как и штаны, были сверху собраны пышными буфами, что придавало стройность всейфигуре. Выпуклая грудь, легкая игра мускулов при движении, все обличалокрепкого мужчину, в котором еще много мальчишеского, — вошел он как к себедомой и поздоровался с милой родственницей, словно воротился из недолгогопутешествия. Прежде чем дамы успели подняться, он уже сидел подле них,расспрашивал, смеялся. В уголках его глаз искрилась ирония; она придавала емузрелость, ибо в ней была и печаль.
Очень ли удивлены дамы, что видят его в Париже, беспечно спрашивал он обеих;затем, не обокрали ли их? Нет? И лавочник их может им сообщить, что все емуплатят, даже последний сброд, вошедший в город вместе с войсками.
— Что вы на это скажете, милая кузина?
Мадам де Монпансье отвечала:
— Сир! Вы великий король, милостивый, добрый, преисполненный благородныхмыслей.
«В моих снах он казнит меня», — думала она с разочарованием и дала себеслово больше никогда не видеть снов. Он полагал, что она боится, и некотороевремя играл с ней, как кошка с мышью. Наверно, она клянет господина деБриссака, который сдал ему его столицу? В ответ она выразила сожаление, что наместе маршала не был ее собственный брат Майенн. Он весело воскликнул:
— Тогда мне пришлось бы долго ждать!
Во время этого разговора к ней неожиданно возвратилась прежняя осанка, еегордость тем больше возмущалась против него, чем проще он держал себя. Либо онне знает ничего о том, что руководит женщиной, что ей снится; он знает толькогосударственные дела, и как же ничтожен он перед ее страстью, которую онарасточала понапрасну и в которой раскаивается. Либо он все-таки замыслилпогубить ее, тогда к чему эта игра?
— Сир! — холодно сказала она. — Победитель никогда не осуществляет того, чтоот него ждут.
Он вспылил.
— Иначе перед каждым домом стоял бы эшафот, — воскликнул он запальчиво, исам не ожидал, что может так разгорячиться.
Герцогиня съежилась в кресле и закрыла глаза. Генрих отступил на шаг, затемеще на несколько шагов, так бы он и ушел. Но мадам де Немур удержала его.
— Разве вы не видите, что она стара и больна? — прошептала она. — Потомвдруг схватила его руку. — Вы побледнели, а рука ваша пылает. Вам самомухудо.
— Да, мне худо, — повторил он. — И я никогда не мог привыкнуть к тому, что уменя есть враги не только на поле битвы.
Мадам де Немур сказала материнским тоном, словно матрона, восхищающаясягероем:
— Как бы вы могли стать великим, не будь у вас врагов!
Тут он произнес свое обычное проклятие, им самим придуманное и не понятноеникому другому; затем воскликнул: — Кто бы ни заглянул в себя, каждомунайдется, что побороть. А мне пусть дадут спокойно работать, у меня делаповажнее, чем выслеживать убийц.
Он явился сюда вовсе не за тем, чтобы высказывать такие мысли, пришло ему наум. Он приложил дрожащую руку к виску. Взглянул на мадам де Монпансье, она ужеочнулась и в упор смотрела на него. — Милая кузина, — Генрих говорит дружески,как вначале. — Мне жарко. Будьте добры, немного компоту, чтобы освежиться.
Герцогиня безмолвно встает и идет к двери. Он хочет остановить ее, чтобы онане утруждала себя. Мадам де Немур говорит:
— Сир! Она не вернется, она попросит извинить ее.
Однако она вернулась в сопровождении слуги, который принес требуемое: этобыла миска с компотом из абрикосов; она зачерпнула из миски и поднесла ложку корту. Генрих отвел ее руку:
— Ну что вы, тетушка! — В испуге он назвал ее тетушкой, потому что онадействительно приходилась ему теткой.
— Как? — ответила она. — Разве я недостаточно потрудилась для того, чтобызаслужить подозрение?
— Никто вас не подозревает. — И он уже сделал глоток. Мадам де Немурпопыталась как бы нечаянно толкнуть его, чтобы компот пролился на пол. Онасчитала вполне возможным, что компот отравлен, — и побледнела, когда корольсделал первый глоток. Он же думал: «Возможно, фурия сюда чего-нибудь подмешала.Тогда она и сама готова была принять яд. Чему быть, того не миновать. Я нерасположен дрожать от страха». И он продолжал есть.
Мадам де Монпансье вдруг сказала:
— Ах! Надо служить только вам. — Затем послышалось сдержанное, мучительноерыдание. У Генриха отлегло от души, он простился с обеими дамами, — жаркопришлось ему с ними; милую кузину он пригласил в Лувр. Когда он задним числомсовершит торжественный въезд в свою столицу, она непременно должнаприсутствовать при этом. Мадам де Немур спросила, скоро ли это произойдет.
— После того как моя бесценная повелительница подарит мне сына, — ответилон, обернувшись, уже на ходу. Лицо его пылало.
После его ухода одна из дам сказала другой:
— Ребенок в самом деле от него.
— А вы сомневались, — заметила другая. За обедом он, против своегообыкновения, почти ничего не ел; но потом пожелал выехать верхом. В спутникисебе выбрал Бельгарда. В свите был еще некий господин де Лионн, красивый,молодой, всеми любимый за приятное обхождение. Господин де Лионн обладалискусством так обольщать людей, что они вырастали в собственных глазах,особенно женщины. Они чувствовали, с каким пониманием и с какой деликатностьюстарается он не только им понравиться, но и дать им как можно больше счастья.Редкостный кавалер, он ни одной не причинил горя, этого за ним не водилось.
Генрих охотно приближал его к себе, собственно, из-за обер-шталмейстера,желая показать старому своему приятелю Блеклому Листу, что есть кавалеры иполюбезнее его и что счастливая пора скоро минует для удачливого любовника. Насамом деле Генрих по-прежнему побаивался своего соперника в милостях прелестнойГабриели — несмотря на ее привязанность, которой он, впрочем, не доверял слепо,а также на беременность, которая делала ее еще женственнее.
Они проезжали местечко Булонь, кавалеры наломали нераспустившейся сирени ибросали ее девушкам. Молодые крестьянки весело смеялись, однако не соглашались,чтобы их сажали на коней. Только одна взяла ветку с нераскрытыми лепестками,перестала смеяться и вдруг очутилась в седле с господином де Лионном.
— Блеклый Лист! — воскликнул Генрих. — И с нами случалось то же, когда мыбыли красивы, без желтизны в лице.
— Сир! Я давно позабыл те времена, — уверил его Бельгард; между тем они ужевыехали в открытое поле. Вокруг стояло несколько хижин, крытых соломой;крестьяне по-воскресному собрались перед одной из них. Длинный стол былсколочен из двух досок на трех чурбаках. Стаканы были пусты, но голоса громки.Они пели и не умолкли, когда кавалеры спешились.
— Гей! — закричал обер-шталмейстер короля. — Ну-ка, олухи, прогуляйте нашихлошадей.
Все обернулись, многие отозвались, но без особого почтения.
— Мы тут у себя дома, — сказал один.
Другой:
— Пока ваши сборщики не отнимут у нас последний кров.
Король незаметно уселся за общий стол. Он произнес свое обычное проклятие,хорошо известное по всей стране; тут кое-кто из крестьян взглянул на него.
— А вы не отдавайте — крикнул Генрих, — Не то они в конце концов и меняоставят без крова.
Все молчали, сжимая узловатые кулаки над тарелками; даже их спины, их плечивыражали безмолвие. У стариков шерстяная одежда грязного цвета прикрываласкрюченные тела, — следствие многих лет и десятилетий однообразного труда,тягот и неизменной приниженности в движениях и походке.
Те, что не повернули головы к королю, искоса поглядывали то на него, то насвои собственные беспокойные кулаки. У одних глаза бегали по сторонам, другиенепрерывно кивали головой; все это не вязалось с обычными представлениями оподлинной жизни, скорей это были карикатурные фигуры и образы, порожденныебредом. Король встал, ища прохлады в тени орешника. Несколько придворных вместес Бельгардом держались поближе к нему, ибо положение казалось им ненадежным.Спас положение господин де Лионн, если предположить, что его нужно былоспасать.
Он вышел из-за куста вместе с красивой девушкой, которая раньше сидела с нимна лошади. Они явно прятались в кустах; однако сейчас господин де Лионн велмолодую крестьянку за кончики пальцев, точно придворную даму; и так они,улыбаясь согласной улыбкой, приближались к столу и к самому молодому из мужчин,толпой окружавших стол. Этот юноша еще совсем не был искалечен работой, он былстатен, как дворянин, хоть и лишен той гибкости, какая дается игрой в мяч ифехтованием, несколько тяжеловесен и медлителен. Его недостатки сказалисьсразу: когда он набросился на господина де Лионна, тот без труда удержал его,неожиданно обнаружив железную силу. Но при этом не утратил ни грации, нивкрадчивости манер. Он снял шляпу перед молодым крестьянином, который сноваплюхнулся на скамью. Он сказал, что имеет честь доставить ему его невесту, ибовсегда печется о том, чтобы ни у одной женщины не было на дороге неприятныхвстреч.
Старики, сидевшие вокруг, одобрительно кивали. Парня, который продолжалзлобствовать, господин де Лионн в шутку вызвал на кулачный бой и заранее началнаносить удары в пространство, что представляло неотразимое зрелище, веселое,юное, вполне благонравное. Теперь смеялись все; господин де Лионнвоспользовался успехом, чтобы попросту обнять молодого крестьянина, тот непротивился. Общественное мнение требовало, чтобы он также ответил объятием,которое заставило себя ждать только вследствие его медлительности.
Генрих сказал своему обер-шталмейстеру:
— Блеклый Лист, и все-таки ты мне милей. Это первый вполне безупречныйчеловек, которого я вижу. И когда я его вижу, мне делается страшно.
Один крестьянин, уже в летах, вытащил из-под скамьи одеревеневшие ноги. Онвстал, чтобы рассмотреть короля. У него у самого были сутулые плечи, узловатыеруки, висевшие, как плети, и скорбное лицо шестидесятилетнего человека, которыйникогда по-настоящему не радовался жизни. Король спросил крестьянина:
— Сколько тебе лет?
— Государь, — ответил крестьянин. — Я тоже спросил у одного из ваших людей,сколько вам лет, годами мы равны.
— И еще в другом мы равны, — сказал король. — Жизнь одинаково не пощадила