лежит напрежнем месте. Они удалились, пятясь к дверям, повернувшись лицом к королеве;Морней, глядевший зорко, заметил, что Елизавета спустилась по ступеням вбок ипри этом наступила на свиток.
Королева выждала всего пять дней, чтобы неофициально пригласить к себеМорнея. Он пришел пешком и застал Елизавету одну за столом с книгами. Во дворцеон никого не встретил. Дипломат воспользовался этим обстоятельством, чтобывоздать должное счастливому положению монархии, которая не является военнымлагерем и не ставит у дверей двойных караулов, но видит свою опору всправедливых законах. Елизавета, милостиво приветствовавшая Морнея, послепервых его слов склонила голову так, чтобы, глядя на него снизу вверх,молчаливо вопрошать, что он думает в действительности. Она очень заботилась освоей безопасности, независимо от того, преграждали ли ее солдаты путь каждомувстречному или нет; и он, конечно, это знал. Но он думал только, как бы подойтик главному, к тому, что король Французский открывает век мира внутри страны,такой же, каким Англия обязана своей великой королеве. Отсюда некоторыестранности и колебания в поведении его господина, которые могут показатьсянепонятными. Этими словами он намеревался перевести разговор к слухам оперемене веры. Королева оставила их без внимания.