твою судьбу. — Незнакомец, который сразу стал знакомым, понизил голос иповторил: — Да, мы.
Человек, который грешил против природы, сполз со стула, с криком охватилколени иезуита и в подставленное ухо начал беззвучно изливать свою темную душу.Иезуит все выслушал, после чего, не тратя слов на пустое сострадание,подтвердил все страхи юноши.
— Такому блуднику, как ты, каяться, конечно, уже поздно. Тебе не будет покояни здесь, ни там. Впрочем, ты можешь откупиться у неба от вечных мук, приняввзамен мученическую кончину на земле.
— Лучше бы мне быть убийцей! — стонало жалкое отребье.
— Ты уже об этом говорил. Такие ничтожества, как ты, всегда только хотятэтого, но никогда не делают.
Грешник:
— Как завидую я господину, который поставил ноги в распоротый живот девушкии был разорван на четыре части. Он откупился.
Иезуит:
— Для тебя этого мало. Тебе дорога прямехонько в ту же адскую бездну, что идругому нечестивцу, который тоже оскверняет святыню своим распутством иоправдывает свои гнусные вожделения — чем же? Не чем иным, как Божьейблагодатью, а сам во всем поступает, как ты. При этом ты червь, он же священныйсосуд высшей власти и величия. Величие — вот против чего он прегрешает.
Грешник:
— И все же я сотворен по его подобию, а он по моему. Этого у меня никто неотнимет.
Иезуит:
— И с ним вместе отправишься на тот свет. Если он до этого допустит, чтодалеко не достоверно. Рожденный распутным, он мстит за свою собственную природудругим распутникам, предает их на жестокую казнь и тешит себя надеждойзаслужить спасение обманным путем, заставляя других себе подобных искупать егогрехи.
Грешник:
— Вот вы и назвали меня ему подобным. Святой отец, я сам вижу: по тому, каквсе складывается, мне надо опередить его и свершить над ним то, что онпредназначал для меня.
Иезуит:
— Я этого не говорил. Ты это говоришь.
Грешник:
— Я это сделаю.
Иезуит:
— И заслужишь себе мученическую кончину. Как сможешь ты, жалкое отребье,снести ее? Впрочем, иначе ты обречен на вечную муку, и выбора тебе нет.
Грешник:
— Могу я за доброе дело рассчитывать на милосердие небес?
Иезуит:
— Закоренелые грешники получали прощение за одну лишь милостыню, которуюподали единственный раз в жизни. С другой стороны, сомнительно, может ли самыйблагочестивый и полезный поступок спасти уже погибшую душу. С милосердием незаключают сделок, а предаются ему на спасение или погибель.
Грешник, после долгих стенаний:
— Я предаюсь ему.
Иезуит:
— Итак, решено. Остается обдумать то, что я в смирении своем не хочу решатьсам. Замышляемое тобою благочестиво и полезно?
Грешник:
— Если он может моею смертью искупить свои грехи, тем скорее искуплю я своичерез его смерть — ибо он король.
Иезуит:
— Отстань ты со своим искуплением. Не будут отцы терять на него время. Имнадо обсудить участь и вину короля, который преследует религию, а ересьтерпит.
Грешник:
— Вы были правы, преподобный отец, что я червь. Но я горжусь тем, что ячервь.
Пока нет
Двенадцатого декабря в город Амьен приехали король и маркиза де Монсо. Ониприбыли с небольшой свитой и тотчас отправились к духовному судье, как самаяобыкновенная чета, которая желает обвенчаться и ходатайствует о разводе однойиз сторон. Им предложили обождать, пока ответчик даст показания и приведетдоводы в свою защиту. До сих пор господин де Лианкур на вызов суда не явился.Из чувства собственного достоинства он отдалял от себя позор, которым егохотели заклеймить, но в действительности уже дал согласие, хотя и с оговоркамиличного характера, важными для спасения его чести. У себя в ларце он хранилвесьма ценное свидетельство, с тем чтобы оно было прочитано после его кончины исохранено на вечные времена.
Семнадцатого числа, после того как чета прождала пять дней, он пожаловалнаконец на дом к епископскому викарию; вместе с ним приехал его нотариус, ноадвокат госпожи Габриели д’Эстре стал оспаривать показания обоих. Больше присем не присутствовал никто, дом духовного судьи был закрыт для посторонних.Совершенно ясно, что такой человек, как господин Никола д’Амерваль де Лианкур,должен был выражаться весьма смиренно. С другой стороны, своему противнику ипритеснителю, который представлял на суде госпожу д’Эстре, он давал очень маломатериала для нападения, ибо являл собою поистине бесплотное существо.
Адвокат пришел к соглашению с истицей и ее венценосным возлюбленным, что неследует в дальнейшем опираться исключительно на неспособность ответчика ксупружеской жизни. Ведь, помимо всего прочего, первая жена ответчика быласводной двоюродной сестрой господина Жана д’Эстре, отца истицы. Фактнеоспоримый, с которым он может согласиться без большого ущерба для своейчести; однако этого вполне достаточно для признания недействительным еговторого брака.
Но этого оказалось мало, ибо духовный судья вел дело строго и нелицеприятно,хотя и с необычной поспешностью, к чему его, вопреки собственной совести,вынуждало присутствие короля. Господин де Лианкур был вызван для очной ставки систицей, дабы оправдаться в том, что он так и не сожительствовал с ней,невзирая на неоднократные попытки. Ему пришлось выслушать показания двухврачей, один из них был доктор медицины, а второй — хирург-практик, оба, по ихсловам, исследовали его. Трудно было понять, как это им удалось — иначе, каксверхъестественным путем, такая процедура осуществиться не могла. Перед судьямибыло отсутствующее лицо, образ, неприступный в своем смирении, а скрытаясамоуверенность отдаляла это существо от всех, кто хотел изобличить его вбессилии.
Викарий прекратил допрос ответчика и обратился к истице:
— Согласились бы вы, зная о состоянии господина де Лианкура, жить с ним каксестра с братом?
— Нет, — отвечала Габриель.
За этим последовало решение, которое объявляло брак недействительным, —основным поводом была признана сводная кузина. Тем неоспоримее быловпечатление, что верх взял, в сущности, господин де Лианкур. На прощание онобратился к королю со словами:
— Сир! Я надеюсь, что во всем действовал согласно вашей воле. — Это моглопоказаться чистым высокомерием, хотя он и перегнулся пополам и стоял в такойпозе, пока чета не удалилась. Никто не нашелся, что ответить.
Как-никак, а бесценная повелительница была свободна, дальше будет видно.Счастливая чета спешно вернулась в Париж и прибыла в дом Габриели. Она пошлапереодеться. Король не успел снять сапоги и смыть дорожную пыль, как егообступили кузены Конти и Суассон и с ними по меньшей мере тридцать дворян. Атут явилось еще несколько кавалеров, бывших при дворе новичками. Стража их незнала, но получила приказ впустить их, так что под конец каждый, кто хотел,попадал в комнату, где находился король, а комната была невелика.
Король был в веселом расположении духа и шутил с дурочкой Матюриной,женщиной стройной и красивой, только дурашливой, которая с полным правомподвизалась при дворе. Если существует должность шута-мужчины, значит,шутовство должно быть представлено и в женском роде, королю полезно изучатьобоих — Шико и Матюрину, с целью познания людей. Король, отвечая на приветствияпридворных, перебрасывался в то же время комплиментами с шутихой, которые ниим, ни ею не принимались всерьез, хотя Матюрина, закатывая глаза, просила его опоцелуе. Вдруг раздается звук, как от пощечины, в давке никому не видно, чтопроисходит.
— Тьфу, черт, эта полоумная кусается! — кричит король. Он подносит руку кгубе, по ней течет кровь. Некий господин де Монтиньи[51], низко склонившийся, чтобы облобызать колено короля,стремительно выпрямился и увидел за спиной короля незнакомое лицо, бледное ипотерянное.
— Вы или я, — в бешенстве кричит Монтиньи, — один из нас ранил короля. — Тутбледного юношу схватили, у него под ногами нашли окровавленный нож. Послекраткого отпирательства он сознался, что хотел заколоть короля. Из-за возникороля с шутихой убийца не попал в шею, куда метил, а поранил губу. Корольсказал:
— Отпустите его. — Однако юноша протягивал руки, чтобы его связали и увели.Своего имени он не назвал, только возраст: восемнадцать лет.
Хирург немедленно зашил губу. Он хотел продернуть иглу еще несколько раз, нокороль дольше не в силах был переносить боль. Поэтому рот у него осталсязаметно искривленным — люди не замедлили объяснить это тем, что он притворщик.Прелестная Габриель прибежала, когда началась операция. Она держала головусвоего дорогого повелителя, она целовала ему глаза, чтобы он чувствовал толькоее и больше ничего. Когда он стонал, она поворачивалась своим прекрасным лицомто к одному, то к другому, но встречала только холодные взгляды и поняла: «Отрасстояния шириной в ладонь зависела моя судьба. Миг — и я осталась бы одна идолжна была уйти, да еще неизвестно, выпустили бы меня или нет». Ее чертыисказились, это была уж совсем не прелестная Габриель.
Король страдал от раны, но почти не был испуган и заявил, что из-за такогопустяка не собирается раньше времени ложиться в постель. Он предпочелотправиться в собор и присутствовать на благодарственной мессе. Спустя три днянеудачливый убийца был осужден и казнен, так и не назвав своих подстрекателей,несмотря на допрос с пристрастием. Они все же были обнаружены, королевскийпарламент постановил повесить одного из его бывших наставников. А всех членовордена иезуитов изгнал из королевства.
Такая решительность побудила папу пойти наконец на уступки; недалек тотсрок, когда он примет короля Франции в лоно церкви. Последние члены Лигивсячески старались воспрепятствовать этому. Пока не ушло их время, они —Майенн, Немур, Эпернон, Жуайез и Меркер[52],все, как один, могущественные вельможи, поспешили взяться за оружие, каждый всвоей провинции. Из Нидерландов они призвали испанцев; в последний раз сужденобыло королю Генриху иметь дело с мятежом и междоусобицей — которые, впрочем,