— У меня были все основания жаловаться на короля Франции, — сказала онаотчетливым, ясным голосом, заученным и испытанным в публичных выступлениях. Инеожиданно прибавила: — Он должен был взять Руан вооруженной рукой, для того яему и посылала оружие.
Морней припомнил: «Еще два года назад она казалась страждущим бесплотнымдухом, потому что ее Эссекса нельзя было оторвать от Руана. А теперь этоженщина, которая смирилась. Сейчас она без чепца, видны белые пряди, и рыжие неначесаны сверху, а прикрыты, как золото, которое прячут».
— Париж он мог взять измором, — сказала она затем, но уже менее решительно,чем то, что говорила о Руане. Морней тотчас же привел доводы, которыеподготовил заранее: король должен щадить жизнь своих подданных, даже если онивосстают против него. Ибо и ему и им надлежит, по воле Божьей, жить общейжизнью.
Она еще раз вгляделась в него, стараясь понять, в какой мере он лукавит.После чего сказала просто:
— Я одобряю вашего государя.
Посол поклонился в знак благодарности. «А перемена веры?» — подумал он. Онапояснила ему более доверчиво, чем раньше, что именно она одобряет.
— Ваш государь — истинный король. Он предпочитает покупать свои города,нежели обращать их в развалины. Для этой цели он пользуется торгашами ипройдохами, вроде Рони.
— Это верный слуга, — решительно возразил Морней.
Елизавета кивнула.
— Он из числа прежних друзей. А короли ищут новых. Старых они отметают… —Пояснительный жест. — Когда те отслужили.
Морнею хотелось спросить, дозволено ли новым быть подлецами и изменниками.Он промолчал и продолжал слушать.
— Возможно, что он обошелся бы без перемены веры. — Слово было произнесено.У посла сильно забилось сердце. Елизавета застыла с открытым ртом, вслушиваясьво что-то далекое. — Это стоило бы много крови, — произнесла она вполголоса,пожимая плечами. — И век мира наступил бы не скоро. После каждого его сражениядержавы задумывались бы, не преждевременно ли признать его. Vederemo[*], — сказал папа. И союзники короля Французскогов конце концов устали бы и потеряли надежду и терпение. — Неожиданный,пронизывающий взгляд прямо в глаза послу.
Он понял, что настал подходящий миг, и только не знал, как начать. Он ожидалграда упреков; однако Елизавету как будто вовсе не покоробил роковой слух; онаговорила так, будто это правда, и делала вид, будто для нее это желательно.Морней ей не верил. Великая протестантка не могла потерять надежду и терпениеоттого, что союзник упорно держался своей веры. Не о себе говорила она. Онаподозревала других. Морней предположил, что под личиной старости и отреченияона скрывает свою испытанную приверженность к истинной вере, и речь ее этого неопровергала. «Время не терпит; не сделай промаха. Не сознавайся, что корольможет отступиться от своей веры. Она искушает тебя, чтобы ты заговорилоткровенно. Иначе мы и не предполагали, нам бояться нечего. Мой король неотступится».
Пока Морней таким образом подстегивал себя, прошло лишь одно мгновение, и кнему уже вернулась давным-давно приобретенная сноровка вместе со всей душевнойсилой. Итак, он начал спокойно, отметил, как преуспела новая вера и делоосвобождения человечества; они нерасторжимы, и именно поэтому протестантствоовладевает миром. Венеция, древнейшая республика, признала короля Франции, онауповает на него и на его деяния, чтобы отделиться от Рима. Самому папепришлось сказать: «Посмотрим», ибо рано или поздно он принужден будет снятьотлучение с государя, на чьей стороне пол-Европы.
— Он единственный из государей, который поднял меч против Испании. — Морнейточно повторил собственные слова Елизаветы. — И пусть Испания, чувствуяблизость крушения, выставляет новые войска, пусть она доселе всей тяжестьюмертвого тела тяготеет над народами: что она может и чего достигнет в концеконцов? Здесь не только одинокий герой и государь, который поднял меч, — здесьнароды Европы и борьба за освобождение человечества. Это освобождение можетзадержаться, но тем увереннее шагнет оно вперед, оно может потерпеть неудачу,но тем несомненнее будет его поступательный ход. Мой король стоит и сражаетсяна твердой почве: такова воля Божья в истории.
Королева слушала и молчала. Выражение ее лица стало почтительным, точно увнимательной ученицы, в конце концов она совсем перегнулась над столом,опершись подбородком на ладони. Морней ощутил мимолетно: «Я щеголяю умелойречью, она перенимает у меня искусство, и ничего больше? — У него не быловремени остановиться на этой мысли. Он преследовал одну цель — усилитьвпечатление и увлечь королеву — чем? — ведь подлинное положение ужеобрисовано. — Правда, я придал ему такой поворот, при котором мой повелительможет остаться верен истинной религии. Но я не могу продолжать в этом духе, —признал Морней, — ибо он не останется ей верен. Он отречется». Впервые этостало для бедного Морнея неотвратимой неизбежностью, и она открылась ему в егособственной речи под одобрительным взглядом королевы Английской.
Он приподнял обе руки с локотников кресла и, держа их на весу, отвел глаза.Мгновенно принял он решение, встал, прижал правую руку к груди и сказалпросто:
— Я признаюсь. Мой король отречется от своей веры. Он отважится насмертельный прыжок, как сам его называет.
Елизавета без слов дала понять: мы вполне единодушны. Но почему именнотеперь? Морней ответил:
— Таковы обстоятельства и такова очевидность, и тем не менее они обманчивы.Двадцать лет войны за нашу веру не менее действительны и неизгладимы. Сердцемон не может отречься.
Движением плеч она сказала: тогда без сердца. Морней заговорил тверже:
— Пять раз менял он исповедание. Из них три раза то был обман понеобходимости и принуждению. Теперь будет четвертый и тоже недолговременный.Это я утверждаю и знаю. Мой король велик лишь своей борьбой за нашу свободу,больше у него нет ничего. Не забывайте, ваше величество, этот день и смиренногослугу, который дал вам добрый совет. Никогда не принимайте всерьез переходмоего государя в другую веру, не лишайте его вашей помощи и дружбы. — Морнейперевел дух, перед тем как отважиться на последнее, хотя, в сущности, онопришло ему в голову, только пока он переводил дух. — Королем Французским будетоснована собственная господствующая церковь: оба исповедания слиты воедино, ипапа устранен из нашей религии. — Решительно, ибо все это он теперь вполнепостиг и осознал, заключил он готовой формулой: — Imminet schisma in Gallia[*].
Елизавета поглядела на него, одобрительно кивнула и в ответ лишь сказала,что он из усердия способен на то, в чем ему отказала природа: на поэтическийвымысел.
— Si natura negat, facit indignatio versum[*], — сказала она. Что, правда, означало также: все сплошьваша выдумка, и вы не в своем уме. Но сказала она это по-дружески. Дальше онапринялась вразумлять его. — Ваши слова о борьбе за свободу очень хороши, моймилый. Больше у него нет ничего, чтобы быть великим. Потому он и после своегообращения будет побивать и побеждать его католическое величество короляИспании. В этом я уверена, и тут я ему помогу. Однако борьба за веру… — Вголосе прозвучала резкая нота. — Господин дю Плесси, где вы были последниедесять лет?
Он понял: «Я проиграл, и здесь мне больше незачем притворяться, я могуговорить просто как христианин».
— Служение Богу столь же важно, как и служба государю, — признал он.
Елизавета как услышала это, точно сразу состарилась.
— Говоря так, вы подготовляете себя ко второму изгнанию, — сказала онадрожащим голоском и, казалось, была растрогана до слез. — Вы одарены силойвоображения и убеждения. Вы всячески уговаривали меня, но я — старая королева,и я знаю, что будет дальше. Ваш господин будет обнимать вас, протестантов,потому что, говорят, у него доброе сердце, а стоит вам всерьез воспротивитьсяему, как он вас обезглавит. Сама я так поступала со своими католиками, толькобез объятий. Воля Божья здесь одна, там другая. Обезглавит, — повториластаруха тоскливо, если бы она говорила по-иному, своим обычным четким голосом ис повелительной осанкой, это было бы отвратительно, невыносимо. Даже и теперьМорнею очень хотелось убежать. — Вас бы я хотела оградить! — сказала она,словно сейчас лишь вспомнила о нем. — Вы никак не должны пострадать, за вас язамолвлю слово. Вы служили мне, как своему королю, я ничего не забываю. Но вкачестве его посла мне больше не придется вас приветствовать. — С каждым словомона становилась естественнее и моложе. — Взяв эту новую возлюбленную, он лишилсебя протестантской славы. — Возражение Морнея она остановила жестом. — Мне,королеве, знакомо и это. Кто же теперь будет участвовать в заговоре против егокатолической славы? В заговорах всегда участвуют возлюбленные. — Она сиделапрямо, стиснув пальцами концы локотников, глаза стали точно у птицы,серо-голубые и как будто без век. Вскочила, сделала несколько торопливыхшагов; обернувшись, спросила, почти выкрикнула: — Видели вы его?
Морней остолбенел — перед ним было чудовище.
— Я знаю его, — выкрикнула она. — Начала его узнавать. Тогда мы с большимтрудом вытребовали его из Руана, а следовало оставить его там; казалось бы, ядостаточно умудрена опытом. — Длинными своими ногами она стремительно шагнулавперед, наклонилась над Морнеем: — Исписанный свиток, а? Вы поняли истинныйсмысл церемонии? Он на переднем плане, а я — марионетка у него в руках! Ну, такзаметьте себе, какова на вид опасность. Ваш король называет это смертельнымпрыжком. А я не хочу прыгать. — Крик превратился в стон. — Вашему королюпридется обезглавить тех, кого он сильнее всего любил. Скажите ему это! Незабудьте напомнить ему, чтобы он вовремя предупреждал заговоры. Ему надораспознавать своих врагов раньше, чем они сами поймут, до чего им сужденодойти.
Теперь женщина плакала непритворно, она во весь рост распростерлась набархатных подушках ларя; бедное чудовище страдало без злобы и без стыда. «Я не