в руки простофили, который с каждым днем все больше теряет разум. Господин деРони, как известно, этого не простил. Все знали, что у него нелады не только сбесценной повелительницей; в глубине души, — если предположить, что у человекас каменным лицом есть глубина души, — он ненавидит своего короля, это внесомнения. Господин де Вильруа всем сообщал об этом по секрету, теперь это нидля кого не тайна. Господин де Рони ненавидит короля, он только — не безоснования — боится быть убитым, если изменит ему. Зато алчность егоневообразима; посулами и наличными деньгами, которые мы вернем себе после егопреждевременной смерти, нам не трудно привлечь его на свою сторону. В сущности,он только того и ждет; этот плут стряпает свои докладные записки лишь затем,чтобы побольше выжать из нас.
Господин де Вильруа, который так глубоко ошибался в Рони, был убежден, чтовесь мир состоит из плутов; опираясь на собственный опыт, он не понимал, какможно достичь чего-либо иным путем. Он попеременно предавал то Лигу королю, токороля Лиге — обходясь без фантазии и тяги к притворству, которые побуждалигуманиста и мухолова Бриссака ловко разыгрывать комедию и обманыватьбезразлично кого, единственно из любви к искусству. Это не было свойственногосподину де Вильруа, значительно более прямолинейному мошеннику. Генрих,знавший толк в людях, с первого же дня призвал его в свой финансовый совет. ТамВильруа воровал и усердствовал вовсю. Вот образчик его козней, да еще не самыххудших: похитить короля, доставить его в одну из непокорных провинций и открытьторг его жизнью и смертью. Если мятежники заплатят больше, королю конец. Еслибольше заплатит он сам, ему будет сохранена жизнь.
Прекрасно осведомленный насчет господина де Вильруа и ему подобных, Генрихсначала предоставил им обогащаться вволю, но при этом предостерегал их, всегдашутливо, всегда обходительно, даже и тогда, когда самолично обращался к ним спредостережением, не доверяясь молве. У господина де Вильруа превосходноепоместье, король заезжает туда. Так, случайная загородная прогулка без всякойпомпы, двенадцать или пятнадцать господ, без слуг и поклажи; все оченьпроголодались. Король идет прямо в коровник, служанка как раз доит коров.
— Сир, добрый наш государь, — говорит она.
— Я добр ко всем, кто честно работает, как ты, — говорит он и просит налитьсебе молока. Все дворяне вместе с королем садятся за стол богача Вильруа, ноникакого угощения не разрешается подавать, кроме крынок с молоком. Это несмущает богача Вильруа. Король — романтик, он любит простые дары природы.
— Съесть что-нибудь другое в этом трактире нам не по карману, — говорит он,выпив молоко, ибо ему надо говорить и надо, чтобы кругом смеялись. Господин деВильруа смеется вместе с другими. Этот весельчак не из тех королей, что могутпоймать его, Вильруа. О Людовике Одиннадцатом и его палаче здесь вспоминать непридется. Столбцы цифр какого-то Рони вскоре наскучат этому рубаке икавалеристу. Артиллерист будет досаждать кавалеристу своими хозяйственнымимероприятиями и восстановит против него народ и всех почтенных горожан, еслитот вздумает осуществлять эти мероприятия. В итоге он, безусловно, поплатитсякоролевством, твердил Вильруа в финансовом совете и встречал полное сочувствие.Новая власть сама по себе недолговечна, к чему сокращать отпущенный ей срок, досвоего падения она успеет порядком обогатить нас.
Меж тем господин де Рони спешил в Лувр. Это были все еще первые дни новойвласти. Апрельская погода, дворянин попал под проливной дождь. Он берег хорошуюодежду; шляпа от дождя потеряет форму, брыжи размокнут: какой же вид будеттогда у бриллиантов, украшающих эти предметы одежды, равно как и плащ кавалера?Перед старым Сен-Мишельским мостом, на который низвергались потоки дождя,господин де Рони повернул коня и въехал под своды каких-то ворот, асопровождающим велел подождать снаружи. Тут он, на беду, оказался свидетелемпроисшествия, ставшего довольно обычным. Какой-то человек собрался прыгнуть вреку. Его намерения были вполне очевидны: на пустынном мосту он был открыт всемвзорам, если только в домах по ту и другую сторону реки имелись зрители. Но ихне было видно, они либо испугались ливня, либо такое зрелище стало для нихпривычным. Человек снял башмаки, неизвестно зачем, ибо от башмаков сохранилсяодин лишь намек. В камзоле, который он тоже бросил в воду, было больше дыр, чемматерии. Теперь он был совсем наг, жалкое существо, господин Рони считал, чтоспасать его не к чему. Тем не менее он хотел подать своим людям знак, нонемощное создание мгновенно взобралось на парапет и перевалилось на другуюсторону; теперь ему оставалось только разжать руки, никто бы не успел добратьсядо него.
Нет, успел. С той стороны моста, даже нельзя было разобрать откуда, кто-тословно перелетел по воздуху, делая огромные прыжки. Схватил самоубийцу за ногуи потянул назад. Человек закричал, шероховатый камень, по которому его тащили,разодрал ему кожу. Окровавленный, пристыженный, разъяренный, повернулся он ксвоему спасителю, замахнулся на него кулаком — потом вдруг опустил кулак ибросился на колени. Его спасителем был король.
Эмалево-голубые глаза господина де Рони раскрылись на сей раз во всю ширь.Он не рад был видеть то, что видел, и все же чувствовал, что не ему одномуследует быть зрителем, и берега не должны быть безлюдны. Для происшествия, вкотором главными действующими лицами выступали король и спасенный самоубийца,необходима была толпа. Господин де Рони почти не сомневался, что ролираспределены заранее, хотя сцену и разыграли менее четко, нежели в прошлый разу дубильщика. Вдобавок дурная погода разогнала публику. Тем не менее зрителисобрались, ибо тучи почти рассеялись и дождь только слегка накрапывал.Господин де Рони увидел, как его король снимает плащ и, не долго думая,надевает на голого человека.
Господин де Рони огляделся вокруг и убедился, что по крайней мере этот жестне остался незамеченным: тогда он решил, что пора и ему выступить на сцену. Онпод уздцы повел свою лошадь на мост и всеподданнейше предложил ее королю. Вдругое время он не стал бы предлагать ее своему государю — разве что святомуМартину, если бы повстречал его. Генрих от души засмеялся и сказал:
— Посмотрите-ка на плащ. Разве он многим лучше уплывшего камзола? Дайтеэтому человеку денег. Если у меня нет для него работы, я должен его кормить.Пошлите кого-нибудь из своих людей с ним в больницу, чтобы его тудаприняли.
С этим покончено, теперь снова на коней. Сцена была короткая, но каждоеслово попало в цель. Кто из зрителей не понял и не прочувствовал всего, не былдостоин такой сцены. Спасенный вежливо поклонился и произнес своюзаключительную реплику:
— Сир, — сказал он не без приятности, — я умру. Ваше величество, вы недолжны удерживать меня и мне подобных, пока не изготовляют ни сукна, ни кожи, аполевые работы заброшены. Я изучал богословие, а потому сумею рассказать на томсвете о великой, действенной любви нашего короля Генриха.
После чего он ушел в сопровождении солдата, и всем зрителям, которых за этовремя скопилась целая толпа, показалось, что он играл самую главную роль ввидублизости его к потустороннему миру. Многие не прочь были надавать ему тудапоручений. Король представлялся рядом с ним хоть и внушительным, новторостепенным персонажем, не способным увлечь сердца. Когда он пустил конярысью, люди расступились, чтобы их не забрызгало грязью, и не обнаружили ниприязни, ни неприязни. Поэтому он пришпорил коня, под ним был серый в яблокахконь господина де Рони, а тот ехал на лошади спешившегося солдата, отставая откороля на полкорпуса. Небольшой отряд — шесть или семь всадников, — непривлекая особого внимания, скоро достиг Луврского дворца. Рони попросилаудиенции, и Генрих провел его в просторную пустую комнату; она выходила нареку, была открыта воздуху и солнцу, апрельскому солнцу, которое прорвалосьиз-за туч. Генрих сказал, шагая по комнате:
— Она будет пустовать, пока здесь не расставят моей мебели из замка в По, —только в этой обстановке я хочу жить. Ибо моя мебель в По самая лучшая и самаякрасивая, какую только мне приходилось видеть за всю мою жизнь во всех замкахкоролевства.
Рони, как ни были ограничены области его знания, здесь что-то понял илипочувствовал. Его господин хотел связать то сложное настоящее, в котором онживет теперь, с более легким прошлым. Может быть, он нуждается в поддержке? Иобстановка из материнского дома должна напоминать ему, как высоко онподнялся?
— Сир, — начал верный слуга. — Захват власти принцем крови понятен всем.Настоящему королю не нужно украшать себя цепями и кольцами, как дворянину, неимеющему еще ни должности, ни звания. И тем не менее, когда бы вы ни выезжалииз вашего Лувра, пусть вас непременно сопровождают несколько лиц, одетых вродеменя. Тогда вы сами можете, если это нужно, носить старый плащ и дарить еготому, кто наг.
Генрих удивился подобной речи, и не ее дерзости, а тому, что она былаоснована на ложных предположениях. На самом деле он вовсе не оттого оказалсябез всякого эскорта на берегу и на Сен-Мишельском мосту, что какой-тосамоубийца ждал от него спасения. Вместо ответа он рассказал следующее:
— Вчера я совсем один ехал верхом по дороге в Сен-Жермен. Хотел взглянуть,действительно ли полевые работы заброшены и мои крестьяне вследствие чрезмерныхпритеснений предпочитают заниматься разбоем. И тут я испытал это на себе — меняостановили разбойники. Их главарь был не крестьянин, он был аптекарь. Я спросилего, неужто он занимается своим делом на большой дороге и поджидаетпутешественников, чтобы ставить им клистиры. Вся шайка покатилась со смеху, ия был наполовину спасен. А когда я вывернул карманы, то меня отпустилисовсем.
Трудно сказать, был ли Рони испуган, возмущен или потрясен: во всякомслучае, лицо его осталось непроницаемым. Только молчание его длилось чутьдольше, чем следовало. Когда король, торопливыми шагами пройдясь по комнате,остановился перед ним и поглядел на него, Рони поспешно вынул свою докладнуюзаписку.
Генрих стоял на месте, что было для него необычно, и смотрел в листы бумаги,