по которым все читал и читал Рони. Когда он доходил до столбцов цифр, Генрихводил по ним пальцем, не довольствуясь тем, что глаза его и вздернутые бровиследили за каждой строкой. Когда они дошли до шести тысяч безработныхсуконщиков, Генрих сказал:
— Вы правильно вывели сумму, — и так как господин де Рони утратил дар речи,пояснил: — Мне сообщил ее человек на Сен-Мишельском мосту, некий богослов,который из нужды пошел в суконщики, но там уже совсем нечего было есть, и безтого голодало шесть тысяч человек. Парижские красильни раньше обрабатывали вгод шестьсот тысяч кусков сукна, а теперь только шестую часть. Есть у вас этицифры, Рони? Хорошо, вот они стоят тут. Вы хорошо считаете. А я хорошо слышу,особенно когда студент, который не стал суконщиком и собрался отправиться в мириной, рассказывает, мне о том, что творится в здешнем мире. Мы с вами, мойдруг, усердные труженики. Нам остается только поразмыслить, как сделать, чтобывсе пошло по-иному.
— Вашему величеству это известно, — сказал Рони без смирения илиподобострастия, чтобы не приравнять себя к обыкновенным царедворцам. — Выудивительно легко проникаете в суть вещей, я не могу похвалиться тем же. —После чего он все-таки стал излагать свою программу, сперва в отношениисельского хозяйства. Он требовал очищения дорог от разбойников.
— Я это пообещал и моему аптекарю, — бросил Генрих.
— Сир! Как я уже упоминал, нового я ничего не открываю. Браконьеры — те жеразбойники. Необходимо повесить несколько человек, в назидание всемудеревенскому сброду, который охотится в королевских лесах.
— А что мне сделать с дворянами, господин де Рони, если их лошади и собакивытаптывают крестьянский урожай? — спросил Генрих, несколько опасаясь ответа,что видно было по его склоненной набок голове.
— Сир! Охота — исконная привилегия дворянства. Ваши дворяне-землевладельцытолько этим и пробавляются, а ведь из них вы вербуете себе офицеров.
— Надо быть справедливым, — сказал Генрих. Это могло быть истолковано и в туи в другую сторону. Следующие свои слова он резко подчеркнул и при этом поднялголову: — Крестьянина давят поборы.
— Сейчас, — только и ответил Рони; перелистал бумаги и протянул королюстраницу. Генрих побледнел, когда заглянул в нее. — Так подробно я этого незнал, — пробормотал он. — Дело плохо.
— Сир! Это не новость. Зато ново, что у нас теперь многоопытный имужественный король. Он испробовал на своем маленьком Наваррском королевстве,что надо делать, а ведь тогда была война.
— Войны больше не должно быть, — решительно заявил Генрих. — Я не хочу войныс моими подданными. Лучше я буду покупать свои провинции, даже если мнепридется просить подаяния в Англии, в Голландии. За Руан и Париж я заплатилнемало. Вы знаете — сколько и долго ли еще мы протянем.
— Что и говорить. — Рони кивнул головой; он окинул взглядом пустую комнату,которая могла только усилить впечатление чего-то временного и непрочного.
Генрих же отбросил прочь все колебания:
— Что бы там дальше ни случилось, поборы с крестьян нужно уменьшить натреть.
Безмолвно показал ему Рони готовый, во всех подробностях разработанный планпостепенного снижения крестьянских податей. Генрих прочел и сказал:
— Не совсем на треть, и к тому же снижение растянуто на несколько лет. Этимя не завоюю мое крестьянство.
Затем перед ним, словно сама собой, очутилась еще одна страница. Здесь былиприведены внутренние пошлины, они разъединяли провинции и душили торговлюсельскохозяйственными продуктами. Из всех столбцов цифр это был самый густой.Генрих хлопнул себя по ляжкам.
— Вот это ново. За это я возьмусь. Господин де Рони, вы нужный мнечеловек.
Последние его слова были услышаны за дверью. Дверь распахнулась, на порогепоявилась бесценная повелительница; верный слуга был раздосадован помехой, хотяи поклонился очень низко. Генрих поспешил ей навстречу. Заботы и тревоги тотчаспокинули его, он торжественно ввел ее в комнату.
— Бесценная повелительница, — сказал он, — никогда еще ваш приход не былболее кстати.
— Сир! Господин де Рони нужный вам человек, — повторила она. Еестрадальческая улыбка болью отозвалась в его сердце, но вместе с тем иосчастливила его. — У него к вам важные дела. Мне же просто захотелось видетьвас.
На это он церемонно ответил ей:
— Мадам, когда вы появляетесь, каждый забывает, что хотел сказать, дажегосподин де Рони.
— Сир! — воскликнул господин де Рони. — Вы опередили мое признание. Стул длямадам! — закричал он и, не дожидаясь слуги, сам бросился за стулом.
Возвратясь в комнату, он застыл на месте и едва удержался, чтобы неотвернуться. Король тем временем преклонил колено, поставил на него ногубесценной повелительницы и гладил ее. Умный Рони понял, что должен одобрить иэто. Он подал стул, и Габриель опустилась на него. Она протянула королю руку,он встал. И как ни в чем не бывало вернулся к прежнему разговору:
— Вот это ново, господин де Рони. Зерно не будет иметь твердой цены, покудапровинции отделены друг от друга пошлинами. Я их отменю.[48] В одной провинции голодают, а рядом, в другой, крестьянинничего не получает за излишки. Я отменяю пошлины. Я желаю, чтобы во всей странетовары обращались свободно.
Рони открыл было рот, но Генрих жестом остановил его:
— Транспорт, хотите вы сказать. Его нет. Я его налажу. По всем большим ипроселочным дорогам будут с утра до ночи ездить фуры, и лошади будут сменятьсякаждые двенадцать-пятнадцать миль. — Он постучал по переплету докладнойзаписки, которую Рони захлопнул, словно она уже больше не была нужна. — Здесьэто есть, — одобрительно сказал Генрих.
— Да, сир! Здесь это есть, но на другой странице, вы ее еще не видели. Вашум окрылен. Перо моего писца медлительно.
— Что вы о нас скажете, мадам? — спросил Генрих.
Габриель подперла щеку одним пальцем своей прекрасной руки и молчала.
— Мы здесь задумали работу лет на десять. Бог знает, суждено ли нам увидетьее конец, — сказал он и неожиданно перекрестился. — Но мы начнем ее, —воскликнул он радостно. — Сегодня же начали бы, если бы наскребли первую тысячуэкю на уплату всего этого.
— Сир! Ваши финансы могут быть улучшены, — спокойно и уверенно произнесгосподин де Рони. Генрих и Габриель насторожились.
— Если у вашего величества нет денег и даже нет рубах, то причиной томувсеобщая неурядица, злоупотребления всякого рода, обман и расточительство безконца, щедрость без удержу. — По мере того как он говорил, душевное спокойствиепокидало его. — Управление вашей казной прошло все ступени беззакония, отпростого мошенничества до беззастенчивой раздачи общественных доходов властьимущим, которых я могу назвать, хочу назвать и которые все тут у меняпоименованы. — Он с силой ударил по переплету. — И я не успокоюсь, пока они небудут разжалованы и наказаны.
Тут и Габриель и Генрих обратили внимание на его глаза, они стали темными ибуйными. Удивительные, точно наведенные краски его лица слились от внутреннеговолнения. Им обоим еще не случалось видеть это. Перед ними был другой Рони, неповседневный, но, возможно, этот и был настоящий. Габриели стало страшно, оначувствовала: этот мне никогда не простит. Генрих был поражен и оченьзаинтересован своим верным слугой. Он понял яснее, чем когда-либо, чтопреданность и вера — чувства не малые и во всей своей полноте не могутсуществовать в человеке между прочим. Они — подлинная страсть. «Каменныйрыцарь, который сошел с соборного фасада, ожил теперь, да как еще ожил. Если быдать ему волю, он впал бы в неистовство. Необузданное правдолюбие может стоитьему жизни, это его дело. Мне же оно в конечном итоге может нанести большеущерба, чем все воры, вместе взятые. Надо быть осторожнее с каменнымчеловеком!»
— Друг мой, — сказал Генрих. — Вашу преданность и стойкую веру я знаюхорошо, много лучше, чем все столбцы ваших цифр, и намерен употребить их напользу себе и своему королевству. Работа вам обеспечена до конца ваших дней, новсех денег, которые застревают в моем финансовом ведомстве, вы никак выудить неможете.
— Могу, — заверил Рони почтительно, совсем успокоившись; у него опять былиголубые глаза и девические щеки.
— Каким образом?
— Рискуя собственной головой.
Больше он ничего не добавил, но ему можно было верить.
Генрих:
— Ну, хорошо. Покажите мне ваше ближайшее поле сражения и кого высобираетесь побить.
Рони:
— Многих, и именно там, где они чувствуют за собой право; ибо наибольшиезлоупотребления совершаются законным путем. Пошлины на соль отданы на откуп. Вгосударственную казну едва поступает одна четверть. Остальное идет наобогащение весьма немногих господ и дам. Они распределили между собой паи, ноне сделали ни одного взноса. Сир! Вы даже не поверите: в этом замешан самглавноуправляющий вашим финансовым ведомством, господин д’О.
— Всего лишь О. — Генрих загадочно усмехнулся, бросив взгляд на Габриель. —Пузатый малый или был пузатым. Теперь он, вероятно, совсем высох.
— Разве вы не знаете, господин де Рони? Он при смерти, — подхватилаГабриель.
Нет. Для человека из арсенала это была новость. Он проводил дни в расчетах.Но удивление его длилось недолго, он сказал:
— Надо наложить арест на его имущество, как только он умрет. Такого родалюди вместе с жизнью теряют и сообщников, которые могли бы заступиться заних.
— Об этом надо подумать, — сказал Генрих, который решил думать как можнодольше. — Вы сами понимаете, господин де Рони, что нам не следует забегатьвперед и перехватывать работу у других, даже и у смерти.
На это каменный рыцарь с собора, человек из арсенала, не ответил ни слова.Генрих не прерывал молчания. Прервала его Габриель, ее голос прозвучал, какзвон колокольчика.
— Сир, — произнесла Габриель д’Эстре. — Я прошу о милости. На место того,кто должен умереть, поставьте господина де Рони.
Больше Габриель ничего не сказала и ждала. Господин де Рони, к сожалению, не