любовь к королю только возросла. Вот наконец-то простой человек, вроде нас свами! Не чванлив и сговорчив, хотя ему, как еретику, не избежать вечных мук.Король-еретик, и к этому можно привыкнуть, если Богу так угодно. Только даруетли Господь ему победу?
О том же спрашивал себя и король. Еще ни одно из своих сражений неподготовлял он так осмотрительно. Он не только снимает осаду Дре, но истягивает отовсюду свои войска и дает оттеснить себя до границ провинцииНормандии, но отнюдь не в глубь ее. Он останавливается у Иври. Это все ещеИль-де-Франс, сердцевина, в которую заключен Париж.
Герцог Майенн из Лотарингского дома решил было, что на сей раз с такимперевесом сил, как у него, можно обойтись без сражения. Испанский генералФарнезе, герцог Пармский, по приказу дона Филиппа предоставил ему цвет своеговойска, шесть тысяч мушкетеров, тысячу двести валлонских копейщиков[6]; всего под началом Майенна оказалось двадцатьпять тысяч человек. Что перед этим какой-то король без страны, у которого нет идесяти тысяч солдат? А выставлены против него испанские полки! Ни разу нетерпевшие поражения силы всемирной державы. Но король останавливается уИври.
Это было двенадцатого марта 1590 года. Тот день и ту ночь Генрих провелсовсем не так, как обычно проводил часы перед битвой. Он не объезжал войска,дабы вселить мужество, не трудился собственными руками над укреплениями. Да ихи не было, и рыть их не стали. Обширная равнина, какая-то речонка, по тусторону — превосходящие силы противника, по эту — один человек, размышляющий,как их осилить.
Он лежал на земле и чертил. Маршалы Бирон и Омон[7] не узнавали его, он же был одержим мыслью о Парме.Прославленный полководец не явился сам, недостаточно серьезным казалось емудело — до поры до времени; впоследствии дон Филипп пошлет его спасать чтоможно. «Дай-то Бог. Господи! К тебе взываем».
Генрих не только чертил, но и молился. Отрываясь от своих планов, он сменялчестолюбивое стремление быть стратегом на покорность перед высшим промыслом. Онмолился вместе с войском — правда, тем, что принадлежали к другой религии, онразрешил принять причастие в их церквах, и многие пошли туда, церкви всейокруги были полны. Но большинство солдат, невзирая на вероисповедание, хотелислышать, как молится король, — и он сотворил молитву посреди обширного кругавойск, обводя их взглядом, а потом поднимая глаза к проносящимся облакам,словно вручал тому, кто восседает на небесном престоле, все, что здесь волнуетчеловеческое сердце. И это человеческое сердце было его собственное и рвалось унего из груди. Оттого голос его звучал громче, чем когда-либо. А затем вдругсрывался от волнения или уносился ветром. Гугеноты его в передних рядах стояликоленопреклоненные, опустив обветренные лица, и если набегала слеза, они несмахивали ее.
После такого собеседования с Богом Генрих еще больше повеселел и всем внушилсвою уверенность. И высокий собеседник над облаками подтверждал ее: то и делоиздалека прибывали гугеноты помочь ему выиграть битву. К ночи пошел дождь,который мог нанести ущерб лишь врагу: королевские солдаты были расквартированыпо деревням. Утром король расставил их согласно своему плану: Майенн,наблюдавший с другой стороны, дивился, как складно все делается. Всего лишьтринадцатое число, Майенн не торопится давать бой. Надо донять ожиданиембоевого петуха по ту сторону реки; гусарские проказы — вот на что он тратитдрагоценное время; вытаскивает швейцарского полковника из-под яблони, ловитнескольких ландскнехтов. А к вечеру боевому петуху приходится расстроитьискусный порядок своего войска, старания его пропали даром.
Четырнадцатое число. Терпеливо выстраивает Генрих все наново: конницумаршала д’Омона, затем конницу герцога Монпансье, посредине свою собственную;рядом конница барона Бирона[8], сына старогомаршала, — каждому конному отряду придана пехота — французские полки,швейцарские полки, даже ландскнехты с правого берега Рейна. Но в целом онисоставляют всего лишь шесть или семь тысяч пехотинцев, две тысячи пятьсотконников. Оттого что они стоят сомкнутым строем, врагу издали кажется, будто ихеще меньше. Враг, наоборот, растягивает фронт в длину, чтобы наглядно показатьсвое превосходство… Такое значительное вначале, постепенно оно сходит на нет.Во-первых, потому, что король непрестанно получает подкрепления, в лице новогорыцаря пулярки и тысячи ему подобных, которые являются, уповая на него,влекомые собственной совестью. С другой стороны, у Лиги за последнее времяразбежалось много солдат — не только по причине дождя и прочих неудобств, нотакже из чистого страха. Они узнали, неведомо откуда, что победит король.
Он, же сам полностью владел своим разумом и лишь надеялся, что с разумомбудет и Бог. К десяти часам войска его были расставлены по-вчерашнему, только снекоторым изменением, во внимание к ветру и солнцу и дыму от аркебуз. Генрихбыл преисполнен неземной радости, как всегда перед сражением, когда молитвасотворена и остается только начать бой. И по этому признаку каждый предвиделпобеду. В числе его офицеров был поэт дю Барта, на восемь лет старше ГенрихаНаваррского, его спутник с юных лет, неизменно, через все взлеты и падения, иВарфоломеевскую ночь, и долгое пленение в Лувре, битвы, победы, путь к трону,переменчивость военной удачи, — дю Барта, долговязый человек с сумрачным лицом,более приверженный к смерти, чем к жизни, и чем дальше, тем меньше приверженныйк жизни и больше к смерти. Тут он увидал Генриха. Поглядел на него еще раз совсей силой любви и той же крепкой уверенностью, что и во времена их юности,когда они сплоченным отрядом бок о бок скакали по стране. Гугеноты, чей духбыл окрылен, почитали эту страну священной и ждали, что вот-вот на поворотедороги им повстречается сам господь Иисус Христос во плоти, и они бы тогдаокликнули его: сир! И последовали бы за ним и побеждали бы во имя его. Такоечувство напоследок вновь овладело дю Барта, когда он глядел на короля приИври.
Генрих остановился, потому что этот взгляд удержал его.
— Итак, нам вновь придется сразиться за веру, — сказал он. — Ты всегдаскорбел. Ты скорбел, дю Барта, об ослеплении и злобе людей. Может быть, когдамы одержим победу и вернем себе королевство, они образумятся?
— Может быть, — вырвалось из груди, полной предчувствий. — Я уповаю на то,что образумятся. Те, по крайней мере, кому суждено увидеть победу в очахБожьих. Сир! Отпустите меня.
— Нет, — решил Генрих и понизил голос: — Ведь это целый кусок жизни, старыедрузья, времена счастливой безвестности. Я не хочу лишиться их, утратить их.Будьте при мне, иначе что же со мною станется? Дю Барта, бывало, я посылал тебяс секретными поручениями к иностранным дворам. Как я заплатил тебе за этипоездки?
— Раз — сто двадцать экю, другой — восемьдесят пять.
— В следующий раз ты будешь назначен губернатором большого города.
— Все это в прошлом, — сказал дю Барта. — Государь! Ныне еще я служу вам,завтра буду служить высшему Владыке. Я уж и гимн сочинил, который вы споете вблагодарность за победу. — Он протянул листок. — И это не мой гимн, а ваш,задуман вами, зародился у вас. Вы должны вслух прочитать его, дабы в вашейславе осталась жить на земле частица меня.
Тут их прервали, к большому облегчению Генриха. Правда, это был швейцарскийполковник Тиш, и пришел он по поводу жалованья своим солдатам. Лучше минуты ненайдешь, как перед самым сражением. Король тотчас же угадал хитрость ираспалился гневом — притворился даже более разгневанным, чем был на самом деле,чтобы Тиш из-за столь великого гнева позабыл о деньгах. Швейцарец тожепобагровел и плотно сжал губы, иначе он не удержался бы и ответил на руганькороля. В конце концов, глядя вслед полковнику, шагавшему в больших своихсапогах, Генрих подумал, что швейцарцам уже поздно его покидать. Им придетсясражаться, и тем более храбро, что добыча — единственная их надежда получитьсвои денежки.
Но самое решение сражаться, по крайней мере, непреложно. Другие швейцарцы,на вражеской стороне, которые тоже не получили платы, были вдобавокосведомлены, что король Французский в союзе с их федерацией, и решили пальцемне пошевельнуть в предстоящей битве. Таково было данное ими слово, и оба —Генрих не хуже, чем полковник Тиш, — знали об этом, и потому ни один всерьез небеспокоился насчет другого. Они победят во что бы то ни стало. Генрих нацепилна шляпу огромный белый султан, такой же точно развевался на голове его коня.Он проехал перед фронтом своего войска и держал такую речь:
— Товарищи! Бог за нас, там наш враг, здесь ваш король. Вперед! И если знамяперестанет указывать вам путь, ищите мой белый султан, его вы всегда найдететам, где дело идет к победе и славе!
Он выпрямляется. На худощавом лице широко раскрыты глаза, в голове мелькаютмысли: «Надо ж вам на что-нибудь дивиться. Вот вам моя шляпа! Мне она с белымаметистом и жемчугами обошлась в сто экю. Не считая султана. А швейцарцы будутсражаться!» — мелькает у него последняя мысль, но тут он видит, что вражескоевойско пришло в движение, а впереди поспешает монах: он уверял, что перед егобольшим крестом еретики пустятся наутек. Генрих, готовясь скомандовать в бой, вэтот последний миг мчится вдоль фронта, останавливается перед своимишвейцарцами.
— Полковник Тиш! — Он обнимает всадника, не сходя с коня. — Я был неправперед вами, я все заглажу.
— О сир, ваша доброта будет стоить мне жизни, — отвечал старыйполковник.
Тут они расстались, и каждый помчался впереди своего отряда навстречу врагу.Первым налетел на врага маршал д’Омон, он оттеснил его легкую кавалерию. Вследза тем немецкие рейтары опрокинули эскадроны короля на его же пехоту, чтовызвало большое замешательство в королевском войске. В довершение всех бед графЭгмонт[9] со своими валлонами тут же бросаетсяна королевских солдат, и тем приходится сразу столкнуться с Испанией и