бесценной повелительницы и ее широко разветвленной семьи.
Королевский советник де Рони, как и обещал, рискуя головой, отдался делу.Добился, чтобы король поручил проверку финансовых ведомств во всем королевствеименно ему — минуя всех старших членов коллегии. Уж это само по себе вызвалоозлобление, а тут вдобавок контроль. Не было ведомства, из которого Рони невыжал бы денег, вскрыв целую сеть хищений и положив конец нагломурасточительству, а в случае нужды прибегал даже к силе. Ибо королевскийсоветник являлся в сопровождении вооруженной стражи и сам часто из советникапревращался в солдата. И при этом он — протестант, упорно остается таковым идает повод всем тем, кто по его милости лишился легкой добычи, подниматьразговор о вере.
— Ваша религия терпит притеснения, — твердили крестьянам со всех сторон. —Теперь вы снова обрабатываете землю, но выручки с урожая нам, должностнымлицам, не сдаете, а это грех. Вам не грозит больше продажа имущества с торгов,скот свой вы кормите, как не кормили уже давно, и от пошлин избавлены тоже, всепути вам открыты. Местный суд, который попробовал восстановить пошлины,распущен. Это насилие, его совершают два еретика. Берегите душу свою отпогибели!
Они и берегли, как умели, и даже поднимали бунты; вопреки очевидности ониполагали, что им живется хуже. Таково воздействие пересудов, которые неустанноорошают человеческий слух, как воды рек — поля. Пересуды сводились к тому, чтоза спиной явного еретика Рони другой, обращенный для виду и нынепровозглашенный королем, намерен уничтожить религию, ибо он антихрист.
Король Генрих смеялся. Ему живется тоже не сладко, и будь он крестьянином,он непременно бы взбунтовался. Впрочем, и люди истинной веры убеждали егообуздать Рони. Да, втайне у него самого было искушение устранить Рони от дел,но он понимал, какое великое дело — твердость; с возрастом она становитсянепреклонней, с годами все более чревата опасностями. И своего Рони онпредпочитал награждать, потому что тот не признавал подкупов. Деньгами большихлихоимцев господин де Рони пренебрегал по убеждению; но охотно принимал отсвоего государя награды за честность. Кошельки, которые являлись платой за еговерную службу, он брал так же невозмутимо, как загребал свою долю в былыевремена, когда еще разрешалось грабить завоеванные города. Впрочем, емуслучалось возвращаться к прежним привычкам, тогда он советовал королю лучшеповесить того или иного знатного вельможу, чем тратить на него деньги, чтобызаставить убраться из его провинции.
— Глупец, — говорил ему в таких случаях король Генрих. — Война против одногоиз моих подданных обойдется мне дороже, чем если я куплю его.
Колебания и недоверие были до сих пор той жатвой, которую собирал король, несчитая чистых доходов с поездок Рони. Того же достиг он и своими мастерскими вЛуврском дворце. Он устроил в первом этаже мастерские, где работали иремесленники и художники, — различия между ними он не делал. Ему хотелось,чтобы весь народ и главным образом чужеземцы могли наглядно видеть, какразвиваются ремесла в его королевстве. Он пошел еще дальше и приступил ксооружению в своей столице Королевской площади: длинные аркады вокруг огромногофонтана, вскоре там будет показано то, чем так гордился король, его детище, —шелковая промышленность. Ее он ввел, ее он пестовал.
Однако ему не суждено было воспользоваться своей Королевской площадью, апосле него она стала служить устарелым обычаям, но отнюдь не развитию ремесел.Такова была участь этого средоточия промышленности, ибо, при всем своемусердии, король не мог справиться с тем, что должен был выполнить один заположенный ему быстро истекающий срок. Кроме того, его столица, по примерукрестьянства, недоверчиво относилась к новшествам, она тоже сделала из нихвывод, что король как-никак, а против религии. Горожане со своими домочадцамипосещали недостроенную площадь; она предназначена для них и для их дела. Это ненравилось им, они толпились на площади и выражали сомнение насчет того, неотступает ли король от истинной веры. Богу угодно, чтоб горожане трудились втесноте. Открытое пространство, сводчатые галереи с фонтаном посредине подходяттолько для господ. Пускай играют здесь в кольца и устраивают турниры, как этобыло испокон веков с соизволения Небес.
И опять так будет, подождите немного. Король Генрих и без того вызываетнарекания своими мастерскими, которые сооружает в Лувре и отдает ремесленникам.Грохот работы, расчеты с клиентами, люди в рабочем платье, которые входят ивыходят, — и все это под одной кровлей с государем. Разве это дозволено и некощунство ли это? Ну, хорошо, король строит. Ну, хорошо, он первым деломприказал садовнику Ленотру разбить большие куртины и множество аллей,обсаженных подстриженным шпалерником. Доходы, которые выжимал его финансовыйсоветник Рони, он тратил на иноземные деревья, пинии, померанцы и сикоморы; всеотгородил и прогуливался один по своим зеленеющим залам. Все это по-королевски.А пребывание его в мастерских, склонность к низменным занятиям вызывает досаду.Тут не обойтись без неприятных случайностей: зачем же королю подвергаться им,особенно этому королю, когда положение его и без того довольно шатко.
В мастерской одного каменотеса какая-то женщина забилась в падучей. Многиесвоими глазами видели: священный недуг одолел ее, когда она узрела крест,который протягивал ей навстречу высеченный из камня святой. Бес, который в неевселился, не мог этого стерпеть, он рвался прочь. Позвали священника, онпроизнес над одержимой все внушительные слова, какие полагается произносить, излой дух непременно обратился бы в бегство. Женщина страшно билась, из ее уствырывались бесовские вопли. Но тут появляется король со своей стражей.
— Что здесь происходит? — восклицает он и с размаху бьет дьявола по лицу.Все своими глазами видели: адский лик зловеще проступает наружу после пощечины,он изрыгает пену, женщина, того и гляди, задохнется. Между тем является врач,за ним послал король. Врач пускает кровь пораженной священным недугом, какбудто это дозволено. Он наполовину раздевает женщину, окутывает ей плечи иголову платками, смоченными в холодной воде, все это он проделываетнасильственно: тут как раз проносят по улице святые дары, и хотя женщине подмокрым холстом ничего не видно, она начинает рычать сильнее прежнего.
Король оказывается не прав. Он покидает мастерскую под враждебное молчаниетолпы. К счастью, его сопровождает стража. Ему не скоро будет прощенонадругательство над одержимой, которая, впрочем, сейчас же встала и пошла своейдорогой. Такое излечение не идет в счет. Мастерские в Луврском дворце,Королевская площадь и еще многое другое, мосты, которыми он связал отдельныечасти Парижа, превратив его в единый город, все это не в счет. Пока нет. Корольпрощает — он прощает всему свету, своим врагам из Лиги, которые рады бы егоповесить, большим вельможам, которых он сам мог бы повесить, вместо того чтобыоткупаться от них. Он отпускает крестьян, которых нужда до недавних пордоводила до разбоя; и даже протестантам, его прежним единоверцам, никто непричиняет зла. В Париже со времени въезда короля не было ни одной казни, людямэто не нравится. Пока нет.
Но однажды на Гревской площади все-таки начались приятные и привычныеприготовления: подручные палача сооружали эшафот, они смазывали колесо, чтобыоно без задержки вращало их подопечного, в то время как палач будет дробить емучлены. Кроме того, наготове стояли четыре черных коня, чтобы разорвать его начетыре части. Дома, кверху более широкие, чем внизу, с любопытством поглядываливсеми своими окошками: что-то будет. Люди в толпе таращили глаза; под высокимишляпами и подстриженными в скобку волосами у них от чрезмерного любопытствадаже заострились носы. Они сами себе не верили, хотя слышали резкий звонколокольчика, возвещающего казнь. Но неправдоподобное свершилось на самом деле:окруженный солдатами, появился какой-то дворянин.
Он шел беспрепятственно, свободный проход образовался сам собой, толпараздалась. Его походка была даже грациозна, не тороплива, но и не замедлена,голову он держал кокетливо, показывая зрителям прелестное молодое лицо. Взорыженщин не отрывались от него, и он отвечал на них с нежной настойчивостью,которая казалась непонятной в его положении, после совершенных им злодеяний. Уженщин, в глаза которых он погружал взгляд, замирало сердце, но они сами незнали — от ужаса или от жалости к нему. Две женщины средних лет и грубоватойнаружности первыми подняли ропот, другие немедленно поддержали их. Кавалер стаким ласковым взглядом не должен быть колесован! Кавалер с такими деликатнымиманерами не совершил преступления, да еще такого злодейского, за которое егохотят четвертовать!
Некоторых мужчин жены обозвали трусами, после чего те нехотя принялисьворчать на суд короля и на него самого. Напор в сторону эшафота был так силен,что вся толпа всколыхнулась. Еще немного, и стоящие впереди отбили бы господинаде Лионна у солдат, прежде чем те успели отдать его в руки палача. Этого неслучилось лишь потому, что осужденный опустился на колени и стал молиться.Тогда все решили, что сам заплечных дел мастер колеблется; кстати, сейчас,наверно, появится посланный короля и освободит дворянина. Вместо этогоподручные палача схватили его, и тут, на лестнице, ведущей к зданию суда, вдругочутился молодой крестьянин, он возвысил голос среди ошеломленного молчания, иголос его то креп, то срывался от ярости и ненависти.
— Она была моя невеста. Он поставил ей ноги в распоротый живот.
После этого некоторые женщины подняли пронзительный вопль, в унисон сторопливым колокольчиком. Ибо они раньше все знали, но отказывались верить,потому что красивый дворянин выступал так грациозно. Сейчас это было ему уженедоступно, потому что его связали, руки вытянули сзади над головой, а ноги, отколен вниз, свешивались с колеса; меж тем за молодым крестьянином последовалидругие свидетели. Теперь обнаружилось и передавалось из уст в уста, пугливо,возмущенно, озлобленно, что негодяй не раз совершал подобные злодейства,