стратега современности. Я же не таков, я всего лишь боевой петух без большойсноровки…»
От этого ему стало душно, и глаза он раскрыл еще шире. Гость, нежданновысказавший ему истину, сам со вниманием, — тут только со вниманием, —вгляделся в его лицо — нашел, что оно худощавее всех остальных, — и как раз этахудоба свидетельствовала о рвении и самоотречении, каких посол не ожидал найтиздесь. Он прервал речь, он сложил руки.
Когда он заговорил вновь, голос его звучал глухо, уже не плавно и твердо;сказал он еще немного слов, и главное из них было «любовь».
— И если имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять,а не имею любви…[5]
Евангелие вместо Цезаря; это не было предусмотрено, это всех поразило, абольше других самого оратора, который на том закончил. Тогда и Генрих поступилнепредвиденно. Он не протянул послу руку, как было условлено заранее, чтобыпосол с его помощью поднялся на площадку: он сам спрыгнул вниз, обхватил его,обнял и расцеловал в обе щеки. Двор видел это и шумно выразил своеудовольствие. Дети на серебряном корабле видели это, восседающая на тронеженщина в золотых одеждах видела это — и так как она была дочерью одного изрыбаков в заплатанном платье, то позабыла всякую величавость и захлопала владоши. Захлопали в ладоши воинственные склавоны, и рыбаки, и оба седобородыхвоеначальника.
Генрих огляделся и весело рассмеялся — хотя в тот же миг неведомый трепетпробежал у него по плечам. Не такой, когда за спиной у тебя убийца, нет, на сейраз то было веяние крыл. Тебя касается слава, — впервые, когда тебе уже подсорок. Тебя касается великая всемирная слава. На вид она точно сказкаполуденных стран и вот-вот отлетит и заставляет содрогаться от тайноготрепета.
— Господин посол, когда церемония окончится, соблаговолите побеседовать сомной наедине.
— Сир! О чем?
— О герцоге Пармском.
Геральдический зверь
«Я должен добиться своего сражения», — подумал Генрих, едва успели уехатьпослы Венеции; вернее, он впервые сказал это себе при их торжественномприбытии. Именно устрашающая слава открыла ему глаза на его положение. Он всееще король без короны, у которого нет столицы. У такого полководца, как он,всегда нужда в деньгах, и, чтобы войско его не разбежалось, ему необходимопочаще завоевывать города; и те платят за него. Но это города его королевства;трудное дело оставаться отцом отечества, и притом близким народу, и в то жевремя рыскать по стране, покоряя своих врагов и взимая поборы. Не прошло инедели после турской волшебной сказки, как он снова очутился в самой гущесуровой жизни.
Он очистил от врага Турень и ближайшие провинции и вторгся в Нормандию — новедь он уже стоял там, когда одержал победу при деревне Арк. Что дала тапобеда? Завоеванные крепости, которые он оставил позади, отпали тем временем.Враг его не человек, подобно ему, а многоголовая гидра. «Отрубишь семь голов,взамен вырастают восемь. Вот каково мне приходится с Лигой. Целыми улицамипокоряются мне мои подданные, когда я хозяйничаю в их логове. Будто никогда ине поднимали против меня оружия, а стоит мне перекопать их сады, и там окажутсямушкеты. Все это, пожалуй, забавно, и я как будто создан для такой жизни. Аесли в действительности я создан для большего, то умно делаю, умалчивая обэтом».
— Никогда я не был так здоров, — твердил он всем в ту зиму, при частомснегопаде и ночевках на мерзлой земле. — И войско мое не знает болезней ирастет день ото дня, ведь один такой городишко отсчитывает мне шестьдесят тысячэкю. Держу пари, что ближайший по пути сдастся не позднее четверга!
И в самом деле, он заключил такой договор с городом Онфлером. Если Майеннили его сын Немур не прибудут до четверга, то ворота должны быть открыты ему.И что же? Так и случилось. Вождь Лиги Майенн махнул рукой на Лигу и отдыхал вПариже, «где и мне когда-нибудь доведется понежиться», — уверенно заявилГенрих. А про себя добавил: «Я должен добиться своего сражения». Он думал обэтом то как о веселой проделке, то как о вопросе всей жизни.
Он возил с собой диковинную штуку, будильник, который заботливо заводил. Насон у него уходило меньше времени, чем у толстяка Майенна на еду. Это было новодля его здоровой натуры; порой он упускал даже и эти немногие часы.Приподнявшись на локте, он размышлял. «Я должен добиться своего сражения — и необычного, не такого, которое я мог бы выиграть или проиграть: это сражение я несмею проиграть, его я проиграть не смею, иначе всему конец. Слишком много глазсмотрит на меня, весь мир следит за мной, — и мои союзники, прежде временивоздавшие мне почести, и в особенности король Испании, притязающий на этокоролевство. Он и получил бы его, как только меня не стало бы. Кто помешал быему? В народе идут распри за веру. Когда бы все французы исповедовали истинную,сам дон Филипп не одолел бы их. Впрочем, что я знаю, у каждого своя вера, вотя — гугенот и лежу на промерзшей земле. Если придет дон Филипп, если надвинетсяс великой силой — тогда все равно, истинна ли моя вера, тут не до исповедания,на карту поставлено королевство, а оно, во всяком случае, от Бога. Это делорешается между мной и Богом», — вдруг яснее ясного стало королю средибеспросветно темной ночи, меж тем как в палатке затрещала и погасла маслянаяплошка.
Зазвонил будильник, король поднялся и призвал своих офицеров. В этот деньпредстояло многое сделать и далеко скакать. Так, например, решено было осушитьров, чтобы осаждающие могли подойти к стенам крепости. Покончив с этим,постреляли немного с обеих сторон, пока не наступил ранний вечер. Сам Генрихуже пустился в путь на коне, потому что по всей обширной округе было немалодругих дел. Сильно проголодавшись, добрался он к ужину до города Алансона иотправился с небольшой свитой в дом одного преданного ему капитана, но незастал его. Жена капитана не знала короля, сочла его одним из королевскихвоеначальников и приняла как подобает, хоть и с явным смущением.
— Я попал некстати, сударыня? Говорите без стеснения, я не стануобижаться.
— Сударь, скажу вам прямо. Нынче у нас четверг; я посылала слуг по всемугороду; нигде ничего не достанешь, я просто в отчаянии. Вот только сосед наш,честный ремесленник, говорит, будто у него на крюке висит жирная пулярка; ноотдаст он ее не иначе, как если и его позовут отужинать.
— А в компании он человек приятный?
— Да, сударь, у нас в квартале не найдется другого такого шутника. И вообщеон хороший малый, душой и телом предан королю, и работа у него спорится.
— Тогда зовите его, сударыня. У меня аппетит разыгрался; и будь он дажепрескучный сотрапезник, я предпочитаю есть с ним, чем не есть вовсе.
После чего ремесленник явился в праздничном кафтане и с пуляркой. Пока птицажарилась, он занимал беседой короля, тоже, по-видимому, не узнавая его; иначеон вряд ли так непринужденно сыпал бы местными сплетнями, выдумками, шутками,да такими хлесткими, что Генрих на время позабыл про голод. Вскоре и он перенялтон собеседника — без умысла, сам того не замечая. Вовсе не трудное делооставаться отцом отечества и притом близким народу, принуждая подданных кпокорности и взимая поборы. Весь секрет в том, что совесть у него чиста, ибозанимается он честным делом. Без подвохов и лукавства вразумить своихсоотечественников и спасти королевство — вот о чем он помышляет непрестанно, иво сне, и за веселой беседой. Рачительный ремесленник, напротив него, хоть иразглагольствует, а мастерскую свою тоже не забывает.
Король думает: «Я должен добиться своего сражения. Теперь до него недалеко.Довольно я позанимал крепостей, чтобы нарушить покой толстяка. Кузен мой,маршал Бирон, со своей стороны немало досады причиняет Лиге, и обо всех нашихуспехах я шлю донесения королеве Английской. Сейчас мы намерены осадить городДре: этого Майенн не стерпит, он выступит, он примет бой. Испанцы тожепотребуют, чтобы он принял бой. Не зря же у него их вспомогательные войска,первые, которые Филипп предоставил Лиге. Их шлет из Нидерландов королевскийнаместник Фарнезе. А с ним самим, с великим стратегом и прославленным мастеромв искусстве войны, неужели мне не приведется встретиться? Хотел бы я знать, чтоговорит обо мне он, Фарнезе».
При этом имени Генрих невольно вскочил с места. Ремесленник застыл сраскрытым ртом. Но Генрих повторил ему в точности весь его рассказ.
— Когда перчаточник застал у своей жены силача кузнеца, он миролюбивопротянул руку и сказал: «Никогда не поверю, чтобы ты, друг, сделал это». —Генрих засмеялся. — Потешная история, кум!
— Препотешная, кум! — повторил простак, примирившись с бурным поведениемсобеседника. Тут хозяйка позвала гостей к столу. Втроем уплетали ониоткормленную птицу; правда, хозяйка и ремесленник ели умеренно, гостю досталисьсамые крупные куски, и чем больше он ел, тем охотнее смеялся рассказам соседа,отчего тот все веселел. Однако после заключительного стакана, когда пора быловставать из-за стола, его круглая физиономия вдруг вытянулась и глаза смиренноопустились. Король готов был и это принять за шутку, но тут ремесленникбросился ему в ноги, умоляя: — Простите, государь, простите меня! Это быллучший день моей жизни. Я узнал ваше величество, я служил солдатом и сражался удеревни Арк за моего короля; я заработал счастье сидеть с вами за одним столом.Еще раз винюсь перед вами, сир, я валял дурака, чтобы вы хоть немножкопосмеялись моим шуткам. Теперь беда уже случилась, я, простой ремесленник,ужинал вместе с вами.
— Как же нам быть? — спросил король.
— Я знаю только одно средство.
— Ну?
— Вам придется пожаловать мне дворянство.
— Тебе?
— А почему бы и нет, сир? Я работаю своими руками, но в голове крепко хранюсвои убеждения, а в сердце — своего короля.
— Превосходно, любезный друг, а какой же будет у тебя герб?
— Моя пулярка, всей честью я обязан ей.
— Это лучшая твоя шутка. Встань, рыцарь пулярки!
Рыцарский роман
Стараниями нового рыцаря приключение его получило огласку, отчего в народе