с трубами: они возвещали мир и прощение. Далее появились судейские чиновники, иперед ними бесноватые наконец сложили оружие. Они огляделись, увидели, чтоделать больше нечего, раз им идут навстречу, как всем другим людям, ипротягивают им руку. Многие из них совсем растерялись, видя, как изменяетсяжитейский опыт и не в силах сразу отрешиться от старых привычек. К чему теперьярость, жестокость и крайне заносчивый взгляд на жизнь, когда дети и законоведыв решительную минуту подают пример мужественного миролюбия. Некоторые избесноватых тут же на месте поплатились жизнью, не выдержав чересчурстремительного перехода от безумия к разуму.
Из всего, что произошло сегодня, — а событий было немало, — король желалодного, желал настойчиво и страстно и сам хотел видеть это воочию. Он поднялсяна башню ворот Сен-Дени и стал у окна. Три часа, сейчас они пойдут. Почему жене идут испанцы! Вот и они наконец! Они шагают тихо и шляпы держат в руках.Никто не говорит ни слова, глаза у всех опущены. Это были самые горделивые изсмертных и если не себя самих, то державу свою считали бессмертной. Хотя они ираньше теряли города, но ни из одного еще не удалялись, как отсюда, без борьбы,просто потому, что время их ушло и они покинуты собственным повелителем.
Дождь поливал их. Они не сгибали спин; на тележках везли они свое имущество,которое было невелико, ибо они никогда не крали. Их многочисленные детипоспешно семенили, чуя беду, собаки их бежали повеся уши. Одна женщина крикнулас повозки:
— Покажите мне короля! — Долго глядела на него. Потом крикнула громкимголосом: — Добрый король, великий король, молю Бога, чтобы он дал тебесчастья! — Вот какова была гордость испанской женщины.
В наглухо закрытой карете спешил прочь папский легат. Король хотел помахатьему вслед, но сам пока еще не понял, почему не поднялась у него рука дляиронического жеста. Герцог Фериа, тощий и суровый, вышел из кареты, чтобыотдать, долг вежливости победителю. Он поклонился с достоинством и, размеренношагая негнущимися ногами, прошел мимо Генриха, прежде чем тот успел вымолвитьслово. Испанские солдаты вновь окружили карету герцога. Кроме них, войскосоставляли неаполитанцы, немецкие ландскнехты и валлоны, сокращенный переченьнародов всемирной державы. Последние командиры сурово оглянулись на короля,когда он крикнул им вдогонку:
— Кланяйтесь вашему повелителю, но не вздумайте возвращаться! — Понизивголос, он добавил только для окружающих: — Желаю ему выздороветь. — Это вызвалодружный смех.
Генрих сдерживал свою радость, боялся дать ей волю, он не был уверен в самомсебе. «Если у нашей жизни есть цель — нам она неведома и достигнуть ее нельзя.Тем не менее мы стоим над городскими воротами, а испанцы удирают». С большимудовольствием чувствовал он, что ноги у него промокли. «Испанцам придетсясовершать весь долгий путь в облепленных грязью башмаках. Должно быть, яснаястояла погода, когда вы шествовали сюда с юга, и занимали мое королевство, ирасполагались в моей столице? Я был ребенком, когда впервые услышал, что насвете существуют враги и что мои враги — вы. Поглядите на мою седую бороду,нелегко пришлось мне из-за вас. Нелегко, когда я в это вдумаюсь; но честныйвраг помог мне бездумно и радостно провести полжизни. Сегодня я получилнаграду — за труд в десять раз больший, чем несут другие, но все же получил.Прощайте, идите своим путем, честные враги!»
Взор его затуманился, спускаясь, он оступился. В Лувре его ждали дела, онсказал:
— Я охмелел от радости. О чем вы толкуете? — Долго шагал он в молчании погалерее, внезапно остановился, прошелся важно, не сгибая колен, и взмахнулвоображаемой шляпой. Да, он осмеял исполненный достоинства и печали поклонгерцога Фериа. Присутствующие поняли, кого он передразнивает, и не одобрилиего. Он же до конца дня утверждал, что не знает, где находится. — Господинканцлер, — обратился он к другу госпожи Сурди, — могу я поверить, что нахожусьтам, где нахожусь?
Он пришел в себя, когда несколько высокопоставленных членов Лигипоторопились засвидетельствовать ему почтение. Он отвечал резко и повернулся кним спиной, из чего все опрометчиво решили, что каждому воздается по заслугам.Однако король позволил себе этот гневный порыв, потому что еще не обуздал своюрадость. Несколько часов спустя Генрих принял такие изъявления покорности,которые никак не могли быть искренни; старейшины города принесли ему меду исвечей и посетовали на свою бедность, после чего он похвалил их, хотя бы задоброту сердечную. А сам прежде всего послал гонцов за папским легатом, чтобыворотить его. Чего ни потребует легат, пусть коленопреклонения, пусть земныхпоклонов, верный сын церкви готов на любое, самое невероятное,самоуничижение.
Однако священнослужитель в наглухо закрытой карете продолжал свой путь. Отом, настигли ли его гонцы короля, в этот вечер в Луврском дворце ничего неузнали. Дворец стоит посреди столицы, сегодня король захватил в свои рукивласть. Завтра весть прогремит на весь мир; сейчас в ночные часы она летит подорогам, завтра сознание смертных проникнется величием короля, ибо полученнаяим награда за труды живительна для всех. Казалось бы, ничто не может устоятьперед его именем, он всех более прославлен на земле; но под проливным дождем,по топким дорогам — а все они ведут в Рим — движется, удаляясь, наглухозакрытая карета.
Король Генрих у себя в Лувре видел ее перед глазами, крохотную, точнонасекомое, но явственно различимую. И этот ползучий зверек окажется проворнееФамы, хотя она крылата. Он поспеет повсюду, раньше имени короля. «Всякий раз,как при дворах и среди народов станут говорить: «Король Франции вошел в своюстолицу и взял в руки власть», те же голоса возразят: «Рим отринул его». —Тогда все пойдет насмарку, и я в самом деле не буду находиться там, гденахожусь». По привычке он говорил прибывающим посетителям:
— Я безмерно рад, что нахожусь там, где нахожусь, — но теперь это былитолько слова.
Невольное подергивание плечом показывало теперь уже почти всем приходящим,что они докучают, и они исчезали один за другим. Король не мог бы припомнить,по каким залам или покоям своего Луврского дворца он бродил. Порой оностанавливался, хватался за голову, словно осененный новой мыслью; но мысльбыла все та же. «Я выпустил карету и даже хотел помахать ей вслед. Рука у меняне поднялась; теперь только я знаю — почему».
— С какими вы вестями? — крикнул он испуганно, увидев перед собой несколькихнежданных посетителей, и оказался прав в своих предчувствиях: это были вестникибед. Они рассказали, что один неосторожный капуцин был убит в своем монастыреза то, что посоветовал монахам признать короля. Генрих пожал плечами, словноэто была безделица.
Но тут же у него на глаза навернулись слезы. Правда, он ответилболтунам:
— Очень любезно со стороны моих врагов, что они сами себя казнят. Ониизбавляют меня от лишнего труда. — После чего и эти гости по движению его плечазаметили, что им пора удалиться. Он остановил одного из дворян и поручил емунемедленно отправиться к госпожам Гиз и Монпансье. Они были его противницами итеперь, наверно, трепетали перед его местью. Они могут успокоиться и положитьсяна его дружбу, велел он передать им. Под конец он остался один.
— Д’Арманьяк, куда все девались? — Первый камердинер появился из какого-тоукромного угла, сперва обошел все покои и подтвердил, что никого нет. Затем онвысказал свое мнение в пространственной речи, ибо он давно наблюдал за своимгосподином; так поступал он всегда, а потому точно знал весь ход событий инынешнего дня, того дня, когда господин его взял в свои руки власть.
Возврат
— Сир! Все посторонние лица удалились, и даже ваши приближенные покинулидворец по многим причинам, из которых я вижу три. Во-первых, вы никого незадерживали и не просили остаться, даже наоборот. Во-вторых, вы сегодня были наредкость радостны, а большинству недоступна ваша радость. Этого нельзя сказатьпро испанцев. Они одни вполне отдают вам должное, потому-то они и удалилисьпрочь, как истинные, достойные вашего величества враги. Но те, что осталисьздесь, не смеют выставлять себя вашими врагами, это теперь не ко времени. Отних ждут мгновенного превращения в ваших друзей и верноподданных; и не простоиз страха перед наказанием, что было бы вполне понятно и согласно счеловеческой природой. Нет, без всякого наказания, только под действием вашегонепостижимого милосердия, сир, всяческим изменникам, убийцам, неистовымподстрекателям и присяжным лгунам надлежит сразу покориться и обратиться кистине. Сир! Вы лучше других понимаете, что никто из них этого не хочет, дажеесли бы и мог. Вот вам вторая причина, почему эти залы опустели.
— А третья? — спросил Генрих, так как Д’Арманьяк умолк и занялся каким-тоделом. — Причин ведь было три?
— Есть и третья, — медленно повторил дворянин, после того как высек огонь изажег несколько восковых свечей. — Хорошо, что ваши достопочтенные старейшиныпринесли свечи. Сир! А теперь посмотрите по сторонам. Вы за целый день неуспели оглядеться в своем Луврском дворце.
Генрих послушался и тут только заметил, что все кругом опустошено. Недаромв самый разгар своей беспокойной и многоликой радости он упорно ощущал, будтонаходится вовсе не там, где находится. Это Лувр — но опустошенный… Впечатлениеподтвердилось после того, как он и господин д’Арманьяк со свечами прошли вверхи вниз по гулким лестницам и галереям. В комнате старой королевы ЕкатериныМедичи, именовавшейся мадам Екатерина, первый его взгляд упал на ларь, накотором Марго, его Марго, имела обыкновение сидеть, зарывшись в большие кожаныефолианты. Он не замедлил убедиться, что ларь — только мираж, созданный невернымпламенем свечей и его воспоминаниями, а действительность — пустое место.
Мертвы, как и многие прежние обитатели дворца, были его покои. Вот сюда, водин из давних дней, вошли двое в черном, развернули на столе лист бумаги сизображением вскрытого черепа, а мать юноши Генриха только что умерла от яда, ита, кого он считал отравительницей, сидела против него. Стола уже нет, значит,