поддельной шкуре с кружевами и грациозно повергал его ниц. А затем пастушокподнимал с земли отвоеванную девушку и, держа ее на вытянутых руках, вихремкружился со своей прекрасной добычей. Только и видно было, как вверху на солнцевместо женского тела искрится серебряная пыль, но это была пастушка. Дружок ееполыхал, словно пламя. Шесть пар, шесть подвижных огней и сияющих облачков,кружились до тех пор, пока настойчивые рукоплескания не напомнили танцорам, чтопора остановиться.
Тогда каждый пастушок опустил свою пастушку на землю, и все двенадцать,держась за руки, поклонились зрителям и даже улыбнулись, с виду без усилия, какбудто все это далось им легко. На деле же они пошатывались, и по глазам их былозаметно, что перед ними все словно в тумане. У самой молоденькой танцорки венокиз нарциссов сполз на нос, и она не могла сладить с ним. Тогда владелица замкаподошла к ней — да так поспешно, что никто не успел вмешаться, — поправила намалютке венок и поцеловала ее в разгоряченное личико.
Король за руку привел свою бесценную повелительницу на ее место, после чегораздался одобрительный шепот, вместо хулы, которую, собственно, заслужилаГабриель своим необдуманным поступком. Тем временем пастухи и пастушкиудалились, и лесные божества комическими козлиными прыжками исполнили финал.Сперва они прыгали друг через друга, затем через низкие кусты, наконец,перемахнули через самые высокие, и все исчезло, слышался только шелест листвы.Но тут скрытая музыка подала знак к шествию, ритм его был изящен и плавен, и,повинуясь ему, общество тронулось в замок и вокруг всей парадной залыпроследовало к накрытым столам. Для короля и для маркизы был приготовленотдельный стол. Гости их уселись за большими столами, поставленными в формевиселицы; многие из дворян не преминули указать на это толстяку Майенну. Ноголод, не говоря о всем прочем, сделал его невосприимчивым к шутке. Подле негопредседательское место за столом занимала темноволосая сестра белокуройхозяйки.
Диане д’Эстре, ныне супруге маршала де Баланьи, не слишком посчастливилось[55]. Город Камбре, где правил ее супруг,нахрапом захватили испанцы. А находится Камбре в Артуа, почти во Фландрии,король то берет его, то отдает. Слава его не убывает, когда он теряет Камбре,победителем Испании он остается по-прежнему. Мир знает о его победах и ничегоне знает о Камбре. Он — великий король, первый и единственный после егокатолического величества, дона Филиппа, чей упадок и утрата престижа — дело руккороля Франции: таков взгляд всей Европы, которая хочет, чтобы было так, и ни очем другом знать не желает. Булавочные уколы в расчет не принимаются, сампобежденный сознает их бесполезность. Он не прочь был помешать празднествам,вроде сегодняшнего, больше ему ничего не остается; никогда уже не будет онсмотреть на это королевство, как на свое. «Оно мое, я заплатил за него», —думал Генрих.
Так думал он и одновременно делал все, что полагается за столом: поедалкушанья, нашептывал любезности в изящное ушко бесценной повелительницы,поднимал бокал в честь Майенна, покоренного врага. Слушал, как один изпридворных, господин де Сигонь, рассказывал, что он сочинил и разучил со своимиактерами аллегорическую пьесу, в ней действуют персонажи из легенд древности,но служит она к прославлению короля Франции.
Она должна быть представлена нынче же вечером, в этой же зале, хотя утромуже состоялся большой балет. Все общество, сама хозяйка и король не меньшедругих жаждут услады для глаз, они никогда не пресытятся красивым вымыслом слестным содержанием. Действительность, к несчастью, отнюдь не радостна, ееследует воспринимать со всей серьезностью. Дни наступали и проходили, Генриххотел лишь, чтобы для него они текли незаметно; он устал от опасностей, но неот развлечений.
Во время трапезы пришло сообщение, что пал Кале[56].
Это не из тех городов, от которых можно отказаться на время: это Кале, одиниз ключей королевства. За столом сперва воцарилось молчание. Одни онемели отнеожиданности, другие — от того, что испугались и впали в тайное раздумье, иныеже, те, что напустили на себя мрачный вид, были рады. Подумайте! КардиналАвстрийский[57] во главе германской армиинеожиданно обрушивается на Кале, город и морскую крепость в виду Англии.Каково это для королевства и для новой власти? На побережье утвердиласьИспания, а по ту сторону пролива королева отрекается от своего старого друга,неверного протестанта. Скоро тут будет не до трапез. Некая маркиза, которойподобает совсем другое имя и звание, не долго уже будет собирать в своепродажное лоно наши доходы, после того как ее друг-приятель господин де Рониотобрал их у нас. Но виноват во всем король, и теперь ему придется искупитьсвою вину.
Такого рода чувства таились уже давно, после взятия Кале они рвались с уст,кое-кто даже зажимал себе рот рукой. И при этом поглядывал на Майенна — что-тодумает он. Майенн сверх меры ублаготворил свое чрево и не прочь был вынести егоиз-за стола. Весть пришла для него не вовремя; в самый разгар пищеварения емупредстояло обдумать, не поспешил ли он и не промахнулся ли с изъявлениемпокорности. Он полагал, что нет, во-первых, из-за пищеварения, а во-вторых,досадно понапрасну признать себя побежденным. Кардинал Австрийский причинил емунеприятность, что он и высказал. Майенн первым прервал молчание, он пробурчал встакан, отчего слова прозвучали гулко и резко:
— Этакий слизняк. Дунешь — и нет его. Он ничего не добьется. — И с темопорожнил стакан.
Таково было мнение опытного человека, который на себе испытал, можно лисладить с этим королем. А потому все, кто только прислушивался к словамМайенна, повернулись в сторону короля. Генрих был готов к этому; пускайвеселость его даже улетучилась, пока никто не смотрел на него, зато теперь-тоон заставит себя быть веселым. Он бросил через стол, поставленный в формевиселицы:
— Что случилось, то случилось. Кале взят. Но духом падать нечего. То либывало со мной на войне! Сейчас черед врага, потом снова будет наш. Господьникогда не покидал меня, стоило мне из глубины души воззвать к нему. Итак,почтим память погибших, а потом — расплата с процентами и процентами напроценты.
Таковы были его слова. Кивнув кому-то и отдав распоряжение, он еще некотороевремя посидел за столом. Когда он произнес «с процентами и процентами напроценты», все взгляды невольно обратились на господина де Рони, великогокоролевского сборщика денег. Его невозмутимое лицо было грозно; каждый изприсутствующих спрашивал себя втихомолку, во что ему самому обойдется падениеКале. Обычным своим холодным тоном, ни на кого не глядя, Рони сказал:
— Кардинал Австрийский не сразу занял Кале. Сперва ему сдали Камбре.
Супруга маршала, сестра маркизы, вспыхнула и хотела ответить дерзостью. Нокаменная осанка господина де Рони не позволила этого; наоборот, она вынудилазлополучную Диану опустить глаза в тарелку, так же поступили и остальные. Иначеих взгляд мог бы выдать то, что они думали: возлюбленная повелительница и еесемейство всему причиной. Сами богатеют, а города королевства сдают врагу.
Тут королю принесли то, за чем он посылал, — портрет королевы Английской; онвертит его в руках, чтобы все увидали, кто изображен на нем: женщинашестидесяти лет, крепкая, не знающая усталости. У нее не отнимают городов, покаона пирует и наслаждается балетами. Король подносит портрет к губам и целуетего, так думают все. На самом деле он не коснулся его губами, а, заслонив глазарамой, обратил их к своей подруге, которая одна делила с ним маленький стол.Габриель поняла, что он хочет утешить ее, но на этот раз не стала слушать егоклятвы, и произнесенные шепотом и беззвучные. Она побледнела. Кругом враги.Сейчас даже ее возлюбленный повелитель не властен оградить ее от злобы. И вотона у всех на виду подняла и сложила руки, как делают, молясь в уединении.Склонилась над краем картины — и не великой Елизавете, а деревяшке, обрамлявшейее изображение, достался смиренный поцелуй Габриели.
Несмотря ни на что, господину де Сигоню удалось в тот же вечер сыграть своюаллегорическую пьесу. Принята она была восторженно — как же иначе. Героем еебыл король, столь победоносный, мудрый и красивый, что богу Марсу волей-неволейпришлось отдать ему богиню Венеру во плоти, и она обещала ему прекрасных,отважных сыновей. По окончании спектакля к ужину были поданы мелкие устрицы,которые обычно одобрял король, да и теперь он сделал вид, будто ест саппетитом. По крайней мере не надо говорить, можно подумать и решить, чтонекоторое время следует изображать усталость и равнодушие. Война не кончена,сегодня он понял это, если допустить, что до сих пор всемирная слава моглаввести его в заблуждение. Он навлечет на себя двойную угрозу, если завоюет Калес моря, что было бы проще всего, и королева Англии, наверное, помогла бы. Но,несомненно, она не пожелала бы вернуть потом Кале, и ему пришлось бы терпеть насвоем побережье цепкую Англию, взамен Испании, которая наносила последниеслабеющие удары.
С другой стороны, у короля возникло подозрение, что и сейчас уже в странувторгся новый враг: кардинал Австрийский, его немецкие князья, их войска;впрочем, это лишь разновидность старого врага. У Габсбурга многоразновидностей, недаром это всемирная держава, настоящая гидра. «Одну голову яудушил, а двенадцать шипят на меня. Я должен умертвить все чудовище целиком. Ядолжен помериться силами с римским императором, со вселенской монархией и совсеми ее провинциями; даже Испания — лишь одна из них, а властитель мираФилипп — ее ставленник, их же много. А я один волею судеб и событий противостоювсей гидре, которой имя — христианский мир».
Такая дерзновенная задача ужаснула его. Несколькими мгновениями раньше он незнал, что она может быть поставлена перед ним. Но он сам поставил ее передсобой и поставил впервые. Великая беда обрушилась на него: то быланепроизвольная мысль, первое прозрение его конечной миссии, она же превосходила